Я покачал головой, уже не вполне трезвой:
— Готов спорить, она все равно организует утечку.
— Вот уж не знаю. Не хотелось бы накаркать. Но, случись такое, я бы не особенно удивился. Никогда еще не встречал таких упертых, да еще способных мыслить исключительно с точки зрения бухгалтерских таблиц.
— Ну и наплевать. Все в задницу. И ее туда же.
— Гм… только, чур, ты первый.
— Слушай, Фил, можно я у тебя заночую?
— А как Джоу? Снова уехала?
— Ну да. Терпеть не могу спать на барже один.
— Нет, сегодня нельзя. Извини.
— Да ладно, будет тебе.
— Нет, это отпадает.
— Я в опасности! Не бросай меня!
— Заночуешь у Крейга.
— У него в эти выходные гостит Никки.
— Ну и что?
— Их это не устроит.
— Тогда сними номер в гостинице.
— А это не устроит меня. Видишь ли…
— Что…
— Нет, это я так. Ну пожалуйста, Фил, позволь мне остаться. Разреши.
— Сегодня никак нельзя. А кроме того, ты, наверно, уже в безопасности. Ведь они понимают, что теперь ты будешь настороже.
— Вот я и пытаюсь быть как можно более настороже, черт побери! Потому и прошу меня приютить!
— Нет.
— Ну пожалуйста.
— Нельзя.
— Ну почему нельзя?
— У меня остается на ночь подруга.
— Та самая чистюля, которая уволокла пиджак в химчистку?
— А как насчет Эда?
— Он в отъезде.
— Ах да. Совсем забыл. «Уинсомовские» телевизионщики опять звонили. Как раз перед тем, как мы стали расходиться.
— Те, которые звали меня на «Горячие новости»?
— Да. Затея с этим отрицателем холокоста снова актуальна. Запись назначена на вторую или третью неделю декабря, хотя это еще не окончательно.
— Неокончательно. Да уж. Понятно. Но не уходи от темы. Ну давай же. Позволь переночевать. Вы меня даже не услышите. Никто и не догадается, что я там.
— Нет. Переночуй в гостинице или возвращайся на баржу.
— Слушай, приятель, я ведь напуган, чертовски напуган, понимаешь?
— Что ж, такое иногда случается. Нужно перебороть страх.
— Я не хочу ничего перебарывать, слышишь ты, чертов хрен? Я хочу жить!
— И тем не менее.
— Я подумываю о том, чтобы попросить Эда добыть мне ствол.
— О, ради бога…
— Нет, дружище, сожалею, но никак нельзя.
— Ну пожалуйста, Эд!
— Нет. Это дурная идея, Кен. Нечего было даже просить. Давай позабудем, что ты это спрашивал. Смотри лучше, какой вид.
Со вздохом я прислонился спиной к выгнутой стеклянной стенке гондолы. Мы находились на гигантском колесе обозрения «Око Лондона»[82], в одной из его больших яйцевидных кабин, совершающих за сорок минут один оборот. Наша гондола прошла уже две трети пути и теперь медленно снижалась. День выдался яркий, солнечный — настолько, насколько это возможно в конце ноября, — и воздух был чистый, прозрачный. Присутствовали большинство бесчисленных родичей Эда, они хохотали, показывали во все стороны пальцами и вообще развлекались напропалую. Эд оплатил всю гондолу, чтобы не было посторонних. Я и служитель в униформе оказались единственными белыми на борту.
Когда мы начали подниматься, мной овладела тревога: внезапно пришло в голову, что колесо обозрения представляет собой превосходную мишень для атаки террористов. Поддерживающие его сбоку гигантские длинные ноги-штанги — очень похожие, как мне подумалось, на марширующие молоты из «Стены»[83] — упирались в твердую землю где-то поблизости от старого здания, в котором прежде размещался Совет Большого Лондона. Они, а также поддерживающие их тросы и тяги вдруг показались мне чудовищно уязвимыми. Господи, подумал я, стоит заложить вон туда бомбу помощнее, и взрыв завалит всю конструкцию в Темзу, через мост от Вестминстера… Но теперь, когда мы опустились уже достаточно низко, моя атипичная паранойя стала понемногу проходить, излеченная пейзажем, начавшим обретать привычную плоскоту. Ниже по течению башни-опоры строящегося Хангерфордского моста, высокие и белые, как бы повторяли основные конструктивные элементы колеса обозрения.
Эд только что возвратился из Японии, где занимался своим диджейством, и сегодня выдалась первая возможность потолковать с ним. Для того чтобы отвести его хоть ненадолго в сторонку, мне понадобилось добрых минут двадцать пять — и все это время мы проплывали мимо самых красивых пейзажей, открывавшихся только в верхней части орбиты.
