Ознакомительная версия.
А приоткрылся сын Перевалову, когда Николай Федорович однажды, пытаясь очередной раз растормошить, вывести его из ступора, из полулетаргического состояния, воскликнул в сердцах:
– Еще не жил толком, а ходишь, как живой труп!
– А что ты знаешь о жизни? – услышал он в ответ и словно лбом в стену ударился.
Перевалов действительно не знал того, что знал теперь сын и чего уже никогда не сможет испытать на своей шкуре он сам. Николай Федорович прожил большую часть своей жизни в другой реальности и в нынешней многого не понимал.
– А насчет трупа ты, наверное, прав – труп я и есть... – устало согласился сын.
Перевалов в первый момент не нашелся, что и сказать, а чуть позже ничего и говорить не хотелось – сын в неожиданном, будто избыточным давлением предохранительный клапан сорвало, порыве откровенности стал рассказывать о своем армейском житье-бытье...
Сначала все было ничего. Привезли их на берег Великого океана, окруженный уютными кудрявыми сопками. Прошли, как полагается, курс молодого бойца, приняли присягу. Правда, ни оружие толком в руках подержать, ни пострелять еще не успели. В частях, сказали, по полной программе все будет. В части же, куда попал после «учебки» Перевалов-младший, стрелять оказалось и вовсе без надобности. Вокруг тайга, а на поляне, где торчало несколько радиомачт на растяжках, приютился вагончик защитного цвета с аппаратурой, где и нес боевое дежурство взвод, куда попал молодой солдат. Чистый воздух, красивые пейзажи, в свободное от дежурств время рыбалка. Лафа!..
Но к зазимкам лафа кончилась. Его и еще одного салагу вдруг срочно вызвали в округ. Здесь таких, как они, салабонов, согнанных со всех частей, томилось в неизвестности уже чуть ли не батальон. Слухи ходили разные. Однако в основном склонялись к тому, что бросят их на «зверей» (горцев).
Наконец загрузили эшелон и через неделю очутились они рядом с другими горами, высокими, сияющими зловещей белизной вечных снегов.
Потом началась сутолока и неразбериха. С бору по сосенке собранное воинство больше походило на толпу, ватагу, чем на полноценное армейское подразделение. Солдаты почти не знали друг друга, командиры – солдат. Оторванные от своих баз и частей, выбитые из привычной колеи и те, и другие чувствовали себя крайне неуютно. Поскорее бы закончилась эта никому не нужная кампания да вернуться назад – читалось у всех на лицах. Скрашивая безделье, некоторые добывали где-то спирт, а кое-кто – и дурь. Офицеры, сами многие навеселе, смотрели на это сквозь пальцы.
Наконец выдали личное оружие, посадили в боевые машины пехоты и куда-то повезли.
Им повезло. Добрались до места благополучно, без потерь, хотя по дороге несколько раз обстреливали, и слышно было, как, рикошетя, дзинькали пули о броню.
Их высадили в чистом, почти бесснежном поле, поросшим кое-где редким кустарником. Здесь уже было полно военных. Люди, бронетехника и артиллерийские орудия, как на ладони. Среди этого сборища ратной техники, ощетинившейся стволами в разные стороны, беспорядочно передвигались солдаты. Все это называлось районом сосредоточения Восточной группировки.
И первое, что спрашивали у вновь прибывших измученные грязные военнослужащие, заброшенные сюда раньше, нет ли чего пожрать и покурить. Кухню и тыловиков здесь еще не видели.
Никаких блиндажей или землянок, где можно было отдохнуть, тоже не наблюдалось. Только редкие кое-где окопы, вырытые ямы да воронки от разорвавшихся мин и снарядов – вот и все «укрепления». Прятались либо в БМП, либо в окопах. Но от минометного огня не спасало ни то, ни другое.
Отделение Перевалова-младшего заняло позицию в глубокой яме. Они натащили туда ящиков с патронами. Надеялись, что пробудут здесь недолго, но застряли на несколько суток.
Вся местность вокруг была изрыта арыками, и горцы, хорошо ориентируясь в них, подползали прямо к позициям. Они появлялись всегда неожиданно, заросшие черной, как смоль, бородой или такого же оттенка недельной щетиной, с горящими ненавистью глазами. Злыми гортанными голосами они выкрикивали свой древний боевой клич, который, наверное, можно было бы перевести как «бог, накажи нечестивцев!» и от которого мурашки пробегали по спине, и начинали палить короткими расчетливыми очередями. В ответ открывался беспорядочный испуганный огонь, но горцы, наделав шороху, задев своими очередями одного-двух солдат, столь же внезапно исчезали, чтобы потом появиться в другом месте.
