Ознакомительная версия.
Ира тоже, бывало, хандрила. Говорила, что устала врать, что стала противна самой себе, что чувствует, как из нее по капелькам вытекают последние остатки совести. Она отказывалась от встреч, не отвечала на телефонные звонки и вот не поехала в Париж… А потом все начиналось сначала:
— Привет.
— Привет. Я соскучился.
— Я тоже. Сегодня на нашем месте?
— На нашем месте.
И они бежали, летели, спешили, мчались на всех парусах, чтобы как можно быстрее встретиться и рассказать друг другу о переполняющих чувствах, поделиться эмоциями.
«Знакомо ли мне это чувство? Знаю ли я, что значит нестись куда-то окрыленным надеждой? О да!» Самат хмуро взглянул на Ильзиру и ответил наконец на вопрос. Хотелось сказать спокойно, а получилось все равно грубовато (уж слишком сильно, хоть и невольно, ударила девушка по струнам его души):
— Нет, не знакомо.
Ильзира испуганно взглянула на него, и ему стало стыдно. «В конце концов, бедняжка ни в чем не виновата. Надо заканчивать эти променады. Незачем девчонке время терять».
— Разрешите, я позвоню?
— Конечно! — Вежливый кивок, но недоуменный взгляд.
«Наверное, отходить в сторону на свидании с одной дамой, чтобы поговорить с другой, не слишком прилично. Даже совсем неприлично, но если очень нужно…»
— Ты, кажется, должен был быть в театре, — Ира обошлась без приветствия.
— Спектакль оказался одноактным.
— И как?
— Приличная вещь, философская. Горевой — режиссер-постановщик, и актеры прекрасные. Их всего трое мужчин, и они будто бы находятся в зале ожидания то ли смерти, то ли новой жизни. Так вот…
— Я имела в виду: как твоя спутница?
— А… Стоит неподалеку. Знаешь, я не знаю, как вежливо избавиться от нее. И молчу, и бурчу, а она щебечет, щебечет. После такого действа плакать надо, а она веселится, о путешествиях болтает. По-моему, хочет, чтобы я с ней куда-нибудь съездил.
— А чего хочешь ты?
— Знаешь, я вот все о спектакле думаю. Он на самом деле о том, как мы живем, зачем. Мне всегда хотелось ответить для себя на этот вопрос.
— Ответил?
— Кажется, да.
— И зачем ты живешь?
— Для тебя.
— Нет, Самат, это ответ на другой вопрос, это для кого ты живешь. А вот зачем ты живешь, скажу тебе я.
— Зачем?
— Затем, чтобы меня мучить. — И она бросила трубку.
— Я не хотел, — произнес Самат уже в никуда. — Я не хотел, — повторил самому себе. Он действительно не хотел никого обижать, никому причинять горе, особенно Ире, но не в его власти было сделать так, чтобы их отношения доставляли им обоим только радость и перестали приносить страдания. Самат направился к покорно ожидавшей его девушке: на напряженном личике ни тени раздражения или гнева. Нет, она просто обижена и расстроена. «На ее месте я бы тоже расстроился, если бы кавалер оказался таким никудышным». Что ж, доставить ей радость, в принципе, ничего не стоит. А ему очень, очень хотелось хотя бы кому-нибудь хоть в чем-нибудь сейчас оказаться полезным, превратиться из злого гения в доброго волшебника. Чтобы его перестали обвинять, чтобы им восхищались. И Самат заговорил. Он рассказал о песне, звучащей в спектакле, о знаменитом соборе, который был воспроизведен в декорациях, о его архитектуре и потрясающих витражах, а потом зачем-то выдумал, что, по преданию, все венчающиеся в этом соборе оказываются несчастными.
— Ни за что не буду венчаться там. — Широко раскрытые глаза Ильзиры светились неподдельным испугом, и Самату неожиданно показалось, что это «миленько», а не «глупенько», как он решил бы еще каких-нибудь полчаса назад. Чуть раньше он бы непременно подумал о том, что венчаться девушке с именем Ильзира, которую родители знакомят с женихами, вряд ли когда-нибудь придется. Татарская свадьба пройдет где угодно, но только не в христианском храме. Да, так бы он подумал раньше, а теперь совершенно неожиданно для себя изрек:
— Да, там, наверное, не стоит. Венчаться будем где-нибудь в другом месте. — И потом много еще чего наговорил в будущем времени и множественном числе: и про страны, в которые здорово было бы поехать, и про музеи, в которые надо будет сходить, и про фильмы, которые надо посмотреть.
