– Леон устранил последние сомнения Эммы замечанием о том, что «все женщины в Париже делают это». Забудьте любовь, забудьте мораль – воззовите к тщеславию!
Ханна рассмеялась – замечание явно пришлось ей по душе, – а ее реакция в свою очередь порадовала Питера.
В какой-то момент главной темой стало имя Линдси. Ни у кого из них, ни в Гарварде, ни в Йеле, не было знакомой, которую звали бы Линдси, а между тем, согласно свидетельству одного из ученых друзей Питера, Нью-Йоркский университет буквально кишит девушками с этим именем – не значит ли это, что имена в некоторой степени отражают некие незначительные социальные различия? Взглянув украдкой на Ханну, Нейт обнаружил, что снобистские высказывания нисколько ее не задевают, что она слушает их с интересом, а когда вступает в разговор, то парирует скорее иронично, чем сердито…
Они заказали пару бутылок вина и пропустили по несколько коктейлей. К полуночи Ханна немного поплыла, и Нейт, не желая портить вечер, затолкал ее в такси. Сам он пребывал в прекрасном настроении. Когда машина свернула на Девятое авеню, он наклонился к Ханне и провел большим пальцем по брови:
– Ты такая забавная.
Добравшись до дому, Ханна исчезла в ванной. Нейт залез в постель. Через несколько минут она вернулась – в топе и откровенном белье.
Присмотревшись, он понял, что она плакала, а потом пыталась это скрыть. Нет, не совсем так. Судя по всему, попытка скрыть слезы была всего лишь уловкой, рассчитанной на то, чтобы он понял, что она расстроена, и спросил, в чем дело.
Хотя слезы, пусть и закулисные, были чем-то новеньким, большим сюрпризом для Нейта они не стали – удивило лишь то, почему они пролились именно сейчас, после хорошо проведенного вечера, который вполне можно было бы продолжить и перевести в хорошую ночь. Пока Ханна искала что-то в забитых до отказа ящиках комода – тушь размазана, губы поджаты, – Нейт наблюдал за ней, не чувствуя ни жалости, ни сочувствия, а только раздражение. «Ты же сама все портишь! – хотел он крикнуть ей. – Неужели не понимаешь?»
Но моральное преимущество было на ее стороне.
– Ты в порядке? – спросил он.
– В порядке.
– Тогда почему не ложишься?
Он разговаривал с ней терпеливо-покровительственным тоном человека, привыкшего иметь дело с умственно отсталыми.
Она сглотнула и опустила глаза, моргнув, будто от боли или смущения. Потом… Что-то случилось. Что-то – какая-то мысль или настроение – овладело ею. Лицо прояснилось, посветлело и оживилось.
– Ладно, – глаза ее заблестели. – Пошли в другую комнату. Выпьем.
Ее голос оказал на него странный, почти лунатический эффект. Раздражение рассеялось, и Нейт, ведомый любопытством – что-то будет дальше, – последовал за ней.
Не включая свет, Ханна прошла к холодильнику, достала бутылку бурбона и взяла два стакана с голубой каймой. Нейт сел возле окна. Тишину нарушало только негромкое гудение холодильника. Вернувшись из кухни, Ханна устроилась в кресле и подобрала под себя ноги. Потом налила бурбон и протянула Нейту стакан.
Пить ему, в общем-то, и не хотелось – желание пропало еще в ресторане, когда он понял, что за ней надо присматривать.
Ханна с ходу ополовинила стакан. Поморщилась.
– Все хреново. – Она произнесла это четко и ясно, но с какой-то горькой, отчаянной бесшабашностью. – Я это вижу, но ничего не могу с этим поделать.
– Что ты видишь?
Ханна посмотрела в окно. Сквозь их блеклые и полупрозрачные отражения в стекле проступала кирпичная стена дома на другой стороне улицы. Она повернулась и посмотрела на него. Бурбон в стакане мерцал расплавленным янтарем.
– Я даже не курю больше в твоем присутствии. Как тебе это? Замечательно, да?
– Хочешь покурить? Если хочешь, давай, возьми сигарету.
– Заткнись! Тоже мне наставник. Я так и подумала, когда только познакомилась с тобой. Ты был такой манерный, такой самодовольный и не слишком интерес… Я еще подумала, сколько ж раз он помянет свой хренов Гарвард? – Ханна усмехнулась. – Мне тогда и в голову не приходило… – Она покачала головой. – Ладно, проехали.
Голос ее звучал теперь монотонно, словно она разговаривала с каким-нибудь выживающим из ума старичком.
– Так что это сегодня было? – Вопрос резанул слух. Она посмотрела на него в упор. – Ты был такой заботливый, такой внимательный.
Нейт сжал стакан. Что бы там ни надвигалось, он этого не хотел.
– Так в чем дело? Только из-за того, что я понравилась твоему приятелю Питеру?
Кровь стучала в висках неугомонным будильником.
