Ознакомительная версия.
— Для нашей работы ты бы сгодился, подумай, могу порекомендовать на курсы военной контрразведки.
Сказав последние слова, и не выслушав мой ответ, он энергично повернулся и пошел в комендатуру гарнизона, подергивая толстым плечом, словно ему мешала портупея. Проводив его взглядом, я подумал: «В контрразведку? Нет, что-то не очень хочется. Достаточно того, что я помог Кравченко провести логическую связь между сегодняшним происшествием и событиями в Нижней Калитве. В общем-то, мы с Волчатниковым свою миссию выполнили — помогли поймать этого балбеса».
Я отправился в казарму, чтобы рассказать Виннику о поимке нашего знаменитого гарнизонного вредителя, да, заодно позвонить и сообщить Волчатникову, что наши подозрения в отношении Васьки оказались оправданными.
В течение последнего времени изредка звонила Илона, интересовалась как у меня дела. По её тону, голосу, я чувствовал, что еще не безразличен ей, что она продолжает меня любить. Но чем я мог ей ответить? Какие слова утешения? Это, как в период тяжелой болезни есть только один выход — излечиться быстрее.
Все готовились к итоговой проверке, кроме меня. Я даже не мог встретиться с Волчатниковым, хотя тот несколько раз звал меня в гости после нашей последней встречи у него на квартире. Солдат муштровали на занятиях и тренировках. Я торопливо заполняли с ними тетради по политическим занятиям, переписывая темы из журнала «Коммунист Вооруженных Сил».
Косых внезапно опять запил и никакие увещевания не помогали. В пьяном виде он обычно по автопарку не ходил, а забирался в дальнюю каптерку и там отсыпался. Тамара прямо с ног сбилась, постоянно его контролируя, но ротный все равно умудрялся где-то доставать разбавленный спирт и к обеду уже на ногах не стоял. Я подозреваю, что снабжал его этим пойлом старшина Винник, который сам постоянно прикладывался вместе с командиром к трехлитровому баллону. Однако на ногах он, в отличие от Косых, продолжал стоять твердо.
Иногда к ним присоединялся Вова Приходько, а на мои замечания отвечал:
— Замполит, ну ты же старый лейтенант, опытный — душа горит, свободы просит!
— Отчего она загорелась-то? — удивленно спрашивал я.
— Если б только знать отчего, — говорил Вова, поглаживая свою плешивую голову, — просто накатило что-то.
Тамара, как тигрица бродила по автопарку, готовая разорвать любого, кто спаивает мужа. Правда, это охота не мешала ей заниматься собственными делами. Она несколько раз подходила ко мне в канцелярии с откровенными намёками, но получала неизменный отказ. Вова, заметивший её бесцельные хождения, только плотоядно улыбался и повторял невесть откуда взявшиеся строчки: «Бежит по полю санитарка. Звать Тамарка».
В конце концов, я как-то вечером увидел её входящей в каптерку химотделения, в которой Приходько засиживался допоздна. Задержалась Тамара там довольно долго — я успел отвести роту на ужин и, с частью солдат вернуться в автопарк, прежде чем она вышла из помещения химиков. Судя по виду, Тамара была весьма довольна Вовой. На это, старшина Винник, стоявший рядом со мной, и, как всегда, всё замечавший, сказал:
— Вот, чертяка, своего не упустит!
На что я ответил, имея в виду не Приходько, а Тамару:
— Это точно! А что, Савельич, ты бы сам, наверное, не прочь её оприходовать?
— Какой же мужик откажется от такого дела? Баба, она ведь как кошка. А кошке известно, что надо…
— И что?
— Эх, замполит, молод ты ещё, хотя Вова и зовет тебя старым лейтенантом. Каждая кошка любит ласку. Вот и бабы такие же. Ты ей скажешь доброе слово, приласкаешь, и она твоя.
«Если бы всё было так просто, — подумалось мне, — наверное, все бы мужики так бы и поступали. Тогда бы что, все спали бы друг с другом? Фу, какая глупость! Так любую мысль можно довести до абсурда».
В это время из дверей каптерки лениво вышел Вова Приходько, который вовсе не стеснялся связей с женщинами, даже если это были жены его начальников. Заметив нас с Винником, Вова заулыбался и быстро вернулся назад в каптерку. Потом повторно, не торопясь опять вышел из дверей, но уже на ходу демонстративно застегивая ширинку.
— То же мне актер, мать его! — усмехнулся, Винник, — этот, как его, Смоктуновский!
В один из дней позвонила Илона.
— Витя, — говорила она, — понимаешь, не могу тебя забыть. Хочу, но не могу. Ничем эту память не вытравить.
— Хочешь сказать, что я у тебя в памяти и сердце? Звучит как эпитафия на могильном камне. Знаешь, как вылечиться от этого?
— Нет! — неуверенно произнесла Илона.
— Влюбись в кого-нибудь снова.
