— К тому же Тамара красива, — Джед бросает на меня хмурый взгляд.
— Я не собираюсь отрицать, что она мне нравится как женщина.
— Черт возьми, Зак, ты говоришь о жене Раэля!
— Нет, — поправляю я. — О его вдове.
— Ты совсем чокнулся, — Джед раздраженно встает. — Она одинока, убита горем, ты ее белый рыцарь, всегда готовый прийти на помощь. Это не любовь, а дружеская жилетка. Куда уж Хоуп с этим тягаться: она тебя любит, но не нуждается в твоей поддержке. А Тамара страдает, ей страшно жить, ты же, вместо того чтобы быть ей другом, пользуешься ее слабостью, потому что можешь почувствовать себя героем.
— Раэль умер два года назад! — взрываюсь я, вскакиваю и оказываюсь с Джедом лицом к лицу. — Не нужно мне об этом напоминать, потому что я там был. Я видел, как он умирал. Ты злишься, потому что мы с Тамарой живем дальше, а ты почему-то нет. Ты прячешься за своей болью, которая давным-давно прошла. Это уже не горе, а какое-то ненормальное потакание себе. Раэль умер. Смирись с этим и прекрати уже себя жалеть.
Несколько секунд мы сверлим друг друга глазами. Воздух между нами заряжен электричеством.
— А знаешь, что самое печальное? — наконец произносит Джед.
— Что же?
— То, что мы оба правы. Но это не значит, что ты не виноват. — Он выуживает из кармана несколько купюр и бросает на стол. — Поздравляю с тем, что у тебя нет рака, — кивает он. — Если, конечно, тебя это вообще волнует.
С этими словами Джед хватает куртку и стремительно выходит из кафе.
Я опускаюсь на стул и делаю глоток пива, чтобы унять кипящую во мне злобу. У меня нет рака, и это отличная новость. Но Джеду никогда не понять, что рак — или, скорее, его угроза — был для меня чем-то вроде пропуска в новую жизнь. С человеком, у которого рак, никто не станет спорить, что бы он ни натворил. Это все равно что дипломатическая неприкосновенность. Пока я полагал, что болен, я стал решительнее. Послал босса к черту. Подрался. Поцеловал женщину, в которую влюблен. Я безумно рад, что, как выяснилось, совершенно здоров, но кто знает, чего бы мне удалось добиться, поживи я еще какое-то время с мыслью, что у меня рак. Теперь же мне остается лишь гадать, какое себе подобрать оправдание.
Хоуп вернулась из Лондона и хочет секса. Она встречает меня в фиолетовом прозрачном белье, едва я переступаю порог ее квартиры, как Хоуп толкает меня на дверь и страстно целует.
— Соскучился по мне?
— Сама знаешь.
Она ведет меня по темному коридору в свою спальню, где горят свечи, и снова набрасывается на меня с поцелуями. Ее язык с силой раздвигает мои сжатые губы и зубы, чтобы переплестись с моим, а пальцы властно шарят за поясом моих джинсов.
— Как съездила? — спрашиваю я.
— Молчи и раздевайся, — отвечает она, тяжело дыша, и рывком расстегивает на мне рубашку.
Я по привычке сжимаю ее задницу и отвечаю на поцелуй, но не испытываю никакого возбуждения. Хоуп отсутствовала всего три дня; мне же кажется, будто меня не было гораздо дольше, и я никак не могу поверить, что я снова с ней. Она опускается на колени, чтобы снять с меня джинсы, проводит языком по низу моего живота, обхватывает пальцами мой член, и он твердеет, но когда Хоуп поднимается и целует меня, я чувствую, как он тут же обмякает. Я один-единственный раз целовался с Тамарой, но и этого хватило, чтобы все полетело к чертям, потому что сейчас, обнимаясь с полуобнаженной Хоуп, я чувствую себя так, будто изменяю сразу обеим, а ничто так не убивает желание, как нечистая совесть.
Хоуп толкает меня на свое ложе с балдахином, садится сверху, жадно и влажно целует меня, ее пальцы сжимают и гладят меня, стараясь привести в боевую готовность.
— Я хочу, чтобы ты засунул в меня свой член, — стонет она мне на ухо.
У Хоуп в постели несколько амплуа, и в этом ее заводят грязные словечки. Признаться, когда мы только начали встречаться, меня это возбуждало, сейчас же я не могу отделаться от ощущения, будто снимаюсь в любительском порнофильме.
— Засунь в меня свой член, — шепчет она и влажно трется об меня, но без толку.
— Что не так? — спрашивает Хоуп, на мгновение выходя из роли.
— Ничего, — вру я, прикрываясь очередным поцелуем.
— У тебя там до сих пор болит?
— Нет. Мне просто нужно немного времени.
