— Мистер Зуреф, таков закон. Я пришел осведомиться, что вы намерены предпринять.
— Что меня обяжут предпринять.
— Надеюсь, это совпадает.
— Совпадает, — Зуреф вжал живот в стол. — Мы остаемся. — Он улыбнулся. — Мы устали. Директор устал. Ученики устали.
Эли встал, взял портфель. Туго набитый жалобами, претензиями и махинациями клиентов портфель оттягивал руку. Случались дни, когда портфель был как пушинка, — в кабинете Зурефа он весил не меньше тонны.
— До свидания, мистер Зуреф.
— Шалом, — сказал Зуреф.
Эли открыл дверь и, стараясь не стучать каблуками, мрачным — ни дать ни взять склеп — коридором вышел из дома. Привалился к колонне, стал смотреть, как на лужайке играют дети. Перекликаясь то громче, то тише, они гонялись друг за другом вокруг обветшавшего дома. В сумерках детская игра напоминала ритуальные пляски. Эли отлепился от колонны, но едва он ступил на лужайку, пляски прекратились. Раздался пронзительный, долго не смолкающий визг. До сих пор еще никто при виде Эли не пускался наутек. Не сводя глаз с огней Вудентона, Эли направился к ведущей с горки тропе.
Когда Эли увидел его, он сидел на скамейке под деревом. Поначалу Эли помстилось, что перед ним глубокая черная дыра, затем в ней вырисовалась фигура. Эли узнал его по описаниям. Вот он, в той самой шляпе, из-за которой на Эли и возложили эту миссию, в шляпе, повергшей Вудентон в такое смятение. Городские огни вновь просигналили: «Займись тем, кто в шляпе. Это же черт знает что». Эли направился к нему. Ну а вдруг он более покладистый, чем Зуреф, более резонный. В конце-то концов таков закон. Эли подошел к нему поближе, хотел было окликнуть, но не решился. Долгополый черный сюртук, сцепленные на коленях руки — вот что его остановило. Широкополая, с круглой тульей талмудическая шляпа сдвинута на затылок. Лицо, шея заросли бородой, такой мягкой и жидкой, что она взлетала и опускалась при каждом выдохе. Он спал, по его щекам курчавились пейсы. Судя по лицу, он был не старше Эли.
Эли поспешил навстречу огням.
* * *
Записка на столе вывела его из равновесия. Из бумажных клочков в каракулях за последнюю неделю можно было бы составить летопись. Подписи на клочке не было.
Миленький, — оповещала цидулка, — я пошла спать. Сегодня у младенца пробудился эдипов комплекс. Позвони Теду Геллеру.
В холодильнике его ждал отсыревший обед. Он терпеть не мог холодных, отсыревших обедов, но посиди с ним Мириам, съел бы обед с удовольствием. Он был на взводе, но Мириам при всем ее зверски аналитическом уме не могла его умиротворить. Он любил ее, когда жизнь шла без сучка без задоринки, и она тогда любила его. Но порой Эли ощущал, что профессия затягивает его подобно зыбучим пескам, не дает дохнуть. Слишком часто ему хотелось представлять интересы другой стороны, а представляй он их, ему хотелось бы представлять интересы той стороны, которую он и представлял. Иногда закон не давал ответа, по-видимому, закон не имел никакого отношения к тому, что удручало людей, — вот в чем беда. А раз так, Эли не мог не чувствовать себя глупым и никчемным… Правда, сегодня дело другое: претензии горожан обоснованны. Обоснованны-то они обоснованны, но не вполне, и, если бы Мириам не легла спать, а видела, как Эли расстроен, она бы с места в карьер взялась разъяснять, чем он расстроен, понимать его, прощать, с тем чтобы все вернулось в норму, потому что, когда все приходит в норму, они любят друг друга. Закавыка заключалась в том, что все усилия Мириам не помогали ему разобраться ни в себе, ни в своих трудностях, а только еще больше расстраивали и вдобавок убеждали в ее слабости. И Эли, и Мириам не отличались, как выяснилось, особой силой характера. Эли уже дважды с этим сталкивался, и оба раза выход находил в «нервном срыве» — так это милосердно называли соседи.
Садясь обедать, Эли поставил портфель около тарелки, вынул записки Зурефа и положил их рядом с цидулкой Мириам. Время от времени он перебирал записки — их приносил в город тот, в черной шляпе. Вот первая записка, из-за которой и загорелся сыр-бор:
Всем, кого это касается,
Прошу передать этому джентльмену следующее: ботинки для мальчиков на резиновых подметках и каблуках:
5 пар размера 6с
3 пары размера 5с
3 пары размера 5b
2 пары размера 4а
3 пары размера 4с
4 1 пару размера 7b
5 1 пару размера 7с
Итого: 18 пар ботинок для мальчиков. Джентльмен имеет заранее подписанный чек. Прошу поставить нужную сумму.
