— Стриптизершей она была — понял? Вот именно это оно и есть — раздеваловка. Раздевает фильм, дает тебе возможность увидеть, что там под ним.
— Ничего подобного раньше не видел, — сказал я ему.
— Откуда тебе было видеть? — самодовольно сказал Зип, — И больше не увидишь. Это Макс изобрел, чтобы можно было вставлять свое тайное. Только глаза у него были такие, что ему эта штука была не нужна. У него было второе зрение во всем, что касалось кино.
— Тайное? Например.
— Например, вроде того, что ты видел с этой раздеваловкой. — Он уже прятал странный маленький прибор в коробку.
— А как он сделан? — спросил я, — Вы знаете?
— Конечно знаю. Его любой шутер может сделать. Всего-то и делов, что пара линз да светорассеиватель. Да еще маленькая такая штуковина для преломления лучей — ее Макс сам придумал. Потому что нужно, чтобы все встало на свои места, а это довольно-таки непросто. Но если кроме этого у тебя ничего нет, то у тебя нет вообще ничего.
— Как это?
— Потому что самое главное — это то, что у тебя на экране. Если у тебя нет светораздвоения, то ты и с саллирандом ничего не увидишь. Это все равно что ключ без замка. Ясно?
— Конечно, — сказал я так, будто что-то понял. — А вы мне не дадите саллиранд на денек-другой?
— Только через мой труп! — отрезал Зип, потом повторил эту фразу еще более мрачным тоном, чем огорчил меня: он и без того уже обитал в теле, которое слишком походило на труп.
Как можно тактичнее я попытался возразить.
— Вы что, никому не хотите открыть, как Касл делал такие вещи? Никогда?
Он словно всю свою несладкую жизнь ждал возможности ответить на этот вопрос. Ответ Зипа был похож на выстрел.
— Ты думаешь, Максу это понравилось бы после того, что они с ним сделали? Да ни в коем разе. Заставили его выпрашивать работу у этих бездарных жмотов. У Кацмана, Гальперина и всей этой шатии-братии{161}. Он для них Фу Маньчжу{162} делал. Ты только представь себе — это Макс-то!
Я видел, как от злости сжались его челюсти.
— Но ведь у него и друзья были, разве нет? — спросил я. — Люди, которые им восхищались и хотели с ним работать. Вы мне говорили, что, когда удача от него отвернулась, ему помогали Карл Фрейнд и Мурнау{163}.
— Это да. Немцы — они вместе держались. Кроме этой важной шишки фон Штернберга — уж такой высокомерный сукин сын! Только почему бы им было не подбросить ему какой работенки? Даже в плохие времена, когда он дошел до ручки, он мог такие фильмы делать — куда там им. Да с самого начала, когда он работал с этим, как его, Лени… Паулем Лени. Ведь весь свет в «Коте и канарейке» делал Макс{164}. А эта сцена на молоковозе, когда кругом огонь, как в аду? Тоже Макса рук дело. Ну, Лени-то хоть и сам был хорош, да и вообще парень неплохой. Он всегда Максу должное отдавал. А вот возьми ты этого Эдагра недоумка Ульмера — тут дело совсем другое. Господи ты боже мой. В «Черном коте» Макс снял ему все лучшие кадры, сценарий переписал, замысел изменил. А знаешь, сколько он за это получил? Курам на смех.
— Интересно, — заметил я. — Потому что вообще-то Эдгара Ульмера сегодня высоко ценят. Некоторые его фильмы называют шедеврами.
Зип уставился на меня; от удивления глаза у него чуть не вылезли на лоб, словно я его огрел дубиной.
— Ульмера? Кто же это его ценит?
— В основном французские критики. Главным образом за «Черного кота» и «Объезд».
— Французские? Ты хочешь сказать — из Франции? — Непритворный гнев исказил его лицо. Я спрашивал себя — не извиниться ли перед ним? — Мамочка моя! Это уж какой-то беспредел! Ты говоришь… Ты говоришь об Ульмере? Об Ульмере?
От отвращения он посерел. Я не упустил случая воспользоваться подвернувшейся возможностью.
— Вы же понимаете, что в ваших силах восстановить репутацию Касла. Есть немало режиссеров, которые ничего не пожалеют лишь бы научиться необычным приемам, о которых вы можете им рассказать.
Он раздраженно фыркнул.
— И кто же это будет учиться у меня, а? У этого маленького уродца, у карлика-коммуняки? Вышвырнули меня пинком под жопу — и все дела. Так что обойдутся, — Потом, посопев немного себе под нос, он поднял на меня глаза и лукаво улыбнулся, — Да ты и половины того не знаешь, что мы с Максом делали, — Ему явно хотелось поделиться со мной, и потому я молча ждал, а он, присосавшись к своей сигарете, делал одну за другой удушающие затяжки.
— Эд Дип? Ты о таком слыхал?
— О ком?
— Эх, ты, а еще в университете! Эд Дип. Древнегреческий парень.
— Вы имеете в виду Эдипа? Греческую трагедию?
— Именно. Мы с Максом хотели кино о нем сделать.
— Правда? Это интересно.
— Значит, ты считаешь, что это интересно? Ну, тогда я тебе скажу. Макс хотел, чтобы камера была глазом этого типа.
— Здорово. Рассказ от первого лица.
Зип скорчил гримасу.
— Первого лица… Ну ты и сморозил, профессор. Фильм должен был показать все эту историю так, как ее видел этот Эд. Теперь ты понял?
— Кажется, да.
— Черