— Если вы претендуете на половину прибыли, то, как мы понимаем, вы вносите также и половинный вклад в наше предприятие. Так в чем же состоит ваша половина? — бесстрастно спросил Фуст.
— Если вы познакомитесь с моим изобретением, вам все станет ясно.
— Прекрасно. Тогда, покажите нам ваше изобретение.
— Ну нет, машина останется исключительно в моем ведении.
Гутенберг, сам того не желая, выдал, в чем состоит его секрет: речь шла о какой-то машине.
И тогда Шёффер решил вмешаться в разговор:
— Мастер Гутенберг, я избавлю вас от неприятного признания. Я и вы — если не учитывать гигантской дистанции между вашей мудростью и моими скромными познаниями, — мы оба владеем ремеслами гравера, ювелира и плавильщика. Нетрудно догадаться, что если вы претендуете на половину прибыли и вносите в дело половинный вклад, то я здесь лишний. Я подозреваю, что ваша машина способна заменить мою работу. Я все понимаю, и у меня нет причин обижаться. А посему позвольте мне вас покинуть! — воскликнул Шёффер в точности как игрок, якобы готовый сбросить свои карты в колоду.
— Петрус, возможно, прав. Давайте поговорим начистоту. Я банкир, и я не занимаюсь благотворительностью. Если кто-то здесь лишний, лучше об этом знать с самого начала.
В тот момент, когда Шёффер уже поднимался из-за стола, Гутенберг схватил его за руку и удержал на месте:
— Присядьте, за этим столом никто не лишний.
— Тогда я должен знать, в чем будет состоять моя работа.
— Мне нужен искуснейший каллиграф, который к тому же владеет техникой гравировки по металлу.
Теперь уже ни Фуст, ни Шёффер не могли скрыть своего изумления. Они не только вытащили из Гутенберга известие о существовании некой секретной машины, но вдобавок узнали, что это таинственное устройство работает не с деревянными, а с металлическими литерами. А Иоганн в этот момент понял, что не сможет скрыть от Петруса свой печатный стан. Как сумеет он уговорить Шёффера гравировать буквы на металлических литерах, не поделившись этой тайной? Компаньоны великолепно распорядились своими картами, они уже почти выиграли партию. И тогда Фуст решил сделать последнюю и самую рискованную ставку:
— Пойдемте прямо сейчас в мою мастерскую. Вы будете первым, кто узнает нашу самую важную тайну.
Речь обвинителя, направленная против могущественного банкира, была не так длинна и язвительна, как в случае с Гутенбергом. Но теперь, когда палец его переместился в направлении Шёффера, Зигфрид из Магунции как будто вновь воспылал негодованием. И у него были на это веские причины, ведь молодой зять Фуста присвоил то, что переписчик больше всего на свете ценил в себе самом, — его почерк.
В подвалах дворца Иоганна Фуста тайно содержалась граверная мастерская; лучшего оборудования Гутенбергу никогда видеть не доводилось. Судя по размерам и по роскошному убранству, это помещение ни в чем не уступало главному дворцовому залу. И действительно, подвал не только совпадал с главным залом по размерам — в нем повторялись колонны, фризы и сводчатые потолки верхнего этажа. К одной из стен была привинчена огромная панель, на которой висело несчетное множество инструментов. На полках лежали ровные стопки бумаги различных сортов и прекрасного качества, тонкий папирус и великолепные пергаменты, привезенные из далеких стран. Хватало здесь и дерева самых экзотических пород — твердого, словно камень, гладкого, словно воск. Гутенберг увидел литейные формы, груды металла и даже огромный плавильный тигель со сложной системой труб, проходящих под сводчатым потолком. Здесь же стояло и несколько прессов — оливковые и виноградные жомы, переделанные для печати, и устройства, изначально созданные для этой цели.
Гутенберг понял, что Фуст и Шёффер идут по тому же пути, который недавно прошел он сам. Просто они позже начали. Иоганн проверил чернила и убедился, что, несмотря на хорошее качество, они годятся только для письма и для печатанья эстампов. Увидел он и оттиски на бумаге, но даже не подошел, чтобы изучить их повнимательнее, — Иоганн знал, что с такими чернилами достоверности не добиться.
— Мне нужно посмотреть ваши пластины, — повелительно произнес Гутенберг; ему не терпелось провести решительное испытание.
Шёффер прошел к шкафу и вернулся с книгой в одной руке и деревянной доской — в другой.
— Вы первый, кто увидит мои работы, — взволнованно объявил Шёффер.
Гутенберг придвинул к себе канделябр, взял доску с вырезанными литерами и поднес ее к свету. Когда гравер увидел буквы, ему пришлось ухватиться за скамейку, чтобы не упасть на пол. Он хотел что-то сказать, но неожиданно лишился дара речи. Эта каллиграфия была ему знакома до мельчайших подробностей.
