— Хотите отправиться за золотым руном? — усмехнулся Раздрогин. — Хорошее дело. Валяйте...
— Далось вам это руно... Никакого руна не было. Это я точно знаю. Его Аполлоний Родосский выдумал.
— Было руно, — вздохнул Раздрогин. — Все было. Было счастье поиска, было разочарование от удач... И зубы дракона тоже были. Вы это поймете через несколько лет.
— Ничего я не хочу понимать, — сказал Игорь. — Через несколько лет я куплю себе избушку у озера. Куплю лошадь. Буду возить на базар рыбу и картошку со своего огорода. И женюсь на вологодской, чтобы смешнее было жить...
— Избушки у озера не будет, — сказал Раздрогин. — Это не для вас. Вы будете сомневаться, находить и терять до самого склероза...
— Давайте выпьем, — повторил Игорь. — Когда я выпью, у меня не так давит в груди.
— Да... Вам, конечно, надо уехать, — задумчиво сказал Раздрогин. — Без работы вы сейчас жить не сможете...
9
Все же Игорь еще долго жил без работы. К нему явился Куприян и насильно усадил за фельетон.
— Не делай из меня посмешище! — закричал он на Игоря. — Я всем раззвонил, что имею принципиально свежий фельетон. А ты манкируешь. Разве для этого я выволакивал тебя на свет?
— Заткнись, — сказал Игорь. — Через три дня фельетон у тебя будет. Не мешай и убирайся к черту. Я не могу творить при посторонних.
— Дожил Куприян Купавин, — проворчал Куприян. — Он уже посторонний... Ладно, я уберусь. Лескова звонила.
Игорь заерзал на стуле.
— Просила напомнить тебе, чтобы ты двадцатого зашел за гонораром.
— Зайду, — сказал Игорь.
— Не сомневаюсь. Ну, я покидаю тебя на три дня. И будь любезен...
Проводив Купавина, Игорь лег на диван и закурил. Голова медленно окутывалась облаком дурманящих мыслей. Игорь закрывал глаза — Ирина говорила, улыбалась, клала на ладонь круглый, чуть припухлый внизу подбородок... Иногда Ирина оказывалась у себя дома, — тогда приходилось вставать с дивана и ходить, ходить по комнате, пока не потускнеет созданная болезненным воображением картина... Так прошел день, и ночь, и еще день. Наконец Игорь сбросил с себя оцепенение, съел сразу две пачки пельменей, выпил чайник чаю и стал писать фельетон. Он просидел ночь, написал семь страниц стихов, сделал приписку на последней странице: «Сделал, что мог. Пускай, кто может, сделает больше».
Он вышел на улицу, отправил фельетон Куприяну по почте и, чувствуя, что с плеч свалилась тяжкая обуза, отправился на Витебский вокзал и уехал в Пушкин.
Екатерининский парк был пуст. Безукоризненно прямым проспектом тянулся к озеру замерзший канал. За павильоном, у спуска к воде, стояла группа людей. Игорь подошел ближе и увидел прорубь, в которой плескался голый человек. Рядом на льду суетился фотограф и щелкал аппаратом. Человек в проруби брал воду горстями и лил себе на голову. Среди зрителей раздавались возгласы восхищения.
— А вы так могли бы?
Это спросил невысокий тоненький юноша, одетый в серое осеннее пальто. Воротник пальто был поднят, кепка надвинута на уши. У него были мохнатые соломенные брови и пухлые губы.
— При необходимости мог бы, — сказал Игорь. — А для спорта нет.
— Мне от одного вида зябко становится. — Он поежился. — А тут еще этот фотограф... Пошли отсюда.
Игорь удивился, но не подал виду. Они прошли к Камероновой галерее, потом свернули налево к Розовому полю.
— Может, вы в одиночестве хотели гулять? — спросил человек в кепке. — Это бывает временами...
— Мне все равно, — сказал Игорь. — Одиночества я не люблю.
— Вы чем занимаетесь в жизни?
— Плаваю. Я штурман.
— А я вот... — сказал человек в кепке, вынул из кармана маленькую книжку в мягком переплете и подал ее Игорю. На обложке было написано: «Иван Карпов. В дороге. Стихотворения».
— Тоже неплохая профессия, — вежливо сказал Игорь, возвращая книжку. — Меня зовут Игорь Соколов, раз уж вы представились.
— Некий Соколов недавно выдал в одной газете интересный рассказ про моряков, — сказал Иван Карпов.
— Это тоже я. Только не рассказ. Очерк.
— Хороший очерк кажется рассказом, — сказал Иван. — А я вот не понимаю, как можно писать прозу. Пробовал — не выходит. А ведь иные пишут повести, романы... Представляю — написать пятьсот страниц! Это надо иметь зад, как у павиана. С мозолью... Плавать, наверное, интересно?