Но Хоуп так просто не проведешь. Секс для нее — еще одна сфера, в которой она обязана добиться успеха, и она усердно оттачивала мастерство, чтобы ни в коем случае не потерпеть неудачу. Хоуп обрушивает на меня весь арсенал своих умений, сосет, лижет, гладит, теребит, вскоре ей удается найти верное сочетание, и дело сдвигается с мертвой точки. Она прижимает меня к себе, вцепившись острыми ногтями мне в задницу, и когда я наконец вхожу в нее, Хоуп запрокидывает голову и громко стонет. Мы бешено совокупляемся, не замечая ничего вокруг, и это больше похоже на спортивное состязание — со стонами, потом и нешуточным риском получить травму половых органов. Когда Хоуп кончает, в ее вопле удовольствия слышится радость победы. Она ложится на спину, наслаждаясь чувством удовлетворения от хорошо выполненной работы, меня же раздирают противоречия; беспомощный свидетель фарса, в который с каждым днем все больше превращается моя жизнь, я лишь усугубил свое и без того непростое положение. Вот и все удовольствие.
Хоуп говорит о Лондоне, нашей помолвке, свадебных залах, подарках подружек невесты и списках гостей. Это моя Хоуп, красивая, оживленная, немного назойливая, — девушка, которая, ни минуты не смущаясь, добивается своего. Я слушаю ее, и меня мучат мрачные предчувствия, которые не спрятать ни за какими тайными мыслями, а Хоуп знай себе болтает, не замечая нарастающего отчуждения. Я боюсь, что, несмотря ни на что, все равно не решусь ничего изменить, и ничуть не меньше боюсь потерять Хоуп — что вы хотите, я посредник до мозга костей. Я жду знака свыше, который заставит меня выбрать либо одно, либо другое, сломит мою инерцию.
Хоуп переворачивается на бок, берет меня за руку, и я невольно морщусь от боли.
— О боже! — ахает она, разглядывая разноцветный синяк. — Что с тобой случилось?
— Подрался, — поясняю я с таким видом, будто для меня это обычное дело.
— То есть как это подрался?
Я рассказываю ей про «мустанг» Пита и нашу встречу с Сатчем, а заодно и про то, как нас арестовали, а потом отпустили. Я так увлекаюсь, что едва не выбалтываю то, что произошло сегодня, но осекаюсь, вспомнив, что Хоуп ничего не знает про биопсию.
— Раньше мне нравилось, что ты общаешься с отцом, — заявляет она, когда я заканчиваю, — теперь я в этом не уверена.
— Ты о чем? — недоумеваю я. — Драку затеял не Норм.
— Мне кажется, он на тебя дурно влияет.
— Он на меня двадцать лет никак не влиял, так с чего бы мне вдруг теперь поддаваться его влиянию?
— Да ладно тебе. Ты же прекрасно понимаешь, что так или иначе он влияет на тебя всю жизнь. — Она садится на кровати, стыдливо прикрывшись простыней: забавная перемена в поведении женщины, которая всего лишь несколько минут назад требовала, чтобы я засунул в нее член. — Ты же не станешь отрицать, что с тех пор, как он появился, ведешь себя странно.
— В каком смысле странно?
— Ты сегодня ходил на работу?
— Нет.
— Вот видишь. Ты три дня подряд безо всякой видимой причины прогулял работу. И за все это время даже не удосужился позвонить мне в Лондон. Ах нет, погоди, один раз ты позвонил, правда, ты тогда был обкуренный. А теперь оказывается, что ты еще и в драку полез.
— Норм тут вообще ни при чем, — оправдываюсь я. — Просто у меня была сумасшедшая неделя.
Хоуп хмурится и отводит взгляд.
— Зак, что с тобой происходит?
Это мой шанс. Решительный момент настал, надо лишь ухватиться за подвернувшуюся возможность, но мне почему-то кажется, что сейчас, когда я лежу на влажных простынях, а мои бедра все еще липкие от засохшей спермы, не самое лучшее время признаваться в грехах и сомнениях.
— Кажется, я уволился с работы, — говорю я.
— Что значит «кажется»?
— Я ушел во вторник и не возвращался. Не отвечал на звонки, не проверял почту, ничего.
— Это еще почему? — допытывается Хоуп, и кончики ее выщипанных бровей почти касаются морщинок на сердито нахмуренном лбу.
— Потому что эта работа — дерьмо.
Хоуп раздраженно качает головой.
— А тебе не кажется, что сперва нам не мешало бы все обсудить?
— Мне как-то в голову не пришло, что нужно спрашивать у тебя разрешения.
На глаза Хоуп наворачиваются слезы, как будто ей влепили пощечину.
— Ничего себе! — восклицает она, слезает с кровати и накидывает короткий атласный халатик. — Достаточно и того, что, пока меня не было, ты не догадался мне позвонить. Видимо, был слишком занят: курил траву и дрался. Но ты принял серьезное решение, которое меня тоже касается, нравится тебе это или нет, и даже не посоветовался со мной. — Хоуп плачет, у нее дрожат губы. — О чем ты только думал?
