В школе у него дела шли все хуже и хуже, он был под угрозой отчисления, и в конце концов мама попыталась запретить ему играть с приятелями после школы и по вечерам после чая. Она сказала, что после школы он должен идти прямо домой, чтобы делать домашнее задание. И именно тогда он решил отомстить, именно тогда он почувствовал, что просто думать о том, что бы сделать плохого, недостаточно. Плюс ко всему он знал, что, возможно, она не станет подозревать его в причастности к бесчисленным вандализмам над машинами на их улице — конечно, никто из его знакомых не трогал эти машины. Не Ли, и не Стив, и не Поль, и не он сам. Они не были вандалами. Они были хорошими мальчиками. Они были маменькиными сынками. Разве не так?
Впрочем, он не собирался поджигать спальню своей мамы. Просто это возникло из одной мелочи и быстро вылилось в нечто другое. На самом деле это был его шанс. Это было чем-то, за что, как он чувствовал, он не обязан нести ответственность. Теперь он считает, что действовал тогда как одержимый. Потом, позже, сам факт, что он был способен действовать в таких обстоятельствах, привел его в ужас. Тогда он был слегка не в себе — внезапно полный ярости, и умирающий от одиночества, и с ощущением, что всем на него наплевать. Марк не помнит, чтобы как-то специально готовился к этому. Он не слишком ладил со своей мамой и с Лоуренсом, чем дальше, тем хуже. Они ничего не могли ему больше запретить, потому что уже все запретили. Может быть, думает он, люди, даже дети, особенно дети, на самом деле срываются тогда, когда последняя капля, какой бы невесомой она ни была, перевешивает и доводит их до исступления. Или все дело было в гормонах — Ким всегда гнала насчет своих гормонов, что из-за них она вдруг может стать угрюмой и опасной — и все дело в том, что он был подростком, и все эти гормоны, видимо, безумствовали в его теле. Они с Николь недавно видели про это программу по телевизору, и Николь все еще повторяла: «Это Лили. Это все про Лили». Вероятно, дело было сразу в двух этих вещах. Наверное, у всего существует сразу несколько причин.
Что он помнит, так это то, что пришел домой из школы рано — возможно, в тот день он вообще не ходил в школу — и обнаружил, что дома никого нет. Он отправился прямиком в спальню мамы и Лоуренса и принялся шарить по их шкафам и ящикам, понятия не имея, что он ищет, но его привел в бесконечное удивление стиль маминого нижнего белья, эти черные и красные кружевные трусы, и лифчики, и ремешки-подвязки, ебаный в рот, и эти короткие ночные рубашки, и этот ящик, битком набитый странными туалетными принадлежностями, включая почти пустой тюбик геля-лубриканта K-Y, и когда он поднес сухие хлопья к носу и принюхался к крышке, то обнаружил, что этот гель ничем не пах.
Почему-то у него не получилось упихать на места содержимое ящиков, развесить на вешалки или разложить по плюшевым маленьким коробочкам так же аккуратно, как это было до его вторжения. Потому что он копался в маминых драгоценностях и причиндалах Лоуренса — в этих золотых, и серебряных, и инкрустированных драгоценными камнями запонках, и булавках для галстуков, и часов-брошей, каких-то колец и толстых браслетов. Когда увидел все это, он даже на мгновение пришел в восторг от Лоуренса — он действительно увидел его тогда в абсолютно новом свете, представил его этаким блистательным мерзавцем. Марк сунул его часы в карман, заранее зная, что сможет их перепродать, правда, практически за бесценок.
Позади того, что он принял за ящик с драгоценностями Лоуренса, он также нашел серебряный, с проставленной пробой, почти полный коробок спичек. Он и понятия не имел, сколько времени пролежали там спички — ни мама, ни Лоуренс не курили — впрочем, эти спички по-прежнему были в отличном состоянии.
Он начал с того, что подпалил маленькие разноцветные салфетки, в которые были завернуты некоторые драгоценности, потом он поджег уголки коробок с украшениями, а затем перешел на различные пункты одежды, которую разбросал по полу и по кровати, обнаружив, что неглиже и модное нижнее белье его мамы горит легче всего и быстро плавится.
