— Грамотно, — одобрил Лозовский. — Закусь?
— А как же? — обрадовался Эдик и вытащил горбушку черного хлеба. — Есть. У нас все есть. А чего нет, того нам и не надо. Степаныч так всегда говорил.
— Да ты, брат, вполне сложившийся журналист. Верстай.
— Стаканов нету, — растерянно признался Эдик. — Хотел купить по дороге… Забыл.
— А вот это, Эдуард, непрофессионально. Ну ничего, опыт дело наживное. Какие твои годы.
Устроились на очищенной от снега скамейке. По очереди приложились к бутылке, занюхали хлебом. Молча посидели, чувствуя неуместность любых слов, даже привычно-ритуальных, в этом царстве голубого снега и тишины, в которую не проникали ни гул самолетов, ни моторы проносящихся по шоссе машин.
Самолеты и машины двигались беззвучно, как на экране телевизора, у которого выключен звук.
— Такие-то вот дела, Эдуард, — проговорил Лозовский, ощущая, как водка размывает скопившийся внутри лед. — Так он и не написал очерка. Да и ладно. Если бы ты знал, что жить тебе осталось всего день, стал бы ты писать очерк? Нет. И я бы не стал.
— А что бы вы делали?
— Что? Не знаю. Впрочем, знаю. Собрал бы вокруг себя всех своих. Жену, стариков, детей. И побыл бы с ними. Просто так. Чтобы они поняли, что я их люблю.
— Почему вы сказали, что он не написал очерка? — спросил, помолчав, Эдик. — Он написал.
— Откуда ты знаешь?
— Он читал мне куски. Начало там было такое — про Христича: «Он выпрыгнул из кабины вездехода, закуржавевшего, как лошадь-монголка». «Будто обметенный полярными вьюгами». В смысле седой.
— Разве он виделся с Христичем?
— Когда первый раз полетел в Нюду, нет. Сказал, что нет. Христича вызвали в Тюмень. Они разминулись.
— Откуда же он узнал, что Христич седой?
— Рассказали. Или домыслил. Поэтому решил слетать еще раз. Раз написал, что видел, нужно увидеть. Я ему говорю: вычеркни, Степаныч, охота тебе туда тащиться. Погоды такие, что застрянешь в Нюде до Нового года. Нет, говорит, жалко. Начало действительно получилось живое… Вы курите?
— Нет.
— Я закурю?
— Да на здоровье.
Эдик выудил из тулупа пачку «Явы», оторвал фильтр и закурил, держа сигарету не между пальцами, а как бы в горсти, и затягиваясь коротко, быстро.
— Ты что, сидел? — удивился Лозовский.
— Нет, а что?
— Зэки так курят.
— А, это. Привычка, с армии. Я служил во внутренних войсках, в лагерной охране… И ведь все было за то, чтобы ему не ехать. Кольцов улетел куда-то за границу на переговоры, без него в конторе ничего не хотели решать. Там же у них свои вертолеты. Ладно, говорит, как-нибудь доберусь. Добрался.
— Так встретился он с Христичем или не встретился?
Тулуп чуть шевельнулся — это Эдик внутри тулупа пожал плечами.
— Об этом нужно спросить у самого Христича. Я звонил ему в Нюду — уже после этого. Ну, понимаете после чего. Сказали, приболел. Взял отпуск, улетел домой. У него дом где-то на югах.
— Что еще было в очерке?
— Про Христича, про Кольцова, про его «Союз». Про то, как он использует старые кадры «нефтянки», опыт и все такое. Лихо Степаныч размахнулся. Всю жизнь клепал информашки, а тут на тебе, целое полотно. Я еще посмеялся: смотри, как бы тебе это полотно боком не вышло.
— Почему? — насторожился Лозовский.
— Не любит наш губернатор Кольцова.
— Чужак?
— Нет. Кольцов наш, тюменский. Но его «Союз» зарегистрирован в Москве. Значит, все налоги платит в Москве, Тюмени от его дел почти ничего не перепадает. Ребята из «Сиб-ойла» дверь к губернатору ногой открывают, а Кольцову каждый вопрос приходится решать через бабки. Губернаторская команда доит его как хочет… Странновато все это, Владимир Иванович, вам не кажется? Степаныч же не пил, нельзя ему было. А сказали, что замерз в пьяном виде. Ну, понятно, ментам нужно закрыть дело. Но все равно не сходится. С кем-то подрался. С кем ему драться? Зачем? Он мухи никогда не обидел. Я вам честно скажу: он научил меня ценить жизнь. Такой, какая она есть.
— Раньше не ценил?
Эдик надолго задумался и сказал:
— Не всегда.
— Что же, по-твоему, произошло?
— Кто его знает. Он собирал материал для очерка о «Союзе» Кольцова. Для положительного очерка. Это самое непонятное. Если бы копал компромат — другое дело, тогда все понятно.
— Что?
— Ну, что? А то сами не знаете. Тогда было бы ясно, что его убрали.