Лео Зуреф
Директор Вудентонской ешивы, Н.-Й.
5.8.48.
— Эли, он из тех, что здесь без году неделя, совсем зеленый, — это ему Тед Геллер еще когда говорил. — И хоть бы слово сказал. Сунул записку и стоит, прямо как старики из Бронкса, ну те, что продавали в разнос разную дребедень.
— Ешива! — это Арти Берг ему когда еще говорил — Эли, ешива в Вудентоне. Если б я хотел жить в Браунсвилле[86], я б там и остался.
— Эли, — а это ему Гарри Шоу уже сейчас говорил, — и вдобавок ко всему в особняке старика Паддингтона. Старик перевернулся бы в гробу. Эли, когда я уехал из Нью-Йорка, я думать не думал, что Нью-Йорк потянется за мной.
Записка номер два:
Уважаемый бакалейщик,
Прошу выдать этому джентльмену десять фунтов сахара. Деньги запишите на счет Вудентонской ешивы. Мы откроем у Вас счет, оплачивать будем каждый месяц. Этот джентльмен будет приходить к Вам раз или два в неделю.
Лео Зуреф Директор 5.10.48.
P.S. Имеете ли Вы кошерное мясо?
— Сегодня этот тип прошел мимо моего окна, — это ему Тед Геллер когда еще говорил, — и кивнул мне. Эли, выходит, мы с ним теперь на дружеской ноге?
— Эли, — это ему Арти Берг когда еще говорил, — он явился, в этой самой шляпе, в «Купи здесь» и передал эту свою записку прямо в руки менеджеру.
— Эли, — это снова Гарри Шоу, — смех смехом, а мы и оглянуться не успеем, как сотня, если не больше, сопляков в этих их ермолках будет распевать на Коуч-Хаус-роуд свои ивритские уроки, и тогда тебе будет не до смеха.
— Эли, чем они там занимаются? Мои дети слышали какие-то странные звуки.
— Эли, у нас современная община.
— Эли, мы платим налоги.
— Эли.
— Эли.
— Эли.
Сначала ему зудел в ухо только очередной горожанин; а тут обернулся — в дверях Мириам, живот загораживал ее чуть не целиком.
— Эли, миленький, ну как?
— Он сказал: нет.
— А того, другого, ты видел? — спросила она.
— Он спал под деревом.
— Ты ему разъяснил, как наши к этому относятся?
— Он спал.
— Почему же ты его не разбудил? Эли, такое дело не каждый день поручают.
— Он устал!
— Пожалуйста, не кричи на меня, — сказала Мириам. — Не кричи. Я беременна. Мне уже тяжело носить.
Эли понял, что его сердит вовсе не то, что она сказала, а то, что она еще скажет.
— Доктор говорит: ребенок очень тяжелый.
— Раз так, сядь, чтобы я мог нормально пообедать.
Он понял: а теперь его рассердило, что она не посидела с ним, пока он обедал, хоть он и обрадовался возможности побыть одному. Казалось, за ним хвостом тянется оголенный нерв, а он все наступает и наступает на него. Но вот и Мириам на него наступила.
— Эли, я понимаю, ты расстроен.
— Нет, ты не понимаешь.
Она вышла из кухни. И уже с лестницы крикнула:
— Понимаю, миленький.
Это западня! Он будет выходить из себя, предчувствуя, что она будет его «понимать». Она, видя, как он сердится, в свою очередь будет понимать его еще лучше. Ну а он в свою очередь будет сердиться еще пуще. Зазвонил телефон.
— Алло! — сказал Эли.
— Эли, Тед. Ну?
— Ну, ничего.
— Кто этот Зуреф? Он американец?
— Нет. Перемещенное лицо. Из Германии.
— А дети?
— Тоже перемещенные лица. Он их учит.
— Чему? Какому предмету? — спросил Тед.
— Не знаю.
— Ну а тот в шляпе, ты видел того типа в шляпе?
— Да, он спал.
— Эли, он спит в шляпе?
— Он спит в шляпе.
— Изуверы паршивые, — сказал Тед. — Эли, двадцатый век на дворе. А тут — на тебе — этот тип в шляпе на нашу голову. Не успеем оглянуться, и эти субчики из ешивы разбредутся по городу.
— А там, глядишь, станут увиваться за нашими дочками.
— Мишель и Дебби и смотреть на них не станут.
— В таком случае, Тедди, — буркнул Эли, — тебе не о чем беспокоиться. — И повесил трубку.
Тут же зазвонил телефон.
— Эли? Нас разъединили. Нам не о чем беспокоиться? Значит, ты все уладил?
— Придется повидать его еще раз. Думаю, мне удастся как-то это уладить.
— Отлично. Я позвоню Арти и Гарри.
Эли повесил трубку.
— Я так поняла, что ты ничего не уладил. — А это уже Мириам.
— Так и есть.
— Тогда почему же ты сказал Теду, что все уладил?
