Та сидела так же как и он, сжавшись то ли от холода, то ли от звуков, идущих отовсюду. «Я взял ее руку как надкушенное яблоко», — произнес про себя Крис. И провалился в сон.
Он просыпался ночью, но снова засыпал, наступил рассвет, но Крис по прежнему не мог выйти из этого дремотного, тяжелого состояния. Он был один, в пустом, давно заброшенном цехе, часть крыши которого была разобрана, и под прямоугольниками неба росли деревья, Крис же лежал в защищенном от дождя и света месте, на фанерном стенде, выкрашенном зеленой масляной краской, странный большой гриб среди редкой белесой травы, тянущейся под углом по направлению к свету. Мы все тянемся к свету. Банальная истина. Его знобило.
«Мурашки на теле — галактики. Они бегут от боли, холода и неприятных звуков. Кто сказал?»
Крис чувствовал себя разлетающейся вселенной и долго не мог встать. Наконец, он выбрался на дорогу. Явно — не трасса. Темное бетонное тело мертвого завода, поля.
«Эй!» — окликнул он какого-то утреннего мужика в черном шелестящем плаще, проехавшего мимо на велосипеде. Тот лишь сильнее зашелестел, заскрипел педалями и скрылся в пелене дождя.
Наконец, Крису удалось застопить москвич. Невыспавшийся, хмурый водитель в кепке.
«Какой-нибудь агроном», — подумал Кристофер.
— На московскую трасу.
— Я на асфальтовый еду.
— А трасса там? — Крис указал в сторону движения драйвера.
Водитель кивнул и добавил.
— Километра два пешком придется идти.
— Конечно, — обрадовался Крис, — только я не заплачу.
— Ладно.
Они проехали километров пятнадцать, и на очередном перекрестке остановились.
— Тебе вперед, — объяснил драйвер, — за ГАИ — московская трасса.
Крис вышел на дорогу. И в пелене дождя, далеко-далеко, увидел гаишную будку.
Кристофер решил обойти пост ГАИ полями, и сосновым лесом-болотом, поросшим черничником и местами — брусникой. При виде ягод и грибов, а их здесь было много, в основном — желтоголовые, словно наполненные теплым солнечным светом моховики, Крис почувствовал голод. Однако, останавливаться себе не позволял, и за весь «переход» съел всего две горсти ягод. Чтобы хоть как-то согреться, он почти бежал по этому сырому лесу, ботинки быстро превратились в два ковшика, в которых при каждом шаге булькало и хлюпало, а одежда, и без того влажная, промокла насквозь.
Миновав полосу кустарника и канаву, по колено заполненную водой, Крис выбрался на трассу. Все получилось как он и рассчитывал — будка и перекресток теперь были позади, за поворотом.
Он не успел очистить ноги от налипшей в канаве черной грязи, как на дороге появилась машина. Большая БМВха, типа семисотой, Крис определил марку еще издали, по характерному хищному носу.
И она остановилась. Сама. Крис даже не поднимал руки. И как ему показалось, в ней было много людей. Он метнулся было в сторону от дороги, но поняв, что уйти уже не успеет, развернулся и подошел к машине.
«Почему они остановились? БМВха полна людей». Сидящий рядом с водителем здоровый бритоголовый мужик распахнул дверцу.
«Снова бандюги. Я от дедушки ушел, я от бабушки ушел…» Страх исчез, появилось безразличие, но это не было радостным и легким состоянием просветления, это была усталость, настолько глубокая, что если бы мужик вытащил пушку, Крис ни попросил бы о пощаде, ни побежал. Ему вдруг стало все равно. Как под наркозом.
Бритоголовый улыбнулся. Улыбка могла означать разное. Бандиты улыбались, убивая. Крис подошел к машине.
Сосед водителя был в ярком спортивном костюме и белой футболке.
— Есть проблемы, брат? — Улыбка не покидала его лица.
Крис кивнул и попытался улыбнуться в ответ. «Странные бандюги». Теперь он видел пассажиров на заднем сиденье — двух таких же здоровых парней и девушку.
— Есть, — ответил Крис. — Мне надо в Рязань.
— Мы можем тебя немного подвезти.
— Но… У вас нет места.
— Сейчас подойдет автобус.
— У меня нет денег.
— Это наш автобус.
«Наш автобус» оказался красным туристским «Икарусом». Пассажиров было немного — человек двадцать.
— Посади, Леш, — сказал бритоголовый водителю, — он в Рязань едет.
И тут наконец Крис понял, что это за автобус и что за «бандиты». На шторке, отгораживающей кабину водителя красовалась надпись: «Бог любит тебя».
«Бог любит меня, — мысленно проговорил Крис. — Баптисты. Какая-нибудь из сект».
