Тут сидевший по левую руку от нее Ходдингтон Хампширс-Тодд вдруг наклонился к ней.
– Как может компания из одиннадцати человек нормально общаться, сидя за столом размером с крикетное поле? – спросил он с добродушной улыбкой. – Я почти не слышу, что говорят все эти люди. И это чертовски раздражает. Особенно когда происходит столько интересного.
Хампширс-Тодд, или просто Ходди, как он настоятельно рекомендовал обращаться к себе, когда их представили друг другу, был высоким и элегантным господином с привлекательным точеным лицом. Он считался в Европе одним из виднейших специалистов по творчеству Пьетро Аретино, писателя шестнадцатого века. А потому регулярно появлялся на ежегодной конференции в Ка-Фоскари и постоянно приглашался на званые обеды в доме Бальдессари. Он кивком указал на двух женщин, сидевших на другом конце стола.
– Похоже, это моя старая добрая подруга Инесс. – Клер поняла, что слова эти относятся к темноволосой женщине с дерзким мальчишеским лицом, она была профессором из Сорбонны и тоже изучала Венецию. – А рядом с ней Катарина фон Крупп. – И он кивком указал на женщину, сидевшую рядом с Инесс.
Фон Крупп – фамилия показалась Клер знакомой. Да, эта дама преподавала в Берлинском университете. Короткие светлые волосы, белоснежный мужской летний пуловер – выглядела она очень эффектно, даже вызывающе сексуально в таком простом наряде.
– Прискорбно, что они сегодня вместе. Потому как ее бывшая любовница, Гриффид, совершенно выдающаяся исполнительница народных уэльских танцев, гораздо больше в моем вкусе. У нее потрясающие ноги!
Клер изучала двух женщин, поглощенных беседой с Маурицио. Однако не заметила между ними никакого намека на более чем дружеское общение.
– Вы уверены? – рассеянно бросила она.
– Абсолютно, – ответил Ходди. – У меня настоящий талант распознавать любовников. Особенно на ранних стадиях романа, когда они поглощены, ослеплены страстью, ее новизной. Или же, напротив, когда дело близится к драматической развязке и они на грани разрыва, причем, как правило, предпочитают делать это публично. Хотя порой чутье, сколь это ни прискорбно, вдруг отказывает мне. И я становлюсь слеп и глух. Ну, взять, к примеру, Энди, – он указал на сидевшего напротив Эндрю Кента, – и Габриэллу. До сегодняшнего вечера понятия не имел, что между ними что-то есть. А судя по всему, началось это далеко не вчера.
Клер тоже удивило, что Эндрю Кент явился вместе с Габриэллой Гризери. Они прибыли последними. Габриэлла выглядела весьма эффектно, распущенные темные шелковистые волосы ниспадали ей на плечи и спину сверкающей волной.
– Вся так и светится. Так выглядят женщины после хорошего секса, – не унимался меж тем Ходди. – Ну а вы и ваш молодой прелестник Джанкарло?
И он вопросительно приподнял брови.
– О… мы только что познакомились, – растерянно пробормотала Клер, пытаясь придумать, чем можно отвлечь Ходди от вмешательства в ее личную жизнь. – Ваш доклад состоится завтра, я не ошиблась?
– Да, завтра в четыре, – кивнул Ходди. – Называется “Трое амичи [18]: дружба Аретино, Тициана и Сансовино”. В основном речь пойдет, конечно, об Аретино, но пришлось подсоединить еще двух, чтобы пробудить больший интерес аудитории.
– Вы, должно быть, шутите, – рассмеялась Клер.
– Ничуть. Мне просто нравится ездить в Венецию задарма, а организаторы так разборчивы. Да и кандидатов всегда полно. По большей части этот трюк всегда срабатывал безотказно. Вы знакомы с Аретино или ваши интересы строго ограничиваются семнадцатым веком?
– Я читала “Диалоги”, те, что о куртизанках.
– А-а, “Диалоги”. Строго говоря, речь идет действительно о куртизанках, но Аретино умудрился описать через них все венецианское общество. Мне кажется, он испытывал тесное сродство душ с куртизанками, часто сравнивал их существование со своим, служил их агентом. Сам предпочитал жить с целой группой женщин, которые, возможно, были куртизанками, называл их “аретинки”, или “женщинами Аретино”, хотя доподлинно неизвестно, какие именно отношения между ними существовали.
– Вы слышали когда-нибудь о куртизанке по имени Ла Селестия?
– Знакомое имя… только не припомню, где и когда его слышал. Но почему вы спрашиваете?
– Не далее как сегодня вычитала его в “Дневниках” Фаццини. Там же упоминалось еще одно имя – Ла Сирена.
