— Привет, — тихо говорю я. — Что ты делаешь?
— Просто… кто-то… кто-то может увидеть. Слабый свет. Слабое пятнышко, просочившееся за окно…
— Тогда давай выключим.
— Понимаю, просто… — темно /светло/темно/ светло /темно. — Я…
Боже, Ингрид, до чего я тебя довел.
— Ты скучаешь по ним? — спрашиваю я. — По 57?
— Я там родилась и выросла, Пит. У меня никогда не было выбора.
— Знаю, но это все равно твои друзья, твоя семья.
Она качает головой.
— Ты не понимаешь. Я говорю, что у меня никогда не было выбора, но у большинства из них совсем другая история.
— Ну и что?
— Мы шпионы, Питер, — она улыбается, так натянуто, что у нее белеют губы. — Мы лжем, предаем и склоняем других лгать и предавать по двадцать четыре часа в сутки, пятьдесят две недели в году за смехотворный государственный оклад. Скучаю ли я? Лучше бы ты задался вопросом, кто читает эту вакансию и думает: «Да, это по мне»?
Я сдавленно хмыкаю, и она смеется тоже. Пульсация замедляется, светло/темно/светло, и наконец утихает… Темно. Во мраке Ингрид громко вздыхает.
— Ты в порядке? — спрашиваю я.
— Да, ничего особенного не произошло.
— Ты мне сейчас врешь?
— Да, определенно.
— Не нужно этого делать.
— Я знаю.
В янтарном свете уличного фонаря я вижу, как она сжимает челюсть.
— Я чувствую, что уменьшаюсь, — наконец говорит она. — Каждый раз, когда я щелкаю выключателем или мылю руки, я чувствую, как маленькая часть меня исчезает, — она снова фыркает и качает головой. — Не обращай на меня внимания. Я просто устала.
— Тогда ложись спать, — говорю я ей. — Я продолжу, отработаю двойную смену.
— Пит…
— Все в порядке, я сам хочу. Я как раз был в ударе.
Это все ложь. Нигде меня не было. Я настолько «нигде», что даже если бы очутился голым и вывалянным в соли посреди пустыни Атакама в полдень без воды и компаса, был бы не так потерян, как сейчас. Но свет выключен, так что она ни о чем не догадается, так?
— Уверен?
— Да, она моя сестра-близнец. Дай мне провести с ней еще немного времени.
Возможно, дело в усталости — за последние две ночи я проспал в общей сложности четыре часа и тринадцать минут (ответ на вопрос «эй, да кто считает?» — всегда «я»), и экран плывет перед глазами, как картина Ван Гога. Но время от времени у меня случается проблеск.
Я никогда не был савантом — одним из таких везунчиков, которые способны вести диалоги с числами, или для кого тройка по ощущениям как семьсот двадцать девять, или кто видит все простые числа в синем цвете. Чтобы стать математиком, я трудился. У меня не было врожденного таланта. Я трудился в поте лица, потому что только внятные, строгие ответы, которые предлагала математика, могли облегчить страх, стиснувший мое сердце.
Но сейчас, когда я просматриваю цифры, я… что-то чувствую. Не закономерность, не вполне… Скорее область, где закономерности нет. Вроде блика на внутренней стороне век после того, как взглянешь на солнце.
Где-то в горле просыпается воодушевление, как включившаяся сигнальная лампочка.
Наконец-то цифры заговорили со мной.
Или нет, понимаю я. Не совсем так. Дело не в цифрах. Дело в Бел. Я как будто вижу Красного Волка, в честь которого она получила свое прозвище: мех зверя испачкан кровью, он скачет среди черных цифр на экране, как среди голых деревьев на заснеженном поле. В этих уравнениях чувствуется присутствие Бел, что-то знакомое, что-то непроизвольно утешающее, хотя я изучаю статистику обезглавливаний и повешений. Цифры — это просто язык, но слово взяла моя сестра, и тембр ее голоса успокаивает меня.
Но… я все еще не могу до конца разобрать, что она мне говорит. Слишком невнятная закономерность. Я думаю об АРИА и о том, сколько часов провел, пытаясь разгадать собственную закономерность. Оказывается, все это время Бел так же усердно трудилась у рек, на кладбищах и в дождливых переулках, чтобы скрыть свою.
