— Ты не понимаешь, что здесь происходит…
Итамар не мог сказать ей в открытую, какие статьи появились в Израиле о Меламеде и каковы режиссерские идеи Узи Бар-Нера.
— Лучше не вдаваться во все это, но я уже знаю, на что они способны. Я встречался и с Узи Бар-Нером, и с Каманским, и с «академиками»… Может, все-таки я смогу поехать с тобой в Париж? Есть ли у тебя какой-нибудь знакомый, который сможет приютить меня на несколько недель?
— Никогда еще не видела тебя таким. Не волнуйся за Шауля. Он был сильным в жизни и остался таким после смерти. Не о нем я сейчас беспокоюсь, а о тебе. Ты должен прекратить жалеть самого себя.
— Я не жалею себя. Не жалко и фильма, которого не будет. Проблема в другом. Люди увидят здесь фильм Узи Бар-Нера и…
— Ну будет дурацкий и поверхностный фильм о Шауле.
— Не просто дурацкий, не в том смысле, как тебе представляется. У тебя есть определенные взгляды на жизнь, ты выросла в другом обществе… Собственно, мы все выросли в другом обществе… Наверно, так было всегда … Но много народу увидит здесь этот фильм… Хорошо хоть за пределами Израиля его посмотрят лишь немногие, хотя, конечно, его покажут на израильских фестивалях в городах, где живет много евреев…
— Давай продолжим эту тему вечером, ладно? Просто сейчас мне надо бежать. Я назначила в час дня встречу с видной журналисткой, которая очень интересуется классической музыкой и всем, что связано с Шаулем. Она хочет взять у меня интервью. Я вижу, что его здесь по-настоящему помнят. Шауль еще вызывает большой интерес.
— Какая журналистка? — спросил с тревогой Итамар.
— Кажется, Харузи, — неуверенно ответила Сильвия.
— Нет, не ходи! Тебе нельзя идти! Ты вообще не понимаешь…
— Я очень обеспокоена тобой. Ты не подумывал обратиться к психоаналитику? По-моему, ты нуждаешься в помощи.
— Мне уже предлагали пройти курс, не ты первая.
— Почему я не должна с ней встречаться? Она сказала, что очень любит камерное пение, и была весьма дружелюбной по телефону.
И опять Итамар не смог ничего внятно объяснить. Чтобы не нанести ей душевную травму, он не стал вдаваться в подробности. Разумеется, не упомянул он и о намеках на их с Сильвией отношения (не Рита ли, подумал вдруг он, была источником информации для Хавивы?). Его объяснения были еще путанее, чем рассказ о судьбе сценария. И чем больше он говорил, тем больше крепло в нем ощущение, что он тем самым только убеждает Сильвию в ненормальном состоянии своей.
В конце концов, устав от его настойчивых уговоров. Сильвия пообещала, что не встретится ни с Харузи, ни с каким-либо другим израильским журналистом. Она отменила назначенную встречу и вместо этого пошла с Итамаром обедать в ресторан на берегу моря.
У Итамара прибавилось еще шесть учеников. Плата за уроки с трудом обеспечивала ему весьма скромное существование. Прошло четыре месяца со дня визита Сильвии в Израиль. По привычке, выработавшейся у него в период ожидания первой статьи о Меламеде, Итамар каждое утро покупал газету. Так он узнал из публикации Ронит Приор в разделе культуры и искусства "Идкуней ха-йом", что работа над фильмом в самом разгаре.
Часто израильский фильм с единственным иностранным актером авторы спешат назвать «международным», но на этот раз в картине действительно участвовала целая международная команда. Итальянка Гизелла Амальфи была приглашена на роль Сильвии, шведка Йоханна Бергсон воплощала образ Жюльетт Жиро, а немецкий актер Клаус фон Шмерлинг играл Эрика Бруно. Правда, сначала на главную женскую роль выбрали Равиталь Кадош, а не Гизеллу Амальфи. Узи Бар-Нер объяснил в интервью еженедельнику "Оманут ха-йом", что особенности Равиталь Кадош как актрисы идеально подходят для роли Сильвии, однако с того момента, когда Гизелла Амальфи согласилась сниматься (не в последнюю очередь благодаря усилиям Ури Миликена), имя Равиталь
Кадош было исключено из списка участников. Не без маленького скандала.
Хотя картина ставилась целиком в Израиле, оператор Михаэль Блюм был послан в Париж и Нью-Йорк для видовых съемок; эти вмонтированные в фильм кадры должны были создать впечатление подлинности заграничных эпизодов.
У «Меламеда» больше, чем у любого другого израильского фильма, был шанс наконец-то вырваться за пределы маленькой страны и иметь крупный международный успех.
