Я все пахал и пахал. Потом как будто в кость уткнулся. Ничего себе. Я сдался и скатился с нее.
– Извини, – сказал я, – во мне, кажется, просто сегодня газу нет.
Гертруда промолчала.
Мы оба встали и оделись. Потом вышли в переднюю комнату и сели ждать Хильду. Мы пили и ждали. Хильда не торопилась. Долго, долго ждали. Наконец прибыла.
– Привет, – сказал я.
– Кто все эти черные люди в вашем районе? – спросила она.
– Я не знаю, кто они такие.
– Они сказали, что я могу зарабатывать две тысячи долларов в неделю.
– Чем?
– Они не сказали.
Немецкие девчонки остались еще на 2 или 3 дня. Я продолжал натыкаться на этот левый поворот в Гертруде, даже когда бывал трезв. Хильда сказала, что она на «тампаксе», поэтому ничем помочь не может.
В конце концов они собрали пожитки, и я посадил обеих к себе в машину. У них были большие полотняные сумки через плечо. Германские хиппи. Они показывали мне дорогу. Свернуть там, свернуть тут. Мы все выше и выше забирались в Голливудские Холмы. На богатую территорию въехали. Я уже и забыл, что некоторые живут довольно неплохо, пока большинство остальных жрет собственное говно на завтрак. Поживешь там, где живу я, – начнешь верить, что и все остальные места – как твоя задрота.
– Вот здесь, – сказала Гертруда.
«Фольк» остановился у начала длинного извилистого проезда. Где-то там, наверху, стоял дом – большой-большой дом со всеми делами внутри и вокруг, что только есть в таких домах.
– Мы лучше отсюда пойдем пешком, – сказала Гертруда.
– Конечно.
Они вышли. Я развернул «фольксваген». Они стояли у входа и махали мне, их полотняные сумки свисали с плеч. Я помахал в ответ. Потом отъехал, поставил на нейтрал и начал планировать вниз с гор.
Меня попросили читать в знаменитом ночном клубе «Улан» на бульваре Голливуд. Я согласился читать два вечера. Оба раза нужно было выступать следом за рок-группой «Большое Изнасилование». Меня засасывала трясина шоу-бизнеса. На руках были лишние билеты, я позвонил Тэмми и спросил, не хочет ли она сходить. Она сказала, что да, поэтому в первый вечер я взял ее с собой. Заставил их открыть ей кредит. Мы сидели в баре, дожидаясь начала моего выступления. Выступление Тэмми походило на мое. Она быстренько набралась и расхаживала по всему бару, разговаривая с людьми.
К тому времени, как мне пришла пора выходить, Тэмми уже заваливалась на столики. Я нашел ее брата и сказал:
– Боже святый, да убери же ты ее отсюда, будь добр.
Он вывел ее в ночь. Я тоже был пьян и позже совершенно забыл, что сам попросил ее увести.
Чтение прошло нехорошо. Публика тащилась строго от рока, они не врубались в строчки и смыслы. Но кое в чем я и сам облажался. Иногда я просто выезжал на везении с рок-тусовками, а в тот вечер не вышло. Наверное, без Тэмми херово. Вернувшись домой, я набрал ее номер. Ответила мать.
– Ваша дочь, – сообщил я, – ГНИДА!
– Хэнк, я не желаю этого слушать. Она бросила трубку.
На следующий вечер я отправился один. Сидел за столиком в баре и пил. К столику подошла пожилая женщина и с достоинством представилась. Она преподает английскую литературу и привела свою ученицу, маленькую пампушку по имени Нэнси Фриз. У Нэнси, судя по виду, была течка. Они хотели узнать, не соглашусь ли я ответить на несколько вопросов их класса.
– Запуливайте.
– Кто ваш любимый автор?
– Фанте.
– Кто?
– Джон Фанте. «Спроси у праха». «Подожди до весны, Бандини».[18]
– А где найти его книги?
– Я нашел их в главной библиотеке, в центре. Угол Пятой и Олив, кажется?
– А чем он вам нравится?
– Абсолютной эмоцией. Очень храбрый человек.
– А кто еще?
– Селин.[19]
– А почему?
– Ему вырывали кишки, а он смеялся и их тоже смешил. Очень храбрый человек.
– А вы верите в храбрость?
– Мне она нравится во всех – в животных, птицах, рептилиях, людях.
– А почему?
– Почему? Мне от этого лучше. Тут все дело в стиле вопреки безысходности.
– А Хемингуэй?
– Нет.
– А почему?
– Слишком мрачен, слишком серьезен. Хороший писатель, прекрасные фразы. Но для него жизнь всегда была тотальной войной. Он никогда не давал воли, никогда не танцевал.
