Однако перед сном я иногда мечтаю поведать понятные и привычные истории о покорении чего-то необузданного и неоповоженного. О доминировании над чем-нибудь природным.
Уступлю своей слабости, уж очень хочется. Для экономии места и времени я сильно ужму мою историю и переведу ее в разряд ностальгических воспоминаний. Я даже пропущу все подготовительные ухищрения, всякие премудрости, которые герой освоит на пути к тому, чтобы стать всадником, и перейду сразу к волнующему моменту, когда ты выходишь на решающий поединок – отрешенный и пустой, с уверенным холодком в сердце.
Итак, давным-давно, в минувшем тысячелетии мы с любимой в одном из своих долгих путешествий зашли на кордон, где я когда-то проживал свою варварскую и прекрасную молодость человечества. Мужики, глядя на меня с хитроватым прищуром и любопытством, пожаловались на своенравную кобылу, которая сбрасывает седоков. О, эти хитрые естествонаблюдатели, они переводили глаза с горячего и влюбленного меня на Любку, а потом обратно. Уж ты-то, говорили они, поди, смог бы усидеть на ней. И я их понимал, ибо нет ничего слаще, чем опыты над влюбленными москвичами, я просто видел самого себя на их месте, по-доброму щурящегося и покуривающего в ладошку, простодушно разводящего руками, отпускающего заранее щедрые комплименты, кивающего в такт своим словам.
Я не мог отказаться от участия в этом представлении под восхищенным и немного взволнованным взглядом своей любимой.
– Легко, – ответил я. – Где эта ваша кобыла?
– Завтра, – ответили они. – Будем вас провожать и заседлаем тебе.
Ту чудесную ночь я провел, сжимая во сне кулаки и выращивая внутри себя тот необходимый холодок самоотрешения. Мне снились то ли львы, то ли гекторы с аяксами.
К утру я был готов. Меня влекло к этой кобыле не хуже, чем распаленного жеребца. Не пусти мужики меня к ней, я бы прорвался силой, сжимая в руках подходящее знамя. И утро, конечно, было как никогда прекрасно, горы по горизонту особенно величественны, мир дик и бесконечен, а в опустевшее сердце мне как будто напихали мятного «Орбита».
Я даже толком не разглядел эту кобылу, заседланную и привязанную к коновязи. Но не сомневаюсь, что она была прекрасна, мы оба были прекрасны и обречены. Я готовился выдавить ей ногами весь воздух из легких, как бы крепки ни были ее ребра. Я был готов сломать хребет ей или себе, погибнуть на всех войнах прошлого или стать основателем какого-нибудь большого стиля.
Жалко, вы не видели, как я шел к ней. Мои ноги обрели идеальную кривизну мужских ног, мои запястья стали толще самих себя в два раза, в кубики моего живота невозможно было бы вколотить гвоздь. Каблуки бесподобно выбивали пыль из земли. А какие морщинки были в уголках моих стальных глаз! Я видел все это… ну ладно, чувствовал все это, а вы – нет. И теперь вряд ли увидите: мир стал маленьким и перенаселенным, такой большой я в нем просто не уместился бы.
Кобыла позволила мне сесть в седло, повернула уши назад, в мою сторону. Потом мы с ней сделали кружок по поляне, потом прошлись рысью. Потом я слез и привязал ее обратно к коновязи под буханье адреналина в ушах. Потом, наконец, посмотрел на ее морду с большим лошадиным глазом и подрагивающей нижней губой. Это были печальный глаз и печальная губа.
Я так и не знаю, кто подшутил надо мной – мужики с кордона или кобыла, это не так и важно. Тем более что меньше чем через полгода мы с любимой танцевали в большой толпе на Манежной площади, поскальзываясь на пустых бутылках, – провожали отжившее тысячелетие. Мы его хорошо проводили, и оно закончилось, даже если в это трудно верится.
А может, никто и не шутил. Есть вероятность, что кобыла просто решила, что жеребцовские игры скучны, что ломать друг другу хребты – бессмысленно и несовременно.
