Женщины дарили мне улыбки, когда я проходил мимо, а некоторые из них смеялись, прикрыв рот ладошкой.
— Привет, Томас! — говорили они.
— С добрым утром, Томас!
— Ты сегодня шикарно выглядишь, Томас.
Потом они начали до меня дотрагиваться.
Они тянули руки, чтобы прикоснуться к моим плечам, голове. Одна из них поймала мою ладонь и глубоко вонзила в нее ногти. Вздрогнув от боли, я сердито вырвался, а она сказала:
— Ишь, какой неженка.
— Чувствительный юноша, — поддакнула другая.
Здесь присутствовали женщины всех возрастов, размеров и типов. Иные были красивы, иные нет. Попадались и совсем молоденькие, и дряхлые старухи: бабушки и внучки стояли рядом, и все они трогали меня, дергали за одежду, вырывали меня друг у друга, смеясь уже в открытую, громко и пронзительно, чтобы не сказать истерично. Они прилипали ко мне, как металлическая стружка к магниту, и в конце концов я оказался зажат в их плотном кольце; они давили на меня со всех сторон; их тела, груди, ляжки, их пот, их запахи и руки довершили начатое жарой — я задыхался, они выдавили весь воздух из моих легких, я тонул, я падал, я пытался спастись от них единственно доступным мне путем: я потерял сознание.
Когда я очнулся, женщин уже не было. Улица как будто вымерла. Должно быть, прошло несколько часов. Я лежал на скамейке под навесом. Надо мной из расплывчатого туманного пятна медленно кристаллизовалась фигура мистера Спигла. Одарив меня улыбкой, он приподнял одной рукой мою голову, а другой поднес к моим губам стакан холодной воды. Я сделал несколько глотков.
— Думаю, все в порядке, — бодро сказал он. — Я, конечно, не врач, но я думаю, что с тобой все в порядке.
— Спасибо, — сказал я.
— Ты на время отключился и пропустил состязание по плевкам. А также подсчет семян в рекордном арбузе.
Я слабо кивнул, продолжая пить.
— Счет перевалил за тысячу, — сообщил он. — Все были потрясены. А победил маленький мальчик. — Он улыбнулся, щуря глаза за толстыми стеклами очков. — Ну а теперь пришло твое время.
С этими словами он протянул мне «корону» — выпотрошенную верхушку арбуза, зеленую снаружи и розовую изнутри.
— Я сам ее сделал, — заявил он не без гордости. — Это входит в мои обязанности члена фестивального комитета. Давай-ка примерим. Как-никак, я ждал этого момента восемнадцать лет. Согласись, мне не откажешь в долготерпении… Вы только посмотрите! — воскликнул он в восторге, напялив свое изделие мне на макушку. — Нет, вы только посмотрите! Клянусь, это стоит того, чтобы ждать так долго.
Необычайно, странно красив был Эшленд в ту ночь, когда я медленно ехал по его улицам в повозке, запряженной двумя лошадьми, вороной и белой. Сидя на тюке сена с арбузной короной на голове и плетью-скипетром в руке, я махал людям, стоявшим вдоль моего пути и хранившим на лицах торжественно-выжидательное выражение. Вокруг разливалось море света: яркая луна, звездное небо, длинные шеренги факелов в руках горожан и костры, горевшие маяками далеко в полях. Смягчая зной, дул редкий в это время года ночной ветерок. Я удивлялся: что такое произошло? Как получилось, что Эшленд в одночасье стал таким привлекательным? И вдруг я понял. Сейчас он выглядел как в свои лучшие времена. Таким он был в те дни, когда сюда приехала моя мама, то есть еще до утраты им своих арбузов, своей истории и всего, что было так дорого этим людям. Таким в ту ночь виделся Эшленд его жителям, и я смотрел на город их глазами. Это был мой подарок эшлендцам — я сделал его одним лишь тем, что стал их королем. Я был потрясен, обнаружив в себе способность так сильно влиять на сознание окружающих, и только это заставляло меня по-прежнему играть роль, предусмотренную фестивальным сценарием.
Я, разумеется, был уже в курсе основных этапов церемонии — об этом рассказывали мне самые разные люди. Меня должны были провезти через город под взглядами всех местных мужчин, женщин и детей, выстроившихся с обеих сторон вдоль пути моего следования. Именно так все и происходило. Некоторые махали мне рукой и улыбались, но большинство просто таращили глаза. В ногах у меня находился холщовый мешок, из которого я время от времени доставал пригоршни высушенных арбузных семян и бросал их куда попало. Детишки кидались собирать семена с мостовой, но при этом никто не издавал ни звука. Весь город погрузился в молчание; лишь цокот копыт отражался эхом от стен домов. Повозка неторопливо миновала здание суда и центральную площадь города, двигаясь к его окраине. Лошади остановились сразу за последними домами — далее простирались пустые, мертвые поля. Я остался сидеть на тюке сена, обдуваемый теплым ветерком.