И воздух в спальне наполнился дымом, и ткань стала плавиться и капать на постельное покрывало, прожигая маленькие кратеры, и вскоре Марк понял, что не сможет все это спрятать, замаскировать, что он уже зашел слишком далеко. Впрочем, он все равно не хотел останавливаться, ему это нравилось. Каждый раз, поджигая новую вещицу, неважно, кому она принадлежала, маме или Лоуренсу — хотя мамины причиндалы горели гораздо лучше, — он чувствовал, как по телу выстреливает устрашающий поток энергии. Это было сексуальное, почти оргазмическое ощущение, и он был настолько возбужден, что чуть было не поддался искушению лечь на кровать, на ту часть кровати, которая не была пока прожжена, расстегнуть штаны и достать свой член. Он раздумывал, не взять ли ему пару маминых трусов, не обернуть их вокруг своего члена, чтобы потом кончить в них, как он однажды успел проделать с теми трусами, которые достал из корзины для грязного белья, и эти трусы уже были жесткие от белесых пятен, и он потом зарыл их в саду. Но он понял, что не может остановиться и перестать поджигать одежду, складывая в ногах кровати большую кучу из этой искрящейся ткани, думая, что это — развлечение покруче, чем весь день дрочить на трусы своей мамы.
Когда дым стал слишком плотным и ядовитым, поскольку все эти синтетические материалы загорелись так же легко, как древесная стружка, как старые автомобильные шины, как волосы, он вышел из комнаты, забрав с собой только часы.
Прости, Марк, — говорит его мать, качая головой. — Это было так бесчувственно с моей стороны. Теперь я вижу, что ты в отчаянии. Полагаю, что ничего не изменилось, все так же, как и было.
— Нет, не так, все еще хуже, — говорит Марк, с усмешкой посмотрев на мать, раздраженный тем, что она продолжает шевелить губами и размазывать помаду — лучше бы она просто еще раз подкрасилась и положила конец попыткам замаскировать свои постаревшие губы, которых она всегда смущалась. — Я знаю, где она сейчас, — говорит он, — но Лили просто не хочет меня видеть. Она даже не захотела поговорить со мной по телефону. И Ким мне в этом не подмога. Она говорит, что я упустил свой шанс. Она говорит, я его продул.
— Так что, когда Лили отсюда уехала после Рождества, — говорит Энн, — она отправилась прямиком домой? На поезд?
— Видимо, так, — говорит он, зная, что Лили потащилась в Лондон, где, согласно словам Ким, она провела два дня с другом — хотя он считает, что она провела это время в одиночестве, слоняясь по улицам, спя где попало, и торговцы наркотиками и бродяги скармливали ей «Экстази», и крэк, и метилированный спирт, а затем заставляли ее отсасывать и кто знает что еще делать — а потом она добралась до Ньюбери, до крыльца Ким, и убедила свою глупую маму, что они с Николь вышвырнули ее из дому, и так будет продолжаться до тех пор, пока Лили будет делать вид, что никогда больше не желает видеть своего папу и его отвратительную семью. Хотя он не хочет делиться с мамой своими худшими опасениями, и не факт, что она будет считать его еще более халатным и невнимательным. Она может подумать, что он — еще один безнадежный, несуществующий отец. Потому что именно так всегда думают женщины, не так ли? Они всегда обвиняют отцов, мужчин — если судить по тому, что он слышал и пережил.
— Ты не вызывал полицию, никуда не звонил? — говорит она.
— Нет. Мы пару раз пытались позвонить Лили на мобильный, пока она не выключила его, или у нее села батарейка, — говорит он, — так что мы знали, что с ней все в порядке, по крайней мере это мы знали. Но я в любом случае не собирался впутывать в это дело полицию. Кроме того, они вряд ли были бы способны что-то сделать — в наше время их не волнуют подростки, убегающие из дома — они бы едва стали меня слушать, ведь так? Они бы просто запретили мне видеться с ней или что-нибудь еще. Или, может быть, они бы вообще забрали ее и заперли дома.
— Я думала, что теперь ее и так не выпускают из дому, — говорит Энн.
— Это не дом, мам, — говорит Марк, пытаясь сохранить бодрый тон. — Это интернат для подростков в Беркшире. Заведение для проблемных детей. В основном с проблемами поведения. Для детей, которые — полный кошмар, и еще для тех, которые нормально не едят или которые все время причиняют себе телесные повреждения. — Он пытается засмеяться, но этот звук больше похож на фырканье. — Ким говорит, что это слегка напоминает закрытую школу, за исключением того, что она существует на государственных дотациях. Видимо, Лили действительно повезло, что она попала туда. Это не психушка, ее не держат взаперти или типа того.
Однако Марк подозревает, что именно так оно и есть, именно это и случилось с Лили. Ему пришло в голову, что Ким не только постаралась избавиться от Лили, потому что ей стало влом о ней заботиться — потому что от нее слишком много неприятностей (а он точно знает, что думают матери о детях, которые приносят слишком много неприятностей) — но ей захотелось отправить ее в то место, где он даже не сможет достать ее. Он уверен, что Ким снова смогла его объегорить, и не может признаться себе, что на этот раз он этого не предвидел.
