— Я вижу, у нас с тобой очень похожий подход к кино, потому что я тоже снимаю фильмы только по своим собственным сценариям. Один-единственный раз я соблазнился отойти от этого правила и до сих пор жалею. Но ты не совсем меня понял. Я не собираюсь ставить "Возвращение Моцарта" по твоему сценарию, вовсе нет. Все, что я хочу, это использовать твою идею — а она, без сомнения, твоя — и на ее основе написать свой сценарий. В титрах, разумеется, будет указано: "По оригинальному замыслу Итамара Колера". Что ты скажешь на это? Мы, кстати, ищем музыкального консультанта для фильма. Как специалист ты можешь посоветовать кого-нибудь?
— Я не…
— Твоя идея ужасно привлекает меня, тем более что наконец-то у меня появляется шанс сделать фильм, не связанный с Израилем. Почему мы не можем сделать здесь настоящий наднациональный фильм, скажи мне? Но кроме того, сама по себе задумка — Моцарт, поднимающийся из могилы, — приводит меня в восторг. С первогоже момента той нашей встречи, когда мы сидели здесь и разговаривали с Мерав и другой студенткой…
— Ритой.
— Да, Ритой… В любом случае уже тогда я понял — у тебя талант. Моцарт возвращается, видит фильм о себе, читает то, что написано о нем, и кипит от возмущения. Колоссальная идея, просто гениальная. Это показывает, насколько человек — даже такой, как Моцарт, или, можно сказать, в особенности такой, как Моцарт, — не знает, собственно, самого себя. Как ограниченна наша возможность видеть самих себя со стороны! Подумать только — великий композитор не в состоянии понять правду замечательного фильма Милоша Формана! Да, я признаю, что в фильме есть слабости: я бы, например, изменил ту сцену, где Моцарт играет вниз головой. Дешевый эксгибиционизм. Тем не менее идея Формана блестяща.
— Фильм основан на пьесе Шейфера, — заметил Итамар, — мне кажется, что он же написал сценарий.
— Правда?
— Можно заметить также влияние одной из маленьких трагедий Пушкина. Но я имел в виду совсем другое. Моцарт справедливо злится на то, что говорят о нем…
— Пушкин? Неужели? Что ты говоришь! Так какие у тебя могут быть возражения? Если уж Пушкин так полагал, то кто мы такие, чтобы возражать? Такое понимание свойственно поэту. Мы еще больше усилим эту линию в нашем фильме. Потрясающий мотив: творец, который не понимает самого себя, обнаруживает правду о себе и пытается доказать обратное. Возможно, до конца фильма он не захочет признаться в этом. Посмотрим… И вообще, что такое правда? Существует ли она? Кто сказал, что правда интерпретации уступает правде факта? Ему еще будет чему поучиться у нас, этому Моцарту!
Итамар вышел из кафе подавленным и пошел пешком домой в Рамат-Ган. Не потому, что хотел сэкономить на автобусе (хотя в его нынешнем положении это
было не лишним), а потому, что не хотел толкаться среди людей. Разговор с Кагановым неотступно преследовал его. "Ты не признаешь существования правды, — мысленно ответил он режиссеру, — а как насчет лжи? Существование лжи ты тоже не хочешь признавать?"
По дороге домой он наткнулся на новый рекламный плакат газеты "Зе!". "Государство в своей наготе! Специальное расследование". Так было написано на фоне фотографии женщин, лежащих на пляже. Он прошел мимо ряда шашлычных и кафе, из которых доносились, смешиваясь, обрывки радио— и телепередач: "Ну, Ракефет, скажи мне, что ты думаешь? Тебе действительно размер не важен?… Тяжелораненый доставлен в больницу «Рамбам»… Ах, ублюдок, паразит, поначалу сидишь тихо, а потом…»
На дорогах уже образовались пробки. В воздухе висели гудки машин и ругательства водителей. "Тьфу ты, этакая мразь!" — плюнул кто-то из окна автомобиля, обгоняющего другую машину. Итамар дошел до угла более спокойной улицы. Несмотря на прохладную погоду, на скамейке сидела женщина; одной рукой она покачивала детскую коляску, а другой гладила по лицу сидящего рядом мужчину и при этом поглядывала по сторонам, явно опасаясь знакомых.
Итамар прошел "Дом театра". Духовная жажда в Израиле столь сильна, культурное богатство столь велико, что целых два спектакля шли здесь одновременно: "Вера и правда" Менахема Мурама и… Ну, конечно, писатель Звулуни (а с недавнего времени и дипломат) решил выступить как драматург: "Андорра и я: впечатления атташе".
