Ознакомительная версия.
— Я здесь потому, что очень любил вашего отца. Мистер Тайри был одним из первых моих клиентов, поэтому все услуги бесплатны. Он пришел составить завещание сразу после вашего рождения, и каждый год в один и тот же день я получал по почте нотариально заверенный список с перечислением всех монет, приобретенных за двенадцать месяцев. Я рассказал ему о налоге на наследство, поэтому ваш папа предпочитал дарить вам монеты каждый год, начиная с самого детства.
Пораженный, я не мог вымолвить ни слова.
— Шесть недель назад он написал мне письмо с извещением, что монеты наконец перешли к вам, и выразил желание убедиться, что все будет в порядке. Я в последний раз обновил его завещание. Когда он сказал мне свой новый адрес, я рассудил, что его здоровье, должно быть, сильно пошатнулось, и позвонил в лечебницу. Ваш папа говорилмало, но разрешил пообщаться с директором пансионата. Тот обещал, что даст мне знать, если с вашим отцом что-нибудь случится, чтобы я мог с вами встретиться. Поэтому я здесь. — Он покопался в портфеле. — Я понимаю, вы сейчас заняты организацией похорон, но ваш отец сказал, что вы скорее всего пробудете недолго и нужно успеть уладить дела. Это его собственные слова. А, вот оно. — Он вынул туго набитый конверт. — Здесь завещание, перечень монет коллекции с указанием состояния и даты покупки и все распоряжения насчет похорон — кстати, заранее оплаченных. Я обещал ему, что прослежу за официальным утверждением завещания, но это не проблема — наследство небольшое, и вы единственный ребенок. Если хотите, найду человека, который поможет вам вывезти все, что не захотите хранить, и сделаю распоряжения насчет продажи дома. Ваш папа боялся, что у вас может не хватить на это отпуска. — Он закрыл портфель. — Как я сказал, мне очень импонировал ваш отец. Обычно приходится убеждать людей в необходимости подобных действий, но только не его. Вот уж кто был методичен и аккуратен!
— Да, — кивнул я. — Это точно.
Как и сказал юрист, папа обо всем позаботился, выбрав по своему вкусу заупокойную службу, последний костюм и даже фоб. Зная своего папашу, я должен был этого ожидать, но такой поворот лишь укрепил мою веру в то, что я никогда толком не понимал своего отца.
На похороны, состоявшиеся в теплый и дождливый августовский день, пришли немногие: два бывших сотрудника, директор лечебницы, поверенный и соседка, помогавшая заботиться об отце. У меня буквально разрывалось сердце от сознания, что лишь эти люди на Земле знали истинную цену моему отцу. После заупокойной службы пастор шепнул, что я могу что-нибудь сказать, если у меня есть такое желание. Но к тому моменту горло мне распирал огромный ком, натягивая кожу, как на барабане, и я, едва сдерживаясь, отрицательно покачал головой.
Вернувшись домой, я нерешительно присел на край отцовской кровати. Дождь прекратился, и серый солнечный луч наискось прошил оконное стекло. В доме пахло пылью, чуть ли не плесенью, но отцовская подушка до сих пор хранила папин запах. Рядом лежал конверт, который принес поверенный. Я вывалил содержимое конверта на кровать. Сверху оказалось завещание и другие документы, а внизу — фотография в рамке, которую отец убрал со стола много лет назад, единственный снимок, где мы запечатлены вдвоем.
Держа фотографию совсем близко, я долго смотрел на нее, пока изображение не начало расплываться от слез, застилавших глаза.
В тот же день приехала моя «давняя бывшая», Люси. Увидев ее на пороге, я не нашелся что сказать. Исчезла загорелая девушка времен моей хулиганской юности; ее место заняла женщина в дорогом темном брючном костюме и шелковой блузке.
— Прими мои соболезнования, Джон, — негромко сказала она, подходя. Мы обнялись и постояли, прижавшись друг к другу. Ощущение ее тела оказалось подобно освежающему бокалу воды в летний день. От нее едва уловимо пахло незнакомыми духами, вызвавшими у меня отчего-то мысли о Париже, хотя я никогда там не был.
— Я прочла некролог, — сказала Люси, отстранившись. — Мне очень жаль, что я не успела на похороны.
— Ничего, — сказал я и показал на диван: — Посидишь немного?
Она присела рядом. На руке Люси не было обручального кольца. Заметив мой взгляд, она невольно попыталась прикрыть пальцы.
— Брак оказался неудачным, — призналась она. — Я развелась в прошлом году.
— Очень жаль.
— Мне тоже, — сказала она, взяв меня за руку. — Ты как, более-менее?
— Да, — соврал я. — Нормально.