– Без обид, но меня от этого воротит. Я к тому, кем же надо быть, чтобы так ценить мнение друзей?
– Ты пьяна.
– И зачем в таком случае я тебе понадобилась? Покрасоваться перед ними, чтобы ты потом… – она не договорила. Поежилась. – К твоему сведению, мне за себя было стыдно.
Нейт выглянул в окно – на тротуаре под уличным фонарем мерцал желтоватый полумесяц.
– Последний парень, с которым я встречалась, – продолжала она с такой серьезностью, будто они обсуждали нечто важное, – он был писателем. Ты, может, его знаешь… нет, не Стив… я и виделась с ним только несколько раз. Но дело в другом. У него трастовый фонд и большая квартира, и вот мы сидели там однажды, а на крыше рабочие, латиносы, что-то делали, и я спросила, как ему это, ну, что он вот весь день сидит и как бы пописывает, а те парни, рядом, буквально за раздвижной дверью, упахиваются там в жару, и все такое. И он что-то ответил, типа того, что да вот, его это постоянно дергает, но ответил только для виду, вроде как – так оно принято. А потом снова завел про то, как трудно писать стихи, все равно, что камни ворочать, и что эти работяги на крыше вряд ли поменялись бы с ним местами. И все только для того, чтобы оправдаться перед собой за все свои привилегии, чтобы не испытывать никакой неловкости. Знаешь, это звучало так наивно, так по-детски, – она пристально посмотрела на Нейта. – Ты не такой. Нет, ты человек прилич…
– Может, он просто сказал так, а вовсе не выражал свою жизненную позицию по проблеме неравенства, – Нейт пожал плечами.
– Может быть. Но все равно он был такой… незрелый.
Нейт улыбнулся. Он знал, о ком речь. Парень был просто мудак. Высокий, симпатичный мудак.
Ханна заглянула, прищурившись, в свой пустой стакан и потянулась за бутылкой. Нейт уже почти сказал, что ей надо притормозить, но в последний момент удержался. Хочет ли он уподобляться тому парню? Они уже не в ресторане, не в публичном месте. Так какого черта, пусть пьет! И почему бы ему не поддержать компанию?
Он выпил. До дна.
– Плесни и мне тоже, если не возражаешь.
– Конечно! – обрадовалась Ханна. – Могу я спросить тебя кое о чем? – спросила она, ставя бутылку на место.
– Разумеется.
– Что случилось?
И тут же, как будто знала, что Нейт попробует притвориться, что не понимает, о чем речь, добавила:
– Я имею в виду: между нами.
Наверно, он знал, что к этому все и придет. Знал еще тогда, когда согласился пойти с ней в гостиную. Для этого они здесь и собрались. Но и понимая это, все же поддался соблазну уйти в сторону, прикинуться простачком и попытаться отложить выяснение отношений на потом…
– Я не понимаю, – продолжала Ханна. – Я что-то не так сделала?
Нейт едва узнал свой голос, дребезжащий, словно пробивающийся через боль:
– Не думаю… нет.
Он посмотрел на нее. Бледная. Лицо – словно отражение его собственных чувств, накатившего ощущения беспомощности. Что-то толкнуло его – он встал, шагнул к ее креслу, присел на подлокотник. Раздражение отхлынуло. Он чувствовал лишь нежность. Чувствовал себя ее защитником и опекуном. Это его порадовало – такие человеческие, такие гуманные чувства.
Ханна подвинулась, и он соскользнул вниз, втиснувшись на освободившееся место.
– Думаю, может, это у меня не очень хорошо получается.
– Не лучше ли тогда просто признать, что да, не получилось. Так ведь? Если бы мне еще месяц назад сказали, что между нами такое случится, я бы сказала: нет, никогда, терпеть не стану. Но время идет, и я постоянно опускаю планку, убеждаю себя, что, мол, ладно, не так уж все и плохо. Ты мне нравишься. Моя проблема как раз в том, что ты мне нравишься. В тебе есть что-то… – Ханна не договорила. Выпрямилась. И заговорила уже по-другому, решительнее: —Но то… то, чем мы стали… оно высасывает из меня что-то.
Нейт повернулся к книжному шкафу. Прошел взглядом по корешкам, пытаясь разобрать имена авторов.
– Ты тоже несчастен, – объявила Ханна.
Нет. Оторвав глаза от книг, он повернулся к ней и ощутил вдруг глубокую и пронзительную, налетевшую, как порыв ветра, печаль, почти невыносимое одиночество. Может быть, все дело в каком-то изъяне в нем самом; может быть, несмотря на то что все друзья считают его хорошим парнем и пристойным сыном, на самом деле с ним что-то очень и очень и не так. Может ли быть, что романтические отношения выявили какую-то истину, некий фундаментальный дефект, эмоциональную холодность, заставляющую его пятиться и отступать каждый раз, когда ситуация требовала взаимности?