– Да, что-то знакомое… никак не припомню. Хотя погодите. Фаццини жил в начале семнадцатого века, и описания его относились к этому периоду, то есть более позднему, чем у Аретино, так что у меня не было причин изучать его труды. Хотя… кое-что из дневников читал. И должен сказать, он был заправским скандалистом и – сплетником, а не сатириком. Фаццини просто сообщал о каких-то фактах, Аретино их обобщал. И писал зло, хлестко, как и подобает настоящему сатирику.
– Да, у меня создалось впечатление, что Аретино никто никогда не нравился.
– Верно, и он мог нести несусветную чушь, когда считал нужным. Вообще Аретино никого не щадил. Особенно тех, кто состоял при власти. – Заговорив на милую его душе тему, Ходди весь так и расцвел. – Да, верно, он был большим негодяем, но я не мог не заинтересоваться человеком, умершим от приступа безудержного хохота, услышав непристойную шутку о своей сестре. Его еще называли “бичом государей”, ведь его сатирические стихи были чрезвычайно популярны, настолько популярны, что он мог серьезно влиять на общественное мнение. Даже короли побаивались его, и он стал чудовищно богат, поскольку они и другие могущественные люди постоянно пытались задобрить его подарками и взятками, чтобы он не писал о них. Что, надо признать, весьма умно. Не думаю, что какой-либо другой писатель в истории человечества мог разработать столь безотказный способ хорошего заработка. Стоило кому-то увидеть, как он хватается за перо, его моментально осыпали деньгами с головы до пят, лишь бы только он выпустил его из рук.
– Отлично сказано, – заметил Эндрю Кент и приподнял бокал в знак приветствия.
– Слышу ревность в голосе, или мне показалось? – спросил Ходди.
– Да нет, ничего подобного, – ответила за Кента Габриэлла. – К чему ему ревновать? Он уже получил три предложения по публикации книги. – Она улыбнулась Эндрю. – Настаиваю, чтобы первое интервью после выхода книги в свет он дал именно мне.
– Ты его получишь, – галантно произнес Эндрю.
– Габриэлла ведет телевизионную программу, – напомнил Джанкарло, обернувшись к Клер.
– Да, знаю, говорили на конференции, – кивнула Клер. И обратилась через стол к Габриэлле: – И каким же темам посвящены ваши передачи?
– Ну, все что касается истории, культуры и искусства, так что они весьма разнообразны, – ответила Габриэлла. – Я брала интервью у самых выдающихся художников и артистов нашего века: Умберто Эко, Лучано Паваротти, Роберто Бениньи… – Она покачала головой, как бы давая понять, что это лишь малая часть из списка ее выдающихся гостей. – А у вас в Америке есть аналогичные программы?
– Не знаю, не скажу. Впрочем, я почти не смотрю телевизор.
– Ну конечно, это и понятно. Должно быть, очень трудно создать такую программу в Америке, поскольку у вас в стране история и культура лишь в зачаточном состоянии.
– Просто уверен, таких шоу, как ваше, в Америке нет лишь по одной причине. Там нет подобных вам телеведущих, в том-то вся и проблема, Габриэлла, – дипломатично заметил Ходди.
– Вы очень любезны.
– Думаю, Ходди прав, – подхватил Эндрю. – Габриэлла обладает большими знаниями в области искусств и истории, чем кто-либо из известных мне людей. Сколько у тебя дипломов, дорогая? Три?
– Да, три. Я слишком, даже чересчур образованна.
Эти слова Габриэлла адресовала Клер и произнесла их с каким-то удивлением, точно для нее самой это было открытие. И одновременно – с торжеством в голосе.
“Габриэлла ненамного старше меня, – с грустью подумала Клер. – По крайней мере, на вид. Три диплома? Не женщина, а супермен какой-то! Разве это честно, когда все достается одному человеку – и красива, и умна?… ”
– Нет, конечно, я не считаю Венский университет, – продолжила Габриэлла, – поскольку я получила там лишь почетную степень.
– Последний раз, когда был в Америке, – вмешался Эндрю, – несколько раз смотрел там телевизор. И каждое ток-шоу заканчивалось дракой. Уверен, не все американцы столь безнадежны, этого просто быть не может, но впечатление создалось такое, будто там любой человек с улицы может стать телеведущим и при этом совершенно неважно, обладает ли он хоть какими-то знаниями.
– Тогда я с легкостью могла бы стать там звездой? – спросила Габриэлла с ослепительной улыбкой.
– Не только там, но и где угодно, дорогая, – галантно заметил Эндрю, хотя у Клер создалось впечатление, что он смущен бесстыдным эгоизмом и самоуверенностью Габриэллы. Она вела себя так, словно постоянно находилась в свете прожекторов. Настырность, напор, даже некоторая наглость – может, в телестудии это и уместно, но только не здесь, в столовой среди гостей.