В отдалении, на фоне темно-синего неба, я разглядел три женские фигуры в белых одеждах — три смутных призрака, колыхавшихся за границей света городских огней. Я поднялся на ноги, но не спешил вылезать из повозки. Итак, вот он, финал. Там, в поле, я должен был завершить королевский обряд и стать спасителем Эшленда. Стук сердца отдавался у меня в висках. Пора было сходить на землю, после чего вокруг меня зажгут огненное кольцо. Затем из полей ко мне явится женщина, пройдет внутрь кольца, возьмет меня за руку и уведет в темноту, где мы с ней будем обладать друг другом. И я наконец стану мужчиной. Я стоял и тоскливо ждал, когда это произойдет.
Предчувствие, что все произойдет не совсем так, как планировалось, впервые возникло у меня при виде приближавшегося к повозке Игги. Он тащил помятую красную канистру, в какие обычно наливают горючее. Я заметил, что он хромает сильнее обычного, а пятен засохшей крови на лице стало больше. Значит, его снова обработали, и обработали на совесть.
— Привет, Томас, — сказал он.
— Привет, Игги.
Под его взглядом я чувствовал себя дураком: увенчанный арбузной коркой и с сухим стеблем, то бишь скипетром, в руке.
— Что ты здесь делаешь, Игги? — спросил я.
Игги улыбнулся, и я увидел, что у него выбит один из передних зубов.
— Огонь, — сказал он. — Нынче я занимаюсь огнем.
— Огонь?
Он кивнул и протянул мне руку, опершись на которую я спустился с повозки.
— Ну, ты же знаешь: огонь вокруг тебя. А это, — он продемонстрировал канистру, — чтобы лучше горело. Керосин. Я слил прилично этого добра, когда все ушли смотреть на парад. Чуешь запах? Огонь будет вон там.
На самом краю поля было выложено кольцо из хвороста футов пятнадцать диаметром. Мы с Игги прошли внутрь кольца и там остановились. Крытая соломой хижина, в которую удалились женщины-призраки, находилась в глубине поля, а эшлендцы толпились поодаль, на границе города. Пламя их факелов колебалось под порывами ветра. Я узнал некоторых людей в первых рядах: там стояли миссис Парсонс и Бетти Харрис, Эл Спигл и Карлтон Снайпс, мальчишка, угадавший число семечек в арбузе, и несколько моих самопровозглашенных отцов. Но моего настоящего отца здесь не было. Мой отец умер, и его пепел был развеян по десяти акрам нашей фермы; при этом часть пепла попала мне в глаза. Теперь я остался последним представителем нашего рода. Я был совсем один, и мне было страшно. Я хотел, чтобы это поскорее закончилось.
— Ты собираешься зажигать или нет? — спросил я, повернувшись к Игги, который, вместо того чтобы заниматься огнем, стоял в круге на виду у всех, переводя взгляд с меня на пляшущие огни факелов и обратно.
Он как будто не сразу меня расслышал, продолжая вертеть головой. Когда он в очередной раз повернулся в мою сторону, я заметил, как ярко блеснули его глаза в узких прорезах век.
— Сейчас зажгу, — сказал он. — Но я подумал, что для начала было бы неплохо помянуть твою маму. — Он шумно втянул воздух и несколько раз моргнул. — Я как раз сейчас о ней думаю.
Я согласно кивнул. Подумать о ней было самое время. Я не мог ее помнить, но слышал о ней массу историй. Теперь я знал ее гораздо лучше, чем прежде. Я многое теперь знал гораздо лучше.
— Я всего лишь хотел быть нормальным человеком, — сказал Игги. — Она сделала все, что могла, чтобы меня спасти, и это ее убило. Она отдала свою жизнь нам обоим, Томас. Ты и я — мы обязаны ей всем. Ты с этим согласен?
Я снова кивнул.
— Как бы я хотел, чтобы она была жива, — сказал я.
Он протянул мне руку, и я ее пожал.
— Хорошо, — сказал он и, прочистив горло, продолжил уже более глубоким и сильным голосом: — Памяти Люси Райдер, твоей мамы, которая была мне другом, — ее памяти я посвящаю этот огонь.
Он извлек из кармана коробок спичек.
— Стань в центре, — сказал он мне, а сам вышел из круга и чиркнул спичкой.
Золотистая вспышка на миг высветила его лицо; он опустился на колени и поднес спичку к хворосту. Тот долго не загорался, и я уже было подумал, что он не загорится вовсе, когда вдруг с затяжным «у-у-ух!» огонь побежал по облитым керосином сучьям и в считаные секунды замкнул кольцо. Пламя поднялось выше моей головы, но очень скоро наполовину осело.