Они закрыли тетрадки и испарились. Жалко. Я как раз собирался сказать, что настоящее влияние на меня оказали Гейбл, Кэгни, Богарт и Эррол Флинн.[20]
Следующее, что помню, – я оказался за столиком с тремя симпатичными женщинами: Сарой, Кэсси и Деброй. Саре было 32, классная девка, хороший стиль и доброе сердце. Светло-рыжие волосы падали прямо вниз, а глаза дикие, слегка безумные. Кроме того, ее перегружало сострадание, вроде бы достаточно подлинное – очевидно, оно ей кое-чего стоило. Дебра – еврейка с большими карими глазами и щедрым ртом, густо заляпанным кроваво-красной помадой. Ее рот поблескивал и манил меня. Я навскидку определил, что ей где-то между 30 и 35: так выглядела моя мама в 1935 году (хотя мама была намного красивее). Кэсси была высока ростом, с длинными светлыми волосами, очень молода, дорого одета, модновата, хипова, «подрубалась», нервная, прекрасная. Она сидела ближе всех, сжимала мне руку и терлась бедром о мою ногу. Когда она сжала мне руку, я вдруг осознал, что ее ладонь гораздо шире моей. (Хоть я и крупный мужик, мне всегда неловко за свои маленькие руки. В период кабацких выебонов в Филадельфии я, тогда совсем юнец, быстро понял важность размера ладони. Поразительно, как я умудрялся тогда побеждать в 30 процентах драк.) Как бы то ни было, Кэсси чувствовала, что обходит остальных двух, а я не был в этом уверен, но смирился.
Потом надо было читать, и вечер сложился удачнее. Толпа та же самая, но мозги мои занимала работа. Между тем толпа теплела все больше, дичала и воодушевлялась. Иногда зажигалось от них, иногда – от меня, обычно – последнее. Как будто залазишь на призовой ринг: надо чувствовать, будто им что-то должен, иначе тебе тут не место. Я парировал, срезал и финтил, а в последнем раунде раскрылся по-настоящему и вырубил рефери. Спектакль есть спектакль. Поскольку я набомбился предыдущей ночью, со стороны мой успех наверняка выглядел странно. Не передать, как странно было мне самому.
Кэсси ждала в баре. Сара подсунула мне любовную записку вместе с номером телефона. Дебра оказалась неизобретательна – просто записала мне свой номер. На мгновение – странно – я подумал о Кэтрин, потом купил Кэсси выпить. Я никогда больше не увижу Кэтрин. Моя маленькая техасская девочка, моя прекраснейшая из красавиц. Прощай, Кэтрин.
– Слушай, Кэсси, можешь отвезти меня домой? Я слишком надрался, один не доеду. Еще один гон по поводу пьяного вождения – и мне каюк.
– Ладно, отвезу. А твоя машина?
– На хуй. Тут брошу.
Мы уехали вместе в ее «эм-джи». Как в кино. Я ожидал, что в любой момент она меня выкинет на следующем углу. Ей было за двадцать. Пока мы ехали, она болтала. Она работает на музыкальную компанию, любит это дело, на работу можно приходить не раньше 10.30, а уходит она в 3.
– Неплохо, – говорила она, – и мне нравится. Я могу брать народ и увольнять, я продвинулась наверх, но пока увольнять никого не приходилось. Там хорошая публика работает, и мы выпустили несколько великих пластинок…
Мы прибыли ко мне. Я откупорил водку. Волосы Кэсси спускались почти до самой задницы. Я всегда был поклонником волос и ног.
– Ты сегодня здорово читал, – сказала она. – Как будто совершенно другой человек, не то что вчера. Не знаю, чем это объяснить, но, когда ты в форме, в тебе чувствуется такая… человечность, что ли. В большинстве своем поэты – такие маленькие самодовольные дрыщи.
– Мне они тоже не нравятся.
– А ты не нравишься им.
Мы еще выпили и отправились в постель. Тело у нее поразительное, блистательное, в стиле «Плейбоя», но я, к несчастью, был пьян. Поднять-то я поднял – и все качал и качал, хватал ее за длинные волосы, вытаскивал их из-под нее и запускал в них руки, я был возбужден, но сделать в итоге ничего не смог. Я откатился, пожелал Кэсси спокойной ночи и уснул виноватым сном.
Наутро мне было стыдно. Я был уверен, что никогда больше Кэсси не увижу. Мы оделись. Было около 10 утра. Мы дошли до «эм-джи» и забрались внутрь. Она молчала, я молчал. Как дурак, но что тут скажешь? Доехали до «Улана», и там стоял мой синий «фольксваген».
– Спасибо за все, Кэсси. Не думай слишком плохо о Чинаски.
Она не ответила. Я поцеловал ее в щеку и вылез из машины. Она отъехала в своем «эм-джи». В конце концов, как говаривала Лидия: «Если хочешь пить – пей; если хочешь ебаться – выкинь бутылку на фиг».
Беда в том, что мне хотелось и того, и другого.
Поэтому я очень удивился, когда пару ночей спустя зазвонил телефон – Кэсси.