— Очень, — кивнул Игорь.
— Вы сколько лет уже на море?
— Девять лет.
— И все штурманом?
— Нет, — улыбнулся Игорь. — По Кодексу Торгового мореплавания штурманом можно быть только с девятнадцати лет.. Я первый год работаю штурманом. Много времени дурака провалял, не учился. Матросом плавал, боцманом...
— Я думал, боцманами только старики бывают, с серьгой в ухе.
— Я тоже не мальчик... Знаете что, Иван...
Игорь замолчал, подбирая слова. Иван смотрел выжидательно.
— Я не понимаю такой шутки, — сказал Игорь. — Как можно показывать свои стихи где-нибудь в редакциях, чужим людям... Ведь стихи — это для себя. Твои стихи может понять только человек с одинаковым настроем души.
Карпов помолчал, поднял с тропинки раздавленный чьим-то каблуком желудь, докрошил его в пальцах.
— Если вы пишете стихи только для себя, — сказал он медленно, — тогда не стоит, конечно, показывать их чужим людям. Не поймут, посмеются... Игорь, — спросил он вдруг, — а очень сложно работать матросом?
— В каком смысле?
— Много надо знать для этого?
— Много, конечно... Но практически никто из матросов не знает и половины того, что ему положено знать. Сейчас очень трудно с матросами...
— Вы как сейчас плаваете?
— Никак. Мой пароход в ремонте. Торчать так без дела мне обрыдло. Я уволился.
— А теперь куда? — спросил Иван.
— Не знаю. Вероятно, на Север. Там интересно — ловят рыбу, устраивают разные экспедиции, зверобои промышляют. Всем нужны штурмана. Есть куда деться. Каждый человек обязан искать в жизни свое золотое руно, — сказал Игорь, вспомнив Раздрогина. — А оно ведь где-то далеко, на краю света...
— Это, кажется, из греческого мифа?
— Это надо знать.
— Расскажите...
— Слушайте.
Они медленно шли вокруг озера, курили. Двое мальчишек на коньках гонялись друг за другом около Чесменской колонны. Молодая женщина везла на санках закутанного младенца. Игорь рассказывал Ивану миф об аргонавтах...
10Лавр Семенович сел в мягкое кожаное кресло, тщательно сработанное комфортолюбивыми немцами, вытянул ноги, закрыл глаза. За сорок пять лет, проведенных на море, он привык не хотеть спать, когда спать нельзя. Он привык не уставать. А сейчас — то ли уже годы сказывались, то ли измучил проклятый землесос, от которого нет покоя ни днем ни ночью... Как было бы хорошо и спокойно, если бы он не висел на хвосте! Спал бы сейчас капитан в своей широкой капитанской постели, раздевшись, в пижаме... Обедал бы в салоне, а не на мостике, как собака... Написал бы письмо жене в Ленинград... Беспокойными движется мир. Умно сказал второй помощник. Случайно, однако умно. А когда на беспокойство уже не хватает сил, тогда что делать? Ехать у мира на хребте?
— Видимо, так, — тихо сказал Лавр Семенович. Ему не хотелось оправдываться и вспоминать о том, что он еще капитан, что он один из самых уважаемых капитанов в экспедиции и вообще на флоте. Он-то знал, что он уже не тот капитан, каким был хотя бы в сороковом году... Он вспомнил годы, когда он капитанил на Дальнем Востоке, когда хватало сил на все...
Раздался робкий стук в дверь. Лавр Семенович поморщился, сказал:
— Входите!
В каюту вошла буфетчица. Она дышала глубоко и часто, глаза были красные, заплаканные. Капитан почувствовал недоброе.
— Что с вами, Маша? — спросил он.
— Хотела к вам обратиться, — сказала Маша и опустила ресницы.
— Сначала сядьте, — капитан показал рукой на диван, — потом будете обращаться... Ну что? — спросил он, когда Маша села.
— Мне от него житья не стало, — всхлипнула Маша и уткнулась лицом в передник. — Хоть вы мне помогите, Лавр Семенович...
— Что такое? Ничего не понимаю...
При виде женских слез Лагунов всегда терялся и не знал, как себя вести.
— От кого тебе житья не стало? — спросил он.
Лавр Семенович поднялся с кресла, подошел к Маше и стал осторожно гладить ее по согнутой спине.
— Ну, успокойся, расскажи толком...
Маша подняла голову, вытерла глаза передником, достала из карманчика платья платок. Стараясь, чтобы было негромко, высморкалась.
— Григорий Ильич ко мне пристает и пристает, — сказала она, пряча платок. — Еще в Двинске когда мы стояли, все упрашивал, чтобы я жила с ним... А как же я могу на такое...
— Вот мерзавец!.. — вырвалось у капитана. — Что же ты сразу мне не сказала? Я бы ему...