Особенно опасны были налеты ночью. Били тогда горцы уже не короткими очередями, а вели плотный огонь, заставляя чуть ли не по часу лежать лицом вниз в промозглой от растаявшего снега грязевой каше, испытывая непередаваемый ужас. Одно дело нечто подобное видеть когда-то в кино, заранее зная, что все срежиссировано и сыграно, а ты только зритель, которому ничего не грозит, и совсем другое, когда сам вовлечен в этот жуткий военный спектакль, где все настоящее, а не бутафорское, и жизнь твоя каждую минуту под боем. И вдвойне страшно оттого, что их, салаг, никто не научил, как в такой обстановке себя вести, что делать, чтобы остаться в живых.
У них и навыков-то боевых никаких не было: ни, там, автомат с закрытыми глазами разобрать-собрать, ни элементарно к стрельбе лежа изготовиться... Все это должно было исполняться механически, не задумываясь. А тут кое-кто не знал даже, как и рожок к автомату присоединить. Дай стреляли... Услышав горскую речь, вскидывали на голос оружие и палили с перекошенными лицами. Заряжали новый и опять полосовали воздух.
Да что о солдатах говорить, если на многих офицеров в те дни жалко было смотреть!
Своего взводного они увидели лишь на утро следующего дня. Лейтенант кулем свалился к ним в яму и долго не мог прийти в себя, что-то бессвязно бормоча. А когда начался очередной обстрел и заработали минометы, он забился на дно ямы, обхватив голову руками, и трясся, как в лихорадке. Казалось, офицер сошел с ума. Может, и впрямь спятил...
На третьи сутки стрельба стала стихать. И их стали выгонять из укрытий: из ям, наспех вырытых окопчиков, воронок, из-под бэтээров, бээмпэшек – кого откуда, и пытаться организовать из этого хаотичного, перепуганного, грязного сборища колонну для движения.
Горцы, оказывается, отошли, и армии теперь была поставлена задача штурмовать горскую столицу. Пехоту снова посадили на броню и – вперед!
Колонна из нескольких танков впереди, бронетранспортеров, штабных машин, остальной техники, облепленной солдатами, была похожа на длиннющую змею. Никакого боевого прикрытия с боков. Изредка проходили над ними вертолеты.
Почти до самого города двигались без приключений. Снег стаял. Гусеницы и колеса бронетехники месили черную жидкую грязь. Недалекие горы тонули в облаках. Но на подходе к мосту через реку, за которой начиналась столица, по колонне начали бить крупнокалиберные пулеметы. Им помогали снайперы. Каждая боевая машина, проходившая по мосту, тут же попадала под прицельный перекрестный огонь. Сидевшей на броне пехоте приходилось несладко. Пошли потери.
Прямо на глазах у Перевалова-младшего убило сидевшего рядом пацана-одногодка. Он даже не успел понять, как это случилось и откуда стреляли. Просто вдруг судорожно, с захлебом вздохнул пацан, рванулся вперед грудью, словно что-то крикнуть вдогонку хотел, да и обмяк тут же, стекленея останавливающимся взглядом, а пониже левого предплечья стало, набухая и расползаясь, проступать сквозь грязный камуфляж багровое пятно.
Под еще более яростный огонь попали в самом городе. Стреляли, казалось, из каждого дома, каждой подворотни. Уже несколько машин подбили горцы из гранатометов. Ощетинившаяся, как еж, колонна тоже отстреливалась. Солдаты спешивались, бежали, занимали позиции, опять запрыгивали на броню, снова отстреливались, спрыгивали и бежали... Но все очень хаотично, беспорядочно, без всякой согласованности. Да и какой тут порядок, если вместо убитых, раненых или просто обеспамятевших от страха офицеров во многих взводах и ротах командовать вынуждены были сержанты, в лучшем случае – прапорщики.
В хаосе этом уже невозможно было даже просто передвигаться. Вглубь города колонна продолжала втягиваться по инерции, оставляя на своем пути все больше убитых и раненых.
Скоро от нее осталось одно название. Горцы, свободно ориентируясь на своих улицах, рассекли колонну на отдельные части и теперь с жестокой хладнокровностью добивали деморализованных, отчаявшихся людей, помышлявших только о том, чтобы просто выжить.
Доставалось не только от горцев. Из-за аховой связи свои иной раз начинали палить по своим.
Убитых и раненых почти не подбирали. Санитарные машины горцы уничтожали еще при въезде в город. Другой же медпомощи не было. Лишь в боковом кармане камуфлированного бушлата имелся пакет с промедолом да еще в прикладе автомата – обмотанный кровоостанавливающим жгутом бинт.
Ознакомительная версия.
