– Время не стоит на месте, папа, – говорит Спенсер. – Я хочу чего-нибудь добиться, пока еще не поздно.
Мистер Келли беспомощно поднимает руки, будто ему надоело слушать этот бред, и он готов сдаться. Но неожиданно с силой толкает сына в грудь, отбрасывая его к окну и говорит:
– Мы живем в четвертом измерении, сынок. Время остановилось. Для меня ты как был, так и остался десятилетним мальчишкой в футбольной майке, падающим задницей в грязь. Никчемный ты человек.
Он снова толкает Спенсера в грудь, но Спенсер не уступает, как и подобает вновь провозглашенной Республике. Кончиками пальцев он нерешительно толкает в грудь отца. Отец, похоже, этого даже не замечает.
– Что подумала бы Рэйчел, будь она жива, и посмотри, как ты себя ведешь? – шипит мистер Келли.
Мастерским апперкотом в челюсть мистер Келли сбивает сына с ног. Прежде чем Спенсер успевает отреагировать, на него обрушивается серия ударов, два левых хука в лицо и три правых. Спенсер приподнимает руки, пытаясь защититься, выставляет вперед локти. Мистер Келли лупит его по рукам и под дых. Спенсер тяжело и часто дышит и пытается увернуться. Отец, пригнув голову, выбирает новый угол для атаки, и Спенсер инстинктивно выбрасывает руку вперед и бьет отца точно в нос.
Его отец, его папа, мистер Келли, удивленный, нет – пораженный происшедшим, падает спиной на ковер. О боже, думает Спенсер. Он помогает отцу сесть на кровать, где оба принимаются вытирать ему лицо. Отец качает головой. Кажется, он не верит в случившееся.
– Все нормально, папа. Все хорошо.
– Я поверить не могу, – говорит отец. – Ты умеешь боксировать.
– Просто так получилось.
– Средний вес, – бормочет папа. – Немножко побегаешь и сбросишь до легкого, даже до сверхлегкого. Спенсер, мальчик мой.
Бой вряд ли длился больше девяноста секунд, но они оба, отец и сын, замечают, что все бесповоротно изменилось. Наконец-то, думает республиканец Спенсер, похоже, я дожил до начала новой жизни.
1/11/93 понедельник 15:12
Если не брать в расчет великолепную мисс Бернс, сегодняшний день утвердил Генри Мицуи в вере, что большинство людей банальны, как вчерашние газеты. Спенсер и мистер Уильям Уэлсби, два взрослых человека, пока еше не поздно, не могут вмешаться и спасти мисс Бернс. Сейчас они, похоже, испугались, что он отравит себя. Интересно, хоть один представляет себе, что такое верность идее? Генри не может жить без Мисс Бернс. А это не шутки.
– Ты не сможешь отравиться, – сказал Спенсер. – Сейчас придут смотреть дом. Итальянцы.
Спенсер мог бы еще подумать о ребенке в другой комнате и о несданных в библиотеку книгах, но не стал этого делать. Он двинулся к Генри Мицуи, рассчитывая силой завладеть кружкой с отравленным супом. Генри поднес ее еще ближе к губам. Спенсер отступил назад. Генри мысленно засчитал себе несколько очков за победу в этой короткой схватке, надеясь, что мисс Бернс думает так же. Но почему же она тогда качает головой, берет свою кружку с супом и выходит из комнаты?
– Где Триггер?
– Он в воде, в вазе, – ответил Уильям, загораживая Грэйс проход к раковине. Она упорно пыталась заглянуть ему за спину. – Я же сказал, он в вазе.
– Ты лжешь. Его отравили.
Уильям схватил полотенце и накрыл вазу.
– Хорошо, – сказал он, повернулся, не выпуская вазу из рук, и приподнял ее повыше, чтобы Грэйс не смогла ничего увидеть. – Его отравили, но он не умер. Ему просто нехорошо.
– Дай мне посмотреть.
– Его нужно держать в темноте, как больного. Он отдыхает.
– Правда?
Триггер был мертв. По правде говоря, его даже не было в вазе. Уильям ухитрился достать его так, чтобы Грэйс ничего не заметила. Теперь окоченевшее тельце Триггера лежало в правом кармане брюк Уильяма. Это происшествие его воодушевило. Оно подействовало на него, как откровение, и он уже знал, что делать. Самой важной задачей, если не считать выхода на улицу, было принести из сарая оставшуюся рыбку и поместить ее в вазу так, чтобы Грэйс ничего не заподозрила. В противном случае, вся ее жизнь пройдет в уверенности, что мир жесток и населен маньяками, которые имеют право врываться в дом в разгар ее дня рожденья и убивать ее любимых рыбок.
– Ему нужен свежий воздух, – сказал Уильям.
– Я видела, как он плавал кверху пузом.
– Он расслаблялся. Он плавал на спине. Пойдем на улицу.
Не выпуская из рук вазу, накрытую полотенцем, и объясняя Грэйс правила игры в крикет, Уильям на ощупь дошел до двойной двери в гостиную. Слава богу, нет дождя. Грэйс не отставала. Он поставил вазу на балюстраду и взял с Грэйс слово, что она ни при каких обстоятельствах не будет туда заглядывать. Сам он пойдет к себе в сарай и принесет оттуда специальное лекарство для отравленных рыбок.
