Итак, принцесса сделала выбор. Она пойдет к нему.
Нина Яблонски, рыжеволосая адвокатесса, только что родила ребенка и временно не работает. Ли-Шери воспользуется ее удостоверением личности. Она поедет на остров Мак-Нил и представится под именем Яблонски. Она наденет большие очки, подрисует еще немного веснушек, соберет волосы в пучок. Хотя формально Нина уже не является адвокатом Дятла, охранники об этом не знают. Бернарда удивит неожиданный визит «Яблонски» спустя шесть месяцев с их последней встречи, и он согласится поговорить с ней. Так Ли-Шери попадет к нему в камеру.
И почему она не додумалась до этого раньше? Под видом адвоката она могла бы навещать его еженедельно. У Ли-Шери подгибались колени, когда она представляла себе, что каждый вторник занимается с Бернардом любовью в его тесной камере.
Несмотря на все ее радостное возбуждение, не так-то просто было взять и покинуть мансарду после такого долгого заточения. Принцесса решила, что возвращаться в мир лучше постепенно, как ныряльщик поднимается с глубины, стараясь избежать кессонной болезни.
Через несколько дней в качестве подготовки к выходу в большой мир она приблизилась к окну (гвозди из рамы она вытащила накануне вечером) и медленно его открыла. Движение это все же оказалось достаточно резким, так что Ли-Шери. столкнула сорокафутовую лестницу, с которой Чак подглядывал за принцессой через единственную незакрашенную полоску окна, надеясь высмотреть секретный радиопередатчик, и энергично мастурбировал. Чак рухнул в ежевичные джунгли и пропал из виду, а его все еще напряженный член получил многократный и жестокий урок: Чак на собственном опыте познал, что слово «стрекало» имеет не одно значение.
Ошарашенная принцесса с минуту прислушивалась к стонам Чака и только после, выглянув из окна, принялась звать на помощь. Ее крики привлекли внимание невзрачного мужчины в ширпотребовском костюме и с плохой стрижкой, который как раз шаркал по дорожке, ведущей ко дворцу, и нес дурные вести из тюрьмы.
Чак загремел в больницу почти на месяц, и на это время ЦРУ приставило к семейству Фюрстенберг-Баркалона профессионального шпиона, который наблюдал за ними круглосуточно. Агент то и дело менял внешность: сначала явился под видом пожарного инспектора, потом изобразил из себя торговца энциклопедиями, потом медсестру из окружной больницы, якобы пришедшую проверить работу сердечного клапана Макса, и так до тех пор, пока Тилли, которая все это время не выпускала из рук чихуахуа, не сказала шпиону прямо в лицо: «Почему бы фам просто не фзять сфой маленький фотокамер и не лезть по лестница к мансарда, как делать Чаки? Фаш мускуль на шея затекать, и фы иметь голофной боль от этот маскарад».
Все это, конечно, не имело особого смысла. Чтобы сохранить на родине Макса и Тилли тиранию правых, Штатам пришлось бы пойти на прямую вооруженную интервенцию. В свою очередь, Макс, подозревавший, что тиранию правых сменит, как обычно, всего лишь тирания левых, умыл королевские руки и полностью отстранился от этого дела. Что же касается ее высочества Ли-Шери, которая не подозревала, что по завершении переворота станет королевой, и вовсе не готовилась к управлению целой страной, так вот Ли-Шери пребывала в том же состоянии, в каком находится пачка «Кэмела» после того, как на скотном дворе ее пожевала и выплюнула коза.
Когда новость о добровольном заточении Ли-Шери обошла страницы таких изданий, как «Нэшнл инкуайер», «Пэрэйд» и «Космополитэн», у принцессы стало появляться все больше и больше последователей. Женщины, чьи мужья или возлюбленные сидели в тюрьме, служили в армии или укладывали топливные трубопроводы где-нибудь на Аляске, начали запираться в комнатах, публично выражая свою готовность к самопожертвованию. Несколько мужчин сделали то же самое. В конце концов введенные в заблуждение романтики стали уединяться в голых стенах будуаров, чердаков, подвалов, дровяных сараев, в собачьих конурах и убежищах от радиоактивных осадков, хотя вовсе не были разлучены со своими пассиями и могли сжимать их в объятиях каждую ночь, если бы вместо этого не сидели под замком в знак подчинения великой силе Любви. Одна замужняя дамочка из Юнионвилля, штат Индиана, тратившая по тридцать долларов в неделю на поздравительные открытки, закрылась в темном погребе и сидела там скрючившись, вместе с пауками, демонстрируя глубину своих чувств к супругу и трем голодным детишкам. У некоторых отшельников возлюбленных не было вовсе. К осени почти сотня «принцесс-узниц» по всей стране пялилась на обои в импровизированных «любовных мансардах», при этом даже возникло что-то вроде соревнования: радиостанции наперебой предлагали денежные призы тем, кто просидит в заточении дольше всех. Ли-Шери краем уха слышала о происходящем, но ее мысли были сосредоточены на пирамидах и космических загадках, и задумываться о своих подражателях ей было недосуг. Вести, однако, долетели и до арестанта из камеры-одиночки на далеком острове Мак-Нил, где высадка их, очевидно, оказалась не очень мягкой.