— Давай, давай, брат, заходи. Садись. — Пассажиры, крепкие здоровые парни и девицы, наперебой принялись ухаживать за случайным гостем. — Витенька, убери рюкзак, освободи человеку место.
— Далеко едешь? — спросил сосед, имя которого Крис уже знал — Витенька. Он был потщедушнее других, однако покрепче самого Криса.
— Далеко, до самой Москвы.
Крис сжал рукой полу пиджака и потекла вода.
— Чего же мы смотрим, — вдруг раздался сзади, возле самого уха звонкий женский голос, — он же весь мокрый. Как тебя зовут?
— Крис. — Крис не стал говорить своего паспортного имени, тем более, что паспорта у него теперь не было: Митей звали совсем другого человека, тот был на несколько лет моложе, да и жил в другом времени, в другом мире.
— Не стесняйся. Ребята, дайте ему сухую одежду. Иди в конец автобуса, — она обращалась уже к Крису, — переоденься.
«Бог любит тебя» — было написано на футболке, и, переодеваясь, Крис снова повторил про себя: «Бог любит меня».
И тут же память зеркально отразила эти слова, вытащив из своих глубин картинку: клуб «Белый Кролик», пипл, сидящий в коридоре вдоль стены расписанной весьма нетрадиционными надписями: вместо типичных пацификов, грибочков, цветов, «Нирван» и «Продиджей», красовалось: «Ура, я инженер!», или просто: «Я — Инженер!», или большое, гордое: «МЫ ИНЖЕНЕРЫ» и внизу подписи. К этим инженерам «Белый Кролик» не имел никакого отношения, как и эти инженеры к живой музыке «Белого Кролика» — от мягкого панка до жесткого фолка. И возле этой стены, в пелене сигаретного дыма (курение марихуаны на территории клуба, расположенного в цивильном ДК Связи не поощрялось, и любители травы выходили на улицу, на набережную Мойки, которая сейчас находилась гораздо ближе, не за несколько тысяч километров, в самом сердце Криса, ибо Питер непоправимо врастает в сознание почти каждого живущего в нем, и получается, что не человек живет в городе, а город живет в человеке) кто-то рассказывает анекдот:
«Идет по трассе хипак. Идет, идет — не стопится ничего, хоть тресни. Пустая трасса. Полный голяк. День, два. Неделю. Взмолился чувак:
— Господи, да что ж это такое делается! За что?
Только сказал – выворачивает из-за поворота дальнобой. Огромный, как Родина, теплый, как Битлз, и кайфовый, как крымский портвейн. И сидит в нем за рулем Господь Бог. Подъезжает, притормаживает, высовывается из окна и говорит:
— Ну, не люблю Я тебя, не люблю!»
«Бог любит тебя… Сын у него такой же…»
Воспоминания о Кролике потащили за собой другие воспоминания, заставив Криса улыбнуться, кто рассказывал, он не помнил, но помнил какую-то необычно добрую интонацию рассказчика: «Пришел, значит, старый еврей к своему ветхозаветному Богу, жалуется:
— Беда, Господи, сын в хиппи ушел, совсем от рук отбился, торговать не хочет, волосы, бороду отпустил, бродяжничает, ничего ему, дескать в жизни не надо, лишь любовь…
А Бог сидит, слушает, потом говорит:
— А что я могу поделать? У меня те же проблемы».
Вскоре Крис внешне ничем, кроме комплекции, не отличался от остальных пассажиров автобуса — тренировочные штаны с белыми лампасами, белая футболка и даже кепочка. «Надевай, надевай, у нас много, Бог учит делиться и помогать разным людям». Его же старую одежду повесили на распялки в конце автобуса.
Забота о Крисе этим не кончилась: вскоре в его руках был пластмассовый стаканчик с растворимым кофе и пакет сухой кукурузы. «Полосатая жизнь, то — облом на обломе, то кайфы немеряные». После этих жутких двух дней кофе действительно казался кайфами немерянными.
А Крис сидел и думал, что все вроде правильно, и забота правильная, но есть нечто неестественное в этих постоянно радостных американских улыбках: «Ах как все у нас хорошо, и хорошо нам потому что мы вместе верим в Бога».
«Откуда эта дисгармония. Помогают ли они от сердца, или потому что так Бог велел? Или помогают и думают что от сердца».
«Какая разница… Они помогают и это главное».
«Судя по ликам Христа, не свидетели Иеговы. Да те помрачнее, позажатее будут. Баптисты какие-нибудь. И вроде бы не очень ортодоксальные. Хотя внешняя свобода может быть от очень сильной внутренней зажатости».
«Кто сказал эту чушь. Что такое внутренняя зажатость? А что такое свобода? Быть над отбором и выбором?»