– Грэйс, – строго сказал Уильям, – если ты хоть на самую малость приподнимешь полотенце, Триггер погибнет.
– А что мне делать, если тот человек вернется.
– Если он вернется – убегай.
Он был сумасшедшим. Он стоял на верхней ступени лестницы в бассейн. Хейзл ждала его внизу, сидя в углу за бильярдным столом, сжав кружку двумя руками, прижав колени к подбородку.
– Вы пустили меня в дом, – сказал Генри, спускаясь в бассейн спиной. – Вы хотели видеть меня здесь.
Спенсер заглянул в бассейн и пожалел, что не может остановить Генри. Почему он до сих пор не остановил его? Он никогда не верил, что все можно изменить в мгновенье ока, но сегодня его уже ничто не могло удивить. Почему он вел себя не так, как должен был бы – более решительно? Ему так не хочется всю жизнь до старости жалеть о том, что он чего-то не сделал. Ведь в этом случае даже полиция была бы бессильна (опять Дамаск!), потому что Спенсер не представляет себе, как объяснить им, что человек, вооруженный кружкой с куриным супом, взял в заложники девушку (нет, офицер, что вы, он никого не заставляет пить это).
Спенсер должен придумать свой собственный план действий. Пришло время взять на себя ответственность за происходящее. Надо бы придумать изощренный способ спровоцировать Генри на бой, или по крайней мере вынудить его поставить на место чашку, но Спенсер не обладает тайными навыками жителя Дамаска. Он не тайный агент МИ6 и не отставной полковник спецслужб, у которого руки чешутся совершить переворот в отдельно взятом бассейне. Ему нужно придумать собственный ход, потому что героизм есть независимое действие. В противном случае, все это будет продолжаться бесконечно, и он так и не узнает, кого он любит, чего он хочет, и что из этого важнее.
Хейзл встала и подошла к бильярдному столу с противоположной от Генри стороны. У нее испуганный и злой вид. Спенсер ужасно испугался за нее и за них обоих и впервые в жизни понял, что мама ошибалась: его сестра Рэйчел не оживает всякий раз, когда он вспоминает ее. Рэйчел мертва, и никакими воспоминаниями ее не оживить. Навсегда застыла в воспоминаниях о детстве, и как бы он ни старался, ему не достать ее оттуда. Он не может ей помочь, она не может помочь ему, с каждым прошедшим днем, с каждой новой неделей воспоминание о ней занимает все меньше места в его голове. Смерть может совершенно неожиданно прийти за любым из нас, где бы мы ни находились. Спенсер понимал, что выхода у него нет, и хотя бы раз в жизни, а именно – сейчас, он должен думать в «действительном залоге настоящего времени». Вот перед ним яркая ткань бильярдного стола. Темно-синяя плитка бассейна, сухое белое дно. Вот Хейзл, ее голые матовые ноги и рассерженный взгляд. Генри Мицуи, в свитере и с белой кружкой супа в руках.
«Сейчас так сейчас», – сказал он себе, переводя взгляд с Хейзл на Генри и обратно. Он не должен допустить смерти, потому что если человек умирает, то его больше не будет.
Уильям должен спешить, ему представился шанс стать героем. Времени мало. Нужно бежать. Он оставит Грэйс на холодной и скучной террасе, где, возможно, десятилетняя любопытная девчонка не выдержит, заглянет под полотенце и поймет, что ее обманули. Нужно действовать. Он сделал несколько шагов ватными ногами, сжал кулаки и побежал. Сделав пять неуклюжих скачков вперед, он приказал себе не останавливаться. Он призывал на помощь ноги и легкие, только бы они вспомнили движения, которые называются «бег», потому что сейчас это самое важное понятие в его системе ценностей. Именно с помощью бега он станет героем и, вопреки всему, сделает мир лучше.
Добежав до тропинки, он почувствовал, что не может дышать, от прилива крови у него кружится голова, обогащенный свежей кровью мозг рождает странные образы. Мозгу срочно нужен чудодейственный напиток Ma Хунрена (разве не чудо – половина марафонской дистанции за полчаса?).
Вот Уильям снова в Принс-Парке, или в Лизе-Парке, или в Народном парке, как и двадцать лет назад, бедный, однако свободный. Рядом с кемпингом стоит какой-то памятник, при ближайшем рассмотрении оказывается, что это памятник ему, установленный здесь в честь его героического подвига, или подвижнического героизма. Он стоит и смотрит на памятник, вглядываясь в черты лица – а вдруг все-таки не ему? Что это – галлюцинации, рожденные избытком кислорода в мозгу, или это его жизнь проносится перед глазами в последние секунды перед сердечным приступом или инсультом? Он не останавливается, пробегает мимо тутового дерева, кивком головы здоровается с Георгием Марковым, болгарско-сибирским краснобоко-дроздовидным синехвостом, или кто он там есть. Он – друг Уильяма, а с друзьями надо здороваться. Уильям бежит напролом через орешник, мимо зарослей грабов – и вот, наконец, перед ним дверь в сарай. Теперь можно остановиться.