Итамар подумал, что вскоре там, наверху, он увидит надпись «Меламед» большими неоновыми буквами. Точно так же, как из пьесы делают фильм, можно из фильма сделать пьесу. По тротуару рядом с ним шли бизнесмены, адвокаты, старики пенсионеры, продавцы, чиновники… Многие, многие из них читали статьи и корреспонденции, наслаждались варевом из лжи и издевательств, таскали пальцами нафаршированные клеветой куски из миски, слизывали жир и снова лезли в котел за очередным куском. Скоро они получат новую порцию, а по окончании фильма, когда в зале зажжется свет, испытают чувство отвращения к этому мерзавцу Меламеду. Это будет, без сомнения, настоящий катарсис…
Через некоторое время Итамар дошел до шоссе Аялон. Под мостом, на котором он стоял, с дикой скоростью проносились одна машина за другой. Наконец-то в Израиле появилась настоящая, пересекающая мегаполис автострада. Машины могут ехать от Ашдода до Хайфы почти без остановки, нестись туда и обратно по прибрежной полосе, не выходя за пределы тепленького пупка страны.
Он облокотился на перила и огляделся вокруг. Мост, фонарные столбы, парапет — все это построено на прочном фундаменте, опирается на некие истины. Не так ли? Ведь в противном случае все должно рухнуть. Он долго-долго вглядывался в пространство. Истина, где же здесь истина? Итамар перешел на другую сторону моста. Разве без истины возможна справедливость?..
Наконец он добрался до подъезда своего дома. Через несколько минут придет Эльад, ученик совершенно безнадежный. Итамар представил себе длинную вереницу учеников, таких же бездарных, поднимающихся к нему в квартиру неделя за неделей, месяц за месяцем, в то время как он и его скрипка все стареют и стареют. Через дырочки почтового ящика он заметил конверт. "Может, это письмо от Сильвии?" — подумал он с надеждой и опасением. Засунув руку в карман брюк, он вынул ключ. Увы, это было всего лишь требование заплатить вторую половину телевизионного сбора. Он запер почтовый ящик и поднялся по лестнице.
Однажды, зайдя в книжный магазин, я обратил внимание на одну из лежащих на прилавке книг. Ее название — "Итамар К." — вызвало немедленную ассоциацию с Кафкой, изображенные на обложке скрипка со смычком не могли не заинтересовать меня, скрипача по профессии, а имя автора — Идо Нетаниягу, о котором я знал, что он младший брат Йони, прославленного героя Энтеббе, и Биньямина, тогдашнего премьер-министра Израиля, добавило, естественно, любопытства. Короче говоря, я купил книгу (в аннотации она была охарактеризована как сатирический роман) и, придя домой, немедленно принялся за чтение.
Впечатление, произведенное романом, было настолько сильно, что, даже не дочитав его до конца, я разыскал телефон автора и, представившись, предложил ему перевести роман на русский. Через некоторое время согласие было получено, и я взялся за работу.
"Итамар К." — не первая книга доктора Нетаниягу. Ей предшествовали сборник рассказов «Спасатели», напечатанный отдельно рассказ "Еврейский врач" и документальное исследование "Последний бой Йони". Когда я прочел их, мне стало ясно, что образ Итамара, этого наивного молодого человека, возник не на пустом месте, а явился естественным развитием образов более ранних произведений писателя. Так родилась идея отобрать из сборника «Спасатели» четыре рассказа о детях, каждый из которых, помимо самостоятельной художественной ценности, является как бы подготовкой к роману и создает вместе с ним обобщенный образ, так сказать, героя — антигероя, предпочитающего поражение приспособленчеству и лжи.
Фамилия Нетаниягу слишком хорошо знакома практически во всем мире, чтобы читатель мог от нее абстрагироваться. Естественно, встает вопрос, почему младший брат двух офицеров самой отборной израильской части и сам в прошлом боец того же подразделения предпочитает видеть в качестве своих героев скрипача, будущего художника, писателя, юного пианиста? Что это — столь модное в сегодняшней израильской литературе, а также в театре, кино презрительное отношение к героизму, насмешка над патриотическими чувствами, которые побуждают молодых людей пробиваться в элитарные подразделения израильской армии? Отнюдь нет, и не вошедший в настоящий сборник рассказ «Спасатели», основанный на личном опыте автора, яркое тому свидетельство. Просто речь здесь идет о мужестве иного рода, а именно о способности человека вообще и художника в частности плыть против течения, защищать свое право на абсолютную честность, на взгляды, не совпадающие со взглядами господствующего большинства.