Вообще-то Бернарда, который вел себя относительно хорошо в надежде освободиться условно-досрочно, так возмутили эти сообщения в прессе, что он воспользовался запрещенной, но широко распространенной в тюрьмах системой тайной почты и, рискуя потерять репутацию примерного заключенного, переправил принцессе письмецо. Под диктовку Бернарда его написал подкупленный им охранник, а на волю письмо доставил Парди Бердфидер, уголовник средних лет из Такомы, только что освободившийся после пятнадцати лет отсидки за уличные кражи. Бердфидер, который долгие годы с успехом выхватывал дамские сумочки, пока по невнимательности не срезал калоприемник (он улизнул бы и в тот раз, если бы не остановился, чтобы пересчитать куш), так вот, этот самый Бердфидер помог вытащить окровавленного Чака из кустов ежевики, порядком изодрав свой новенький костюм, презентованный ему правительством, после чего вручил послание Хулиетте. Можно сказать, Бердфидеру изрядно повезло: по счастью, королевский обычай, который предписывал казнить гонцов, приносящих дурные вести, давно отменили.
«Блин!»
Так начиналось письмо.
«Блин! Если ты думаешь, что карцер – это плохо, попробуй сравнить это с ощущением, когда с полдюжины крысят повисают в воздухе, вцепившись зубами в твои яйца. Именно так я себя чувствовал, когда узнал, что наши личные отношения превратились в публичную «мыльную оперу», малобюджетное интервью с Барброй Стрейзанд и дурацкую забаву вроде карабканья на майский столб или секса в телефонной будке. Детка, похоже, мы с тобой больше не высасываем сок одного и того же апельсина. Любовь – это не цирковой фургон, на подножку которого запрыгивают пропащие души, не нашедшие другого средства передвижения. Думаю, ты уже поняла, что «движение в защиту любви» – это логическая несообразность, противоречие по определению и что общество с полпинка готово сделать из самых глубоких, самых искренних человеческих переживаний очередное идиотское модное поветрие. Ты дала ему эти полпинка. Мне кажется, можно убрать девушку из рядов движения, но его дух выбить из девушки нельзя. Даже в уединении ты не справилась со своими стадными инстинктами. Пусть наивные спасительницы мира вроде тебя и дальше думают, что наша любовь была Небесным Чудом, но на самом деле она не стоила и ломаного гроша».
Если бы слезы принцессы можно было вытянуть в одну линию, то вокруг Сиэтла образовался бы ров с водой, а если запрудить ими реку, там нашел бы убежище затравленный гарпунерами кит и вдобавок пришвартовался бы Корабль Дураков.[87]
По берберскому поверью, в загробном мире нет воспоминаний, поэтому горсть земли с могильного холма способна заставить человека забыть о печалях и горестях, особенно если дело касается несчастной любви. Бернард, увы, не приложил к своему письму могильной земли, а если бы и приложил, слезы Ли-Шери превратили бы ее в грязную кашу.
Насквозь промочив горючими слезами матрас из пенорезины, принцесса вышвырнула его из окошка в заросли ежевики (какая жалость, что она не сделала этого до того, как туда упал Чак). После этого Ли-Шери разбила о стену ночной горшок, а потом, мечась из угла в угол, как разъяренная тигрица, изрезала все ноги о его осколки.
Она схватила пачку «Кэмела» и смяла ее в своем маленьком кулачке, разрушила пирамиды и переломила горб дромадера. Мумии в панике выбегали из пирамид, волоча за собой бинты. Вода фонтаном слез выплеснулась из раздавленного горба.
Несколько часов подряд Ли-Шери тихонько, почти беззвучно проплакала, докрасна растерев глаза, потом вскочила и заревела в голос. Бессильные помочь, король Макс и королева Тилли (а также агент ЦРУ, на этот раз переодетый сантехником) дежурили под дверями, а Хулиетта безмолвно стояла посреди мансарды и в сложенных лодочкой ладонях держала Прекрасного Принца, вероятно, пытаясь то ли защитить его от яростного рыжего урагана, то ли вызвать лягушачью магию.