Мы поговорили о прежних временах. Люси скептически отнеслась к известию о том, что именно ее последний телефонный звонок побудил меня записаться в армию. Я повторил, что мне тогда остро не хватало армейской дисциплины. Люси рассказывала о своей работе — она оформляла торговое пространство в универмагах — и спрашивала, как было в Ираке. Я рассказал ей о песке. Люси посмеялась и больше не спрашивала. Через некоторое время плавная беседа почти иссякла, превратившись в тоненький ручеек — все-таки мы оба сильно изменились. Была ли тому причиной наша давняя близость или женская проницательность Люси, но я почувствовал на себе пристальный взгляд и сразу отгадал следующий вопрос.
— Ты в кого-то влюблен? — тихо спросила она.
Я зажал ладони между коленями и отвернулся к окну. Небо вновь потемнело: собирались тучи, обещавшие настоящий ливень.
— Да, — признался я.
— Как ее зовут?
— Саванна.
— Она здесь?
— Нет, — поколебавшись, ответил я.
— Хочешь поговорить об этом?
Нет, я не хотел об этом говорить. Мало ли кого не дождались из армии. Подобные истории — самое обычное дело; о них все спрашивают, но никто не хочет слушать.
Но я рассказал Люси мою историю с начала до конца, подробнее, чем должен был, и не раз она брала меня за руку и дружески сжимала ее. Я не сознавал, как тяжело было носить в себе все это, и когда закончил, Люси, наверное, поняла, что мне нужно побыть одному. Поцеловав меня в щеку на прощание, она ушла, а я несколько часов бродил из комнаты в комнату, думая об отце и Саванне, чувствуя себя чужаком в родных краях и постепенно проникаясь убеждением, что должен еще кое-кого навестить до отъезда.
Ночь я провел на отцовской постели — в первый и последний раз в жизни. Гроза прошла, и вскоре снова стало невыносимо душно и жарко. Открытые настежь окна не спасали — я несколько часов ворочался и метался, пытаясь заснуть. Наутро, кое-как сдернув себя с кровати, я потащился в кухню и снял с крючка отцовские ключи от машины. Бросив сумку на заднее сиденье, я прибавил туда несколько вещиц, которые хотел сохранить (фотографию и еще пару мелочей), и позвонил поверенному, напомнив ему об обещании найти людей для вывоза остального и заняться продажей дома. Ключи от входной двери я бросил в почтовый ящик.
В гараже я завел машину — мотор заработал лишь с третьей попытки, задом выехал на подъездную дорожку и вышел запереть двери гаража. Потом я немного постоял во дворе, глядя на дом и думая об отце. Я знал, что больше сюда не приеду.
Зайдя в лечебницу, я забрал папины вещи и уехал из Уилмингтона в направлении западной границы штата. Двигался я как на автопилоте. Прошло несколько лет с тех пор, как я здесь проезжал, и уже смутно помнил дорогу, но узнавание накатывало волнами. Я проезжал города моей юности. В Чапел-Хилле мучительные воспоминания нахлынули с такой силой, что я не убирал ногу с педали газа, стараясь побыстрее оставить позади эту страницу моей жизни.
Я ехал через Берлинтон, Гринсборо и Уинстон-Сейлем, остановившись раз, чтобы заправиться и купить воды. Я мчался вперед, прихлебывая воду из бутылки, не в силах заставить себя проглотить что-нибудь съестное. Наша с отцом фотография лежала на сиденье рядом, и я все пытался вспомнить себя мальчуганом со снимка. Потом я свернул к северу и поехал по узкому извилистому шоссе, петлявшему среди гор с голубыми вершинами, тянувшихся с севера на юг, — нежная выпуклость на каменно жесткой земле.
Уже вечерело, когда я остановил машину у какого-то обшарпанного придорожного мотеля. Несколько минут я, постанывая, потягивался, разминая затекшие руки, ноги, спину и шею, а потом зашел внутрь и снял номер. Поднявшись в комнату, я принял душ и побрился. Надев чистые джинсы и футболку, я подумал, что нужно поесть, но по-прежнему не ощущал голода. Солнце клонилось к закату, и совсем не ощущалось привычной влажной духоты океанского побережья. Воздух был напоен ароматом хвойных деревьев, зеленым ковром покрывавших горные склоны. Здесь родилась Саванна, и отчего-то я не сомневался, что она по-прежнему в Ленуаре.
Можно было пойти в дом ее родителей и узнать, где она, но я решил этого не делать, не зная, как они меня встретят. Вместо этого я петлял по улицам, торопясь проехать людный торговый район с массой разнообразных закусочных, и сбросил скорость, лишь добравшись до менее оживленной части города. Эта часть Ленуара не изменилась: туристов и приезжих здесь встречали радушно, но не считали своими. Я остановился у невзрачной бильярдной, чем-то напоминавшей забегаловки моей юности; в окнах светились неоновые вывески «Свежее пиво», а на парковке не было свободных мест.
Ознакомительная версия.