"Речь идет об общечеловеческих мотивах: как у артиста со способностями ниже средних закружилась голова от первых успехов и развилась мания величия. Это проявилось не только в плане лично-творческом, но и в непомерно раздутом националистическом эго. Разумеется, образ символизирует нашу общенациональную манию величия, которая угрожает всему ценному, что есть в нас, и в конечном счете может разрушить наше общество. Такие мотивы должны заинтересовать каждого человека, поскольку он человек", — привела Ронит Приор слова второго сценариста Шмуэля Ганиэля, сказанные им в радиопередаче "Время для беседы" Эреза Бломберга.
Приор использовала и некоторые данные из старых статей Орит Мехмаш и Хавивы Харузи — что Итамар определил без труда, — а также и другие материалы. Эта журналистка провела поистине бесценную исследовательскую работу. Она отправилась в архив своей газеты на втором этаже и взяла конверт с надписью «Меламед» (с тех пор как имя покойного певца появилось в заголовках, в каждой израильской газете завели соответствующее досье). Оттуда Ронит извлекла газетные вырезки за последние полгода и получила исчерпывающую информацию об этом деле. В сущности, она стала настоящим экспертом по теме "Меламед".
Итамар набрался смелости. Он послал Сильвии длинное письмо обо всем, что случилось, сообщил о тех вещах, на которые только намекал в разговоре с ней. Он подробно описал, каким, по его мнению, будет будущий фильм. Итамар понимал: рано или поздно Сильвия узнает все, тем более что «Меламед», по-видимому, скоро выйдет на экраны. Он еще не получил от нее ответа, впрочем, прошло только две-три недели с тех пор, как он послал письмо, и, возможно, ее ответ уже в пути.
Конечно, Сильвии будет нелегко переварить все это и прийти в себя от потрясения, подумал Итамар. Несомненно, пройдет немало времени, пока она найдет в себе силы собраться с мыслями и, тщательно все взвесив, ответить ему. К тому же его послание заняло целых пятнадцать страниц.
Несколько дней назад он перечитал свое письмо. "Совсем неплохо, — сказал себе Итамар, оценив написанное с профессиональной точки зрения, и вдруг подумал: — А почему бы не написать книгу обо всей этой истории?"
Правда, он сказал однажды Рите, что напишет об этом сценарий, но браться сейчас за такую работу было все равно что толочь воду в ступе. Кто снимет такой фильм? Где он отыщет средства? А книга … С ней намного проще. Нужно только найти издателя.
— Никто не возьмется за издание, — сказал ему Апельбаум, когда услышал об идее книги. — Разве что за границей, если ты напишешь по-английски. Да и то сомнительно. Но зачем тебе все это?
— Есть шанс найти издателя, — сказал Итамар, — ведь у книги — как это сказано? — общечеловеческие мотивы, которые должны заинтересовать каждого человека, поскольку он человек.
Бенцион уставился на него как на умалишенного:
— Что ты сказал?
— Не важно… просто так… моя личная шутка.
— Критики уничтожат тебя, сварят живьем. Обвинят в клевете и Бог знает в чем еще. Зачем тебе все это? И вообще, для кого ты собираешься писать?
— Теперь вы говорите как Берман.
— Правда? Хорошо, что ты сказал мне. При всем моем к нему уважении нельзя быть таким, как он, фаталистом. Это страшно угнетает и вообще не соответствует моей натуре.
Апельбаум убедил Итамара, который и так не думал о написании книги всерьез, не терять на это время. Кстати, мысль о книге возникла у него не только в связи с его письмом к Сильвии. Его подтолкнула к этому Рита, рассказав что трудится над своей собственной книгой.
По-настоящему они расстались не в кафе «Дрейфус», а в его квартире спустя два месяца. Рита, видно, решила идти своим собственным путем. Она не могла распрощаться с ним навсегда, не поведав ему о произошедшем перевороте.
— Наконец-то я решилась! Я буду писательницей, — объявила она ему в день прощания. — Я долго думала о твоих словах, что я тот тип женщины, которая нуждается в успехе своего мужчины, которая живет…
— Но я же сказал, что ошибся! Ты вовсе не такая! Я неправильно тебя понимал…
— Конечно, ты не понимал меня. Но я не хочу, чтобы возникала даже тень мысли, что я такая! Я действительно слишком на тебя опиралась. Даже когда делала для тебя разные вещи, например искала статьи в медицинской библиотеке или звонила в эту швейцарскую клинику, — даже тогда я, по существу, парадоксальным образом опиралась на тебя. Я могу признаться в этом, потому что обладаю — и иногда это становится проклятьем — способностью к глубокому самоанализу. Кстати, ты не ходил к Батье Либлих? Пойми, ты никогда не сможешь разобраться в себе без помощи психоаналитика. Я не сомневаюсь, что была права, определив источник твоей страшной зацикленности на Меламеде. Конечно же, речь идет о тяжелом чувстве вины, возникшем оттого, что ты спал с Сильвией. То, что ты отказываешься от операции…