— Ты говоришь об этом, как о погоде, — заметил Лозовский.
— А для нас это и есть погода. Это Тюмень, Владимир Иванович. Здесь все держится на нефти. Миллиарды долларов крутятся. Вникните — миллиарды! Можете представить себе такие бабки?
— Нет.
— Я тоже. Но они есть. Понимаете? Их невозможно представить, но они есть. Они крутятся, что-то такое с ними делается. И мы с ними крутимся. Так, как хотят они. При таких бабках человеческая жизнь копейка. Сейчас еще ничего, немного устаканилось. А года четыре назад месяца не проходило, чтобы кого-нибудь не взорвали. Почему-то у нас модно было не стрелять, а взрывать.
— Сколько дней Степанов был в Нюде?
— Первый раз дня три. Второй два. А что?
— Мог он узнать что-то такое, чего ему знать не следовало?
— Сомнительно. «Нюду-нефть» наш УБЭП тряс по полной программе. С подачи губернатора. Если что, нашли бы, будьте покойны, тут не отмажешься. А что могло быть? Обычные дела: занижение объемов добычи, вся неучтенка идет налево. Тонна нашей нефти уходит примерно по двести баксов. А речь не о об одной тонне — о тысячах. Если не о десятках тысяч. Вот и прикиньте, какие тут игры.
— Как можно пустить неучтенкой столько нефти? — усомнился Лозовский.
— Кому нужно, те знают. Если Степаныч что и узнал, так по чистой случайности. Да и вряд ли. Народ там не из болтливых. А охрана такая, какой я нигде не видел. Командует бывший полковник, из военной разведки. Прошлым летом мы с ребятами пошли на моторке в те места порыбачить. Дай, думаю, возьму заодно интервью у Христича. Так нам даже на берег сойти не дали.
— Почему?
— Есть у меня кое-какие соображения. Три года назад «Нюда-нефть» загибалась. Сейчас — в порядке. Дело, думаю, в Христиче. Генералы «нефтянки» — народ очень опытный. Может, у него были данные разведочного бурения, о которых никто не знал. Или применил какую-то новую технологию. Это раньше было — обмен передовым опытом. А сейчас передовой опыт — «ноу хау». Очень больших бабок стоит. Потому и не любят чужих глаз… Скажите, Владимир Иванович, вы ведете свое расследование? Я бы мог…
— Нет! — перебил Лозовский. — И ты не суйся. Даже не пытайся. Этим должны заниматься профессионалы. Мы обратимся к генеральному прокурору, он возьмет дело под свой контроль.
— На том и заглохнет, — разочарованно заключил Эдик. — А я думал, что Степаныч был вашим другом.
— Он не был моим другом. Он мой друг. И останется им. Теперь уже навсегда. Ладно. Иди к машине, догоню.
Эдик ушел. Лозовский поднялся со скамьи и снял шапку.
— Пусть земля тебе будет пухом, Коля.
Глотнул из горла, поставил бутылку с остатками водки в снег под снимком Степанова, прикрыл горбушкой.
— Теперь тебе можно.
«Он вас любил, Володя, он вас любил».
Когда Лозовский выбрел с кладбища на шоссе, рядом с редакционной «Нивой» стоял темно-зеленый «лендкрузер» с черными защитными дугами и галогенными фарами на верхней консоли. Водитель сидел в машине, а пассажир прохаживался по обочине. Он был в черном кожаном меховом пальто, на голове чуть набекрень, надвинутая до бровей, была большая шапка из огненно-красного лисьего меха.
— Здравствуйте, Лозовский, — не подавая руки, проговорил он. — Я знал, что мы встретимся. Но не думал, что в таком необычном месте и при таких необычных обстоятельствах.
Это был президент ОАО «Союз» Кольцов, на котором странным образом замкнулись два сюжета из жизни Лозовского, судьбы двух близких ему людей — журналиста Николая Степанова и генерального директора компании «Нюда-нефть» Бориса Федоровича Христича.
III
Уже первое упоминание Христича в письме Кольцова главному редактору «Российского курьера» заставило Лозовского помрачнеть. Давняя история о том, как он попытался защитить Христича и что из этого вышло, была для него одним из самых неприятных, самых тягостных воспоминаний.
В свое время, предложив Попову очерк о Христиче и получив отлуп по той причине, что Христич из комсомольского возраста вышел и при всех его заслугах публикация очерка о нем в молодежном журнале неуместна, Лозовский не отступился. Ему понравился Христич. Он был из тех фанатично увлеченных своим делом людей, которые всегда вызывали у Лозовского легкую зависть и острое сознание собственной недоделанности. Еще в юности им повезло найти свое дело, они занимались только своим делом, а все остальное приходило как бы само собой, без их участия и усилий. Дело двигало их, приносило материальные блага, высокие должности, звания и награды. В тридцать лет они становились докторами наук, в тридцать пять генералами, в сорок руководителями крупнейших комбинатов и строек.