— Ты дал бы мне ствол, если б я был черным?
— Чё-ё-ё? — протянул Эд громко, словно не мог поверить в услышанное.
Несколько его родичей обернулись и посмотрели на нас, но не более: похоже, мы с Эдом дали понять, что хотим переговорить без посторонних ушей. Эд продолжил, но гораздо тише:
— Прикинь сам, что ты сказал, Кен, браток! Это ж какая-то хрень!
Я покачал головой, похлопал его по плечу и сел, наклонившись вперед и обхватив руками голову.
— Ну, извини, — сказал я со вдохом, — извини, Эд. И правда хрень. Я…
— Слушай, браток, я сам понимаю, что тебе здорово все это вкатило. Не надо себя виноватить. — Эд наклонился так, что его голова оказалась вровень с моей, теперь он мог говорить еще тише: — Но пушка не решит твоих проблем. Только добавит новых. Скорее всего.
— Так она ж только для самообороны, — пробормотал я извиняющимся тоном.
Но на самом деле сдался. Понял, что его не переубедишь. Хуже того, я знал, что он, наверное, прав.
— Э, дружок, вечно все так говорят.
— Но ты ведь не станешь отрицать, что знаешь людей, которые смогли бы достать мне такую штуку, правда?
— Конечно не стану. Но послушай, Кен, — мотнул Эд головой на собравшихся в кабине родичей, — глянь на эту тол-пень.
Я обвел их взглядом. Это были счастливые люди, одетые в одежду ярких тонов, в основном женщины, кругом сплошь кричащие платья, заливистый смех и разноцветье улыбок. В наши дни редко можно увидеть столько улыбок в одном месте. По крайней мере, без помощи фармакологии. Мать Эда заметила, что я на нее пялюсь, и приветливо помахала мне, а ее улыбка могла поспорить шириной со всей панорамой Лондона. Я махнул рукой в ответ и тоже не смог удержаться от улыбки. Сегодня я был у нее на хорошем счету, — потому что при посадке не забыл похвалить ее волосы. То есть, я хочу сказать, они действительно выглядели великолепно, но вообще — то я не говорю о подобных вещах вслух, потому что, ну, одним словом… потому что я мужчина… Но когда-то, много лет назад, Эд намекнул мне, что комплимент женщине вообще, а черной в особенности, относительно ее волос или прически помогает завоевать ее расположение лучше любых других дармовых мер. В то время, помнится, я заявил ему, что нахожу такой подход гнусным и циничным, и обвинил своего приятеля в принадлежности к широкому общественному движению, пользующемуся поддержкой преимущественно среди черных, а именно «Сексисты против расизма», но, разумеется, с тех пор и сам беззастенчиво пользовался его советом.
— Я те не какой-нибудь придурочный бандос с Ямайки. Мне нужно думать и о них всех, и о карьере, — продолжил Эд, кивая в сторону родичей, — Я теперь долбаный бизнесмен… понимаешь, к чему я клоню? На хрена мне приятели, которые не выходят из дому без «узи»? Видел я, Кен, к чему это ведет, все кончается дерьмово. Такое как раз на руку копам и расистам. Глянь на Штаты, черт подери. Просто сердце разрывается, как там черные друг друга месят. А сколько нашего брата в тюряге и в камерах смертников — с ума рехнуться!
— Знаю, — вздохнул я, — Сам тысячу раз трендел в эфире о том же.
— Ага, а все из-за того, что многим из них в руки попали эти херовы пушки, приятель, и ежли у тя нет другого выбора, а он есть, и если у тя нет хорошего плана, а его ведь таки и нет, ты и думать не моги в такое влезать.
— Я не прошу, чтобы ты мне вручил ствол, мне просто нужно имя, телефонный номер и адрес, куда пойти. Как звали твоего дружка, который когда-то тянул срок? Роуб? Не мог бы он…
— Забудь. Нет никакого Роуба. Связи порвались. Ясно?
— Всего только номер, Эд.
— Не могу, Кен.
— То есть не желаешь?
— Не могу, совесть не позволяет. Ты понимаешь, о чем я.
— Ага, — согласился я, — Понимаю.
— Ежли в Лондоне опасно, поди в отпуск, а то воротись в Шотландию.
— Связан по рукам и ногам, Эд, надо делать передачу. У меня контракт.
— Ну, может, все-тки найдется какой выход.
— Вот я и пытаюсь найти какое-нибудь средство, чтобы защититься…
— Слышь, они либо такое говно, что против них и ствол-то не нужен — вон ты один раз уже справился, либо настолько ушлые, что без толку таскать за поясом «глок». Смотрел «Леона»?
Я взглянул на него.
— Знаешь, я думаю, лучше вернуться к твоей первоначальной идее: давай наслаждаться видом.