Она моя инверсия, моя противоположность, мое отражение. Без нее я чувствую себя неполноценным.
Я так скучаю по тебе, Бел.
— Случайность трудно имитировать, — шепчу я вновь, прокручивая страницу назад в поисках знакомого присутствия, в поисках проблеска. Я следую за волком и ухожу все глубже и глубже в лес.
— Как успехи? — спрашивает Ингрид.
Не знаю, сколько времени прошло. Я вижу ее силуэт на верхней ступеньке лестницы. В дверном проеме свет уличного фонаря, проникающий через окно, обрамляет одуванчиковый туман ее волос.
— Кажется, нащупал кое-что.
Топая ногами, она сходит вниз по лестнице. Я указываю на точечную диаграмму на экране. Разброс точек выглядит хаотичным, как мушки на ветровом стекле.
— Что это такое?
— Жертвы, мужчины, размеченные по дате обнаружения тела. Признаки насильственной смерти отсутствуют, но тут, в принципе, признаки чего бы то ни было отсутствуют. Во всех случаях судмедэксперт отмечает, что тело настолько сильно разложилось, что установить причину смерти невозможно.
— И что с того?
— Причина, по которой так долго не удавалось обнаружить тела, заключается в том, что их никто не искал. Никто не заявлял об их пропаже. Все они жили без семьи и были безработными либо самозанятыми. Никаких поисков, никакого следствия. Их гниющие трупы находили случайные прохожие.
— Допустим. — Ингрид, кажется, в замешательстве. Она указывает на беспорядочное скопление пятнышек на экране. — Но здесь нет закономерности. Это просто шум.
— Ага, но ведь шум — и есть ключ к шифру, понимаешь? — Я сам слышу, что мой голос звучит взбудораженно, и стараюсь заглушить волнение. — То есть это буквально ключ к разгадке этой истории.
Ингрид смотрит на меня как на ненормального, а я указываю на экран.
— Вот он, шум, наш случайный элемент: время, прошедшее до момента, когда кто-то посторонний случайно наткнулся на труп в реке, в лесу, в комнате, в парке или где-то еще.
Раньше ты не умела обращаться с элементарными цифровыми кодами, Бел, но ты многому научилась, если теперь используешь статистический шум, чтобы скрыть многочисленные убийства. Впрочем, если подумать, я, наверное, не должен так гордиться тобой за это.
— Если отфильтровать этот шум, — продолжаю я, — используя расчетное время с момента смерти, указанное в отчетах судмедэкспертов, можно вычислить даты их смерти, а затем скорректировать погрешности…
Я жму на клавишу. Точки данных выстраиваются в идеально ровную линию, равноудаленные друг от друга во времени.
— Ух ты, — выдыхает Ингрид.
— Одно убийство каждые девять недель, как по часам. Кроме этого и этого, — я указываю на бреши в линии. — Полагаю, эти тела еще не обнаружены.
— Ладно. — Ингрид сползает по стене с протяжным вздохом. — Значит, кто-то убивает одиночек. Почему ты думаешь, что это она?
— Просто догадка, — отвечаю я. Не могу же я сказать, что эти убийства очень в духе моей сестры, верно? — Ты можешь проверить, нет ли в полицейской базе данных информации по каждой из этих жертв?
Ровно семь минут у нее уходит на то, чтобы найти связь.
— Каждый из них был задержан за нападение. И похоже… — она хмурится. — Похоже, против каждого из них было достаточно улик для возбуждения уголовного дела, но они так и не предстали перед судом. Хм. Пострадавшие не стали выдвигать обвинения. Все они отказались давать показания.
— И кем были пострадавшие? — спрашиваю я, хотя уверен, что знаю ответ.
Я вижу усталые мамины глаза. Я слышу дрожь в ее голосе, когда она говорит, что ничего особенного не произошло.
— Их женами. Ни одна из них не стала выдвигать обвинений, но, похоже, впоследствии все развелись со своими мужьями.
Последние сомнения рассеиваются, как туман на сильном ветру.