Как бы то ни было, во мне иногда просыпается желание подойти к лошади с тем сладким холодком в пустом и гулком сердце. Мне хочется рассказывать такие истории. Но я смиряюсь, по крайней мере до тех пор, пока мир вдруг не станет снова бескрайним и малолюдным. А сейчас нужно учиться более сложным вещам, осваивать их, тыкаясь почти вслепую, нащупывать, злиться, смирять обиды, пробовать, радоваться открытиям.
Август
Конь-психотерапевт
В середине августа конь Феня впервые поработал помощником психотерапевта, вернее, даже напарником. Первыми его клиентами были две подружки-москвички, приехавшие к нам попробовать терапию с участием лошади.
Подружки приехали, когда я закончил крыть железом крышу новой пристройки, к вечеру. За день я уложил на потолок пароизоляцию, пятнадцать сантиметров минеральной ваты, еще одну мембрану, потом приколотил обрешетку, затащил наверх железо и пришурупил его. Растянуть процесс на два дня боялся – пойдет дождь и промочит утеплитель. С обеда начали заходить тучи, я торопился, бегал по крыше, таскал туда-сюда лестницу, чесался от минеральной ваты, ежеминутно поглядывал на небо, нервничал, но все закончилось благополучно. Я сделал работу, ни разу не порезался и не угодил молотком по пальцу.
Стоял на крыше гордый, оглядывал чистую блестящую поверхность, на которой еще муха не сидела, и тут меня повело. От усталости, наверное. Удержался на самом краю, иначе бы рухнул прямо на идущих от машины гостей.
Но гости ничего не заметили – громыхает там строитель наверху и громыхает, значит, так надо. У приезжающих из большого города людей и так внимания на всё не хватает. Внимания поначалу достаточно лишь на то, чтобы увидеть заросли вдоль ручья или поле с другой стороны, возможно, отметить выстриженный двор, ворота, дом без подробных деталей, собаку, которая носится вокруг гостей и приносит им на радостях свои игрушки, коня, если он пришел с выпаса, просунул голову сквозь жерди ограды и интересуется приехавшими. Только на второй-третий день, уже погладив сухую морду, уже скормив несколько морковок или даже поработав с ним, гости спрашивают, как называется масть коня.
Еще обычно люди сразу замечают комаров, если есть комары.
Гости просто не в силах разглядеть сразу разнообразие деревьев и кустарников, диких и культурных трав и цветов, услышать и различить голоса птиц, которые иногда слышны и в августе, увидеть порядок нашей сопредельности со всеми растительными и животными соседями на этом куске земли. Я так же слепо смотрю на суету гоняющих мяч футболистов, не в силах увидеть смысл происходящего на поле.
Гостям сначала не до слабых сигналов. Травы скромно застилают землю, иногда смиренно шевелятся под ветром, молча занимаются цветением, вынашивают семена или скрытно накапливают запасы в глубоких корнях. Они привлекают к себе не больше внимания, чем асфальт в городе. Деревья потихоньку машут ветвями, отбрасывают тени, незаметно меняют цвет листьев или шумят в фоновом режиме. Птицы в августе скрываются в зарослях, иногда только начнет канючить сарыч, изредка устроят панику сойки или обронит что-то философско-печальное пролетающий ворон.
Мы с Любкой тоже перестаем слышать птиц, если приезжают гости. Люди целиком вытесняют птиц, деревья, травы, теплую древесину, из которой возводится пристройка, или холодный металл, которым кроется крыша. Мы начинаем общаться.
Больше всего люди цепляются за расписание и еду. Это вносит порядок и логику в растительный хаос природного пейзажа и налаживает контакт. Значит, завтра мы едем в лес? Так, во сколько завтрак? Я могу сварить суп на обед. Мы как, вместе? А, ну отлично. Картошка – это прекрасно. Дать чистое полотенце? Устали? Воздух, конечно, чистейший, у меня даже кружится голова. Я привезла пармезан. А погоду на завтра кто-нибудь смотрел? Нет, мы здесь покупаем, от местных курочек.
Ночью гости слышат, как яблони скребут по крыше ветками. Или слушают тишину. Или мышей под полом.
Назавтра мы едем в лес. Там уже не спрячешься от растений. Деревья назойливо обступают тебя. Мхи и травы стелются под ноги, в глаза бросаются грибы. В нос шибает сосновыми фитонцидами. Дятлы осторожно стучатся в двери твоего сознания. Лезут с поцелуями клещи.
