Джон Вулф был в восторге от Дженни Филдз. Он все время пытался втолковать ей, кто и за что будет ее хвалить или ругать и как ей к этому относиться. Но Дженни так до конца и не поняла, какую роль выпало сыграть ее книге и в каких политических целях она могла быть использована.
— Я обычная медсестра, — говорила она впоследствии, давая одно из своих сногсшибательных интервью. — Уход за больными — единственное, что я умею и что люблю делать. По-моему, вполне естественно, что здоровый человек вроде меня должен способствовать исцелению больных. Думаю, я и книгу стала писать по той же причине.
Гарп тоже считал, что мать всегда была прежде всего нянькой. Она пестовала его, когда работала в Стиринге. Она была усердной ночной сиделкой, когда корпела над своей странной исповедью. И теперь стала нянькой для своих неблагополучных читательниц, неким общепризнанным символом стойкости, непогрешимым руководством к действию. Неожиданный успех «Одержимой сексом» познакомил Дженни с целой плеядой женщин, не ведающих, как жить дальше. И все они черпали силы в ее книге.
Она вполне могла бы вести популярную рубрику вопросов-ответов в любой газете. Но ее решение покончить с писательской деятельностью было так же бесповоротно, как все предыдущие: вспомнить хотя бы уход из колледжа или скоропалительный отъезд из Европы. С одним только Дженни не могла расстаться — всю жизнь так и продолжала выхаживать увечных. После выхода в свет «Одержимой сексом» скоропостижно скончался от сердечного приступа возмущенный обувной король, ее отец, хотя мать никогда не винила дочь в его смерти. Не считала себя виновной в этом и сама Дженни. Но она знала, мать не сможет жить одна. В отличие от дочери, старуха не выносила одиночества. Будет бесцельно сновать по комнатам в Догз-хеде и лишится последних остатков разума от тоски по своему сиамскому близнецу-супругу. И Дженни решила поселиться в родовом гнезде с матерью. Там она и выступила впервые в роли утешительницы женщин, нуждающихся в человеке, способном принимать решения.
— Вплоть до самых фантастических! — злился Гарп.
Однако теперь он был счастлив и без Дженни. Вскоре после свадьбы родился его сын Данкен. Впоследствии Гарп шутил, что это из-за Данкена его первый роман рассыпался на мелкие главы. Поскольку приходилось писать между кормлениями и стиркой пеленок.
— Я писал его, как кормил Данкена, — по чайной ложечке, — смеялся Гарп.
Хелен проводила в колледже целые дни. Она согласилась родить Данкена только при одном условии: если Гарп возьмет на себя все заботы. А Гарп был рад вообще никуда не выходить. Ему нужны были только его роман и его ребенок. Он писал и варил кашку, сушил пеленки и опять писал. Возвращаясь к домашнему очагу, Хелен неизменно находила там вполне счастливых домочадцев. Чем дальше продвигался роман, тем легче относился Гарп к домашней круговерти, не требующей ума. Вернее сказать, чем меньше требовалось ума, тем ему было лучше. Оставив Данкена соседке с нижнего этажа, он ходил каждый день на два часа в гимнастический зал женского колледжа, где преподавала Хелен.
Студентки хихикали над его бесконечными кругами рысцой вокруг хоккейного поля и прыганьем через веревочку. Ему очень не хватало борьбы, и он упрашивал Хелен перейти на работу в какой-нибудь другой колледж, где есть секция борцов. Хелен в ответ жаловалась, что курс английской литературы мало где нужен и она сама предпочитала бы преподавать не только девушкам. Но это хорошая работа, и она останется здесь, пока не подвернется что-то лучше.
Новая Англия действительно невелика, но, по крайней мере, в ней все рядом. Они ездили к Дженни на побережье и к Эрни в Стиринг. Гарп повел сына в знакомый спортивный зал, где они долго кувыркались на матах.
— Здесь твой папа занимался вольной борьбой, — сказал он сыну.
— Чем только твой папа здесь ни занимался, — заметила Хелен, вспомнив свою первую ночь с Гарпом под шум дождя в огромном запертом зале на теплых красных матах, простертых от стены до стены. — И в награду получил меня, — шепнула она Гарпу, едва сдержав внезапные слезы.
«Это еще вопрос — кто кого получил в награду», — развалившись на мате, подумал Гарп.