— Клин клином что ли?
— Можно, наверное, и так сказать, — ответил я, рисуя круги на тетради с политзанятиями.
— У тебя есть подходящая кандидатура на замену? — без особого любопытства спросила девушка, — только не говори мне, пожалуйста, про Волчатникова.
— А чем плох Сергей Николаевич? Он тебя любит, страдает от того, что не обращаешь на него внимание. А то, что он женат… так это не помеха. Насколько я знаю, они и так на грани развода.
— Нет, — ответила Илона, на какое-то мгновение, задумавшись, — я так не могу. Но всё равно, спасибо за заботу. Вот, поговорила с тобой, и вроде, легче стало. Пока, мне надо работать…
Она отключилась. Я ещё некоторое время подержал телефонную трубку, потом медленно положил её. Безвыходность ситуации угнетала меня. Долбанный четырехугольник! Но ведь так не бывает, подумалось мне. Треугольник ещё понятно — по житейски, типичное положение. Но что получилось у нас? Полный абсурд, бред! Что же делать дальше? Я долго думал, но на ум ничего путного не пришло.
Наконец, в середине ноябре началась итоговая проверка. Из Новолиманска на вертолетах прилетела куча проверяющих. Весь гарнизон выстроился на аэродроме для проведения строевого смотра. Известно, что в авиации строевики никудышние. Вся армия ходила каждый день в сапогах, а мы в ботинках, поэтому к нам не предъявлялись строгие требования. Прошли строем как смогли и старались все, даже недавно прибывшие в роту солдаты из далеких аулов и сел — дагестанцы, азербайджанцы, туркмены, не знавшие толком русского языка.
Протрезвевший ради такого случая Косых, как огромная живая гора, вышагивал перед строем. Я с командиром взвода Гуториным шел позади, а за нами солдаты со старшиной Пыльником. Бойцы глухо отбивали шаг, топали вразнобой, не слышалось того мощного единого удара о землю, когда строй проходит слаженным шагом. Что с нас взять? Мы же авиация!
C места строевого смотра все отправились в казармы, чтобы получить на итоговых политзанятиях, как шутили тогда, за свои посредственные знания хорошие и отличные оценки. К моему удивлению, солдаты что-то отвечали, хотя занятий с ними мы почти не проводили. С другой стороны, и вопросы проверяющие задавали самые элементарные, типа: как называется столица СССР, сколько в Советском Союзе республик и тому подобное. Членов Политбюро знали хуже. Из всех партийных боссов самым известным для бойцов был Устинов, поскольку он подписывал приказы об увольнении в запас или, как говорили, о «дембеле».
Проставив оценки в ведомость, проверяющий — майор из штаба училища, удалился в гостиницу, где его ожидали собутыльники, а я, с чувством выполненного долга понес ведомость в штаб батальона Крутову. Тот, посмотрев оценки, обрадовался.
— У тебя хороший результат, — сказал он, — а в роте охраны сплошные тройки. У них там узбеки, по-русски ни бельмеса. В штабе тоже плохо. Бабы, понимаешь, только ноги раздвигать умеют, а политике совсем не волокут, дурёхи! Представляешь, Громыко с Романовым перепутали, хотя все фотографии подписаны — читай себе и озвучивай. Пришлось проверяющему лишний пузырь спирта налить. Если так пойдет, — Крутов покосился на канистру, стоящую в углу кабинета, — то мои запасы долго не продержатся.
— Когда будет подъем по тревоге, не слышно?
— Темнят что-то. Сейчас двигай в роту, боюсь, что придется приглядывать за Косых. Как бы он не запил! Вот тогда нам устроят в очковтирательство!
В автопарке солдаты разбрелись по машинам, начали наводить порядок на автостоянках. Дневальный по автопарку позвал меня к телефону. Из трубки раздался бодрый голос Волчатникова:
— Привет, Витя! У меня к тебе просьба, передай, пожалуйста, Тамаре Косых, что человек, о котором она спрашивала, приехал с комиссией и готов встретиться. Если она хочет, пусть позвонит мне, я буду в штабе эскадрильи до ужина.
Я ответил, что выполню его просьбу и, недоумевая, положил трубку.
Для чего Тамаре был нужен проверяющий, я прекрасно знал. В военных гарнизонах такое происходило нередко. Причиной внезапного карьерного роста могли быть вовсе не знания и опыт, не деловые и, как тогда говорили, морально-политические качества, а жена или, вернее, то, что у неё находилось между ног. Но добивались очередных должностей и званий подобным образом лишь единицы, для которых не существовало понятия «офицерская честь». «Честь у меня одна, и я её никому не отдам!» — так, кажется, говорил один офицер в фильме «Красная площадь», когда разъярённые солдаты поставили его к стенке. А всего-то и требовалось — приложить руку к головному убору и отдать честь солдатской толпе.
Ознакомительная версия.