— Это живой почерк Зигфрида из Магунции, — чуть слышно просипел Гутенберг.
— Да, — удивленно ответил Шёффер и раскрыл перед гостем книгу — то была Библия, написанная лучшим каллиграфом Майнца.
Именно этого результата Иоганн добивался так долго, что успел потерять надежду. А теперь он держал искомое в своих руках. Проблема была решена.
Фуст и Шёффер изумленно взирали на то, как мастер Иоганн Гутенберг рыдает, больше не сдерживая своих чувств.
Светало.
Тем же утром трое компаньонов выехали в Страсбург.
Гутенберг впервые открывал двери монастыря Святого Арбогаста для чужаков. С выпученными глазами Фуст и Шёффер продирались сквозь густую растительность, укрывавшую старинное аббатство. Охваченные изумлением и ужасом, смотрели они на ряд черепов, немую стражу этих потаенных мест. Когда они пересекли нечеткую границу между зеленым сводом и остатками старой крыши и миновали колонны портика, глазам их открылось фантастическое зрелище: часовня, замечательно сохранившаяся в лоне горы. И вот под раскинутыми руками Христа они наконец узрели потрясающую машину Гутенберга. Никто из троих сообщников не сумел бы точно сказать, сколько времени прошло между их встречей в харчевне и этим торжественным моментом. Нехватка сна, усталость после долгого путешествия, подъем на гору и череда различных переживаний — все это вызвало у каждого из троих бредовое чувство, как будто он угодил в сновидение своего компаньона.
Фуст и Шёффер долго ходили вокруг пресса, пытаясь разобраться в смысле каждой детали этого механизма. И тогда Гутенберг принес ящик с подвижными металлическими литерами, набрал одну страницу, смазал литеры чернилами, поместил ее в машину, закрепил в раме лист бумаги, установил раму на станину и на глазах у своих новых компаньонов опустил рычаг. Затем изобретатель прокрутил рукоятку в обратном направлении, вытащил листок с отпечатанным текстом и передал Фусту. На бумаге были проставлены имена троих компаньонов, написанные как будто рукой самого Гутенберга:
Johannes Gutenberg — Johann Fust — Petrus Schöffer
Das Werk der Bucher [58]
Шёффер тоже прочел этот короткий текст; не наблюдай он собственными глазами весь чудесный процесс печати, он бы поклялся, что перед ним рукопись. Он подошел к прессу, взял ящик с набором и принялся изучать подвижные литеры, гравированные по металлу. Он подумал, что это великолепная идея, и обругал себя за то, что сам до этого не додумался.
— Осталось только вырезать в металле алфавит, повторяющий почерк Зигфрида из Магунции, — сказал Петрусу Иоганн.
— Это будет очень просто, — задумчиво ответил Шёффер и прибавил: — Мы могли бы еще улучшить эту систему.
Последнее замечание Гутенбергу не понравилось, но все же он хотел выслушать предложение Петруса. Однако Фуст, стоявший за спиной у Иоганна, жестом показал своему зятю: «Замолчи». Чтобы выбраться из трудной ситуации, Шёффер сослался на то, что в этот момент действительно чувствовал искренне и глубоко:
— Я сейчас нуждаюсь в отдыхе, голова кругом идет, мысли спутались.
Все трое изнемогали после нескольких суток, проведенных почти без сна: их кости ломило от долгого путешествия верхом, зрачки были воспалены, рассудок отказывал из-за губительной смеси возбуждения и недосыпа.
Уподобившись монахам этого древнего аббатства, каждый из компаньонов занял отдельную келью; не обращая внимания на бедственное состояние своих спален, все трое растянулись на полу и забылись глубоким сном.
Ульва была уверена, что убийца вернется, дабы нанести еще один смертельный удар. Но и убийца, возможно, догадывался, что мать всех проституток ждет его, изготовившись к войне. И может быть, оба они в глубине души страстно ждали этой финальной битвы, этой схватки лицом к лицу не на жизнь, а на смерть.
Определенно, судьи располагали достаточным количеством материала, чтобы вынести приговор главному обвиняемому. Однако в отношении его сообщников у них осталось немало сомнений. И разумеется, Зигфрид из Магунции был готов эти сомнения развеять. Очередь наконец-то дошла до Фуста и Шёффера. Разбирательство уже настолько затянулось, что правая рука Ульриха Гельмаспергера затекла, пальцы были перепачканы чернилами. Ему приходилось следить за тем, чтобы не запятнать бумагу и не утратить начисто способность концентрировать внимание, и так уже порядком истощенную.