После смерти матери Дженни стала часто навещать семью сына, несмотря на то что Гарп откровенно протестовал против ее, как он выражался, свиты. Дженни Филдз теперь всегда сопровождал постоянный кружок участниц так называемого женского движения. Все они нуждались в моральной или денежной поддержке. Ездить ей приходилось много — постоянно требовалось присутствие ослепительно-белого одеяния медсестры на трибуне митинга или на конференции, хотя Дженни редко выступала с длинной обстоятельной речью.
Ее обычно приглашали на сцену после выступлений других ораторов. Она подходила к микрофону как всегда в форменном платье медсестры, и все немедленно узнавали знаменитого автора «Одержимой сексом». В свои пятьдесят с лишком Дженни была очень привлекательна — крепкого телосложения, живая и искренняя, она поднималась и говорила: «Все правильно». Или, в зависимости от ситуации: «Это неверно».
И все понимали, что перед ними женщина, сделавшая в своей жизни трудный выбор и потому знающая, как никто другой, суть женских проблем.
Логика этих действий вгоняла Гарпа в затяжной приступ ярости и сарказма. А один раз, когда корреспондентка женского журнала пришла задать ему несколько вопросов о том, трудно ли быть сыном известной феминистки, и с восторгом обнаружила, что он «всего-навсего домохозяйка», Гарп словно с цепи сорвался.
— Я делаю то, что считаю нужным, — зашипел он. — И нечего высасывать из этого какие-то идейки. Я всего-навсего делаю то, что хочу. И именно это всегда делала моя матушка — только то, что она хочет.
Но корреспондентка продолжала наседать. Она посочувствовала его незавидной судьбе и намекнула, что тяжело быть неизвестным автором, если его мать как писательницу знает весь мир.
Гарп сказал, что тяжелее всего, когда тебя неправильно понимают. И если он не выносит кое-кого из матушкиных приспешниц, это вовсе не значит, что он завидует. «Все они балаболки, — сказал он, — живущие за ее счет».
Автор появившейся в женском журнале статьи упрекнул Гарпа, что он тоже живет «за счет матери», причем вполне комфортабельно, и поэтому не имеет права враждебно относиться к женскому движению.
Через несколько дней, когда Дженни приехала навестить его, с ней явилась одна из ее «идиоток», как выразился Гарп, — высоченная, мрачная, молчаливая баба. Она осталась стоять на пороге, наотрез отказавшись снять пальто, и рассматривала оттуда маленького Данкена с таким брезгливым видом, словно очень боялась, как бы ребенок случайно не задел ее.
— Хелен ушла в библиотеку, — сказал Гарп матери. — А я собирался пойти прогуляться с Данкеном. Ты хочешь у нас побыть?
Дженни вопросительно взглянула на свою огромную спутницу. Та пожала плечами. Гарп подумал, что, с тех пор как мать стала знаменитостью, у нее появилась одна слабость: любая инвалидка или истеричка, завидующая ее успеху, может без стеснения вить из нее веревки.
Гарп стоял и злился на себя, что немного боится молчащей фигуры, загородившей вход в его дом. Может, это телохранительница Дженни? В его воображении сразу возникла устрашающая картина — его мать в сопровождении грозного эскорта, обязанного оберегать от мужчин белую униформу медсестры.
— У этой женщины что-нибудь не в порядке с языком, а, мам? — едко зашептал Гарп на ухо матери.
В молчании великанши было столько превосходства, что он совсем разозлился. Данкен начал что-то ей говорить, но она уставилась на малыша не располагающим к разговору взглядом. И тогда Дженни спокойно объяснила, что с языком действительно не в порядке. Его просто нет.
— Отрезан, — пояснила она.
— Господи! — выдохнул Гарп. — Как же это произошло?
Дженни округлила глаза. Эту привычку она переняла у внука.
— Ты что, вообще ничего не читаешь? Неужели тебя совсем не интересует, что происходит вокруг?
То, что «происходит вокруг», действительно мало интересовало Гарпа, увлеченного только тем, что происходило в его романе. С тех пор как мать втянулась в феминистское движение, она только и делала, что обсуждала «последние новости». И это особенно раздражало Гарпа.
— Это, что ж, из последних новостей? — вежливо спросил он. — Знаменитое происшествие с отрезанием языка. Я просто не имею права о нем не знать. Так, что ли?
— Боже мой, — устало произнесла Дженни. — Это вовсе не происшествие, а вполне сознательное действие.
— Что?! Неужели правда кто-то взял и отрезал ей язык?
— Именно так.
— Господи Иисусе!
— Ты слыхал про Эллен Джеймс?
— Нет, — признался Гарп.
— В ее поддержку организовано женское общество.