— Ты не видела «Мосты округа Мэдисон»? Не может быть! Это же первый «Оскар» Мерил Стрип! — Тут что-то шевельнулось неприятным червячком в его душе. Ира очень любила и эту актрису, и этот фильм, они его смотрели вместе. Но червячок был безжалостно зарыт в землю: незачем заниматься совместным просмотром кинофильмов с тем, кто заставляет тебя страдать. — Ты должна посмотреть этот фильм, — он дотронулся до локтя девушки, — я тебе обязательно покажу, у меня есть диск. И потом…
И потом Ильзира спросила:
— Ты поднимешься? Родители на даче.
И Самат поднялся. И все случилось. Случилось как-то естественно и просто, несмотря на строгое воспитание, несмотря на разницу в возрасте, несмотря на отсутствие в процессе чего-то большого, чистого и высокого. Случилось, потому что Ильзира хотела шагнуть во взрослую жизнь, а Самат… всего лишь не хотел, чтобы Ира бросала трубку.
— Кто заставляет тебя страдать? — Саша удивленно смотрела на Иру. Она давно уже не видела сестру такой потерянной и несчастной.
— Любовник.
— Ну и шуточки у тебя!
«Надо бы сказать, что я не шучу».
— Да уж. Извини, я что-то сама не своя. Устала просто: дети, проблемы, и на работе еще дел невпроворот.
— На твоей работе? Много дел?
— Да, знаешь, сейчас такие авторы занудные пошли: всю душу выворачивают, прежде чем с правкой согласятся. Еще и домой названивают. — Ира небрежно кивнула на телефон. — Так о чем ты говорила? Извини, ты сразу с самолета ко мне, а я о какой-то ерунде болтаю. Так как тебя занесло в Турцию?
Ира явно темнила, не говорила правды, и у Cаши тоже испарилось желание откровенничать:
— Решила поискать приключений, — отшутилась она.
— Нашла?
«Нашла и потеряла».
— Нет, ничего интересного.
— Ну куда-то ты ездила? Была на Памуккале? — При упоминании о горе Ира почему-то отвела глаза. Саша тут же отреагировала:
— Нет. А ты?
— Нет. — Ира по-прежнему смотрела куда-то в сторону и даже покраснела немного.
«Врет! С чего бы это?» Лезть в душу к сестре Саша, однако, не стала. Зачем поступать с другими так, как не хочешь, чтобы поступали с тобой?
— Я в Стамбуле была, — сообщила она непринужденно, давая понять, что не заметила замешательства Ирины.
— Да? — мгновенно оживилась сестра. — И как тебе город?
— Стамбул — город контрастов, — машинально проговорила Саша. — Знаешь, я, пожалуй, поеду.
— Куда? Почему? Ты же только что приехала. У тебя и есть-то нечего!
— Ты меня уже так накормила, что я неделю на еду смотреть не смогу.
— Все равно, дома холодильник пустой и вообще.
— Вот и поеду наполнять и холодильник, и «вообще».
— Что означает «вообще»?
— А ты что имела в виду?
Ира имела в виду, что они не виделись почти месяц, что они остались одни, самые близкие друг другу люди, что, конечно, Саша думает, что у нее — Иры — семья, дети, и она не нуждается в болтовне с младшей сестрой, не желает делиться своими волнениями, не хочет сокращать установленную дистанцию, но это все не так! Она хочет! Просто не знает, как это сделать, просто боится осуждения, не сможет пережить непонимания.
— Так, ничего. — Ира непринужденно улыбнулась. — А ты?
Саша могла бы сказать, что ей очень нужно наполнить содержательным смыслом вообще все свое дальнейшее существование и что, конечно, Ира думает, что у нее, Саши, — любимая работа, бесконечные идеи, планы, проекты — вон и сейчас сколько всякой мишуры привезла! И украшения, и ткани, и целые костюмы. Что она не видит ничего и никого, кроме своих кукол, да и не особенно хочет видеть, и больше ни в чем не нуждается и ни в ком. А она нуждается. Даже очень. И в сестре, и в тех, двоих, с которыми поклялась больше никогда в жизни не встречаться. Один из них, наверное, орал сейчас благим матом на служащих гостиницы в Анталии и требовал предоставить ему адреса и телефоны девушки, покинувшей отель сегодня утром. А второй… Саша понятия не имела, чем занимался сейчас второй. Зато она знала другое: в те секунды, когда она стремительно включила скорость и нажала педаль газа для того, чтобы как можно быстрее исчезнуть из Роудона, она сделала это лишь для того, чтобы опередить свои истинные желания и не позволить себе броситься в объятия человека, который в растерянности подпирал косяк двери. Саша отчаянно нуждается во всех этих людях. Просто не знает, как в этом признаться: боится осуждения, не сможет пережить непонимания.
— Так что ты имела в виду? — повторила Ира.
Саша пожала плечами.
— Да и я ничего. — Она поднялась, поцеловала сестру. — Пойду я.
В коридор прощаться с ней высыпали все члены семьи, зазвучал громкий, нестройный хор голосов. Говорили все одновременно, так что у Саши голова пошла кругом.
Ознакомительная версия.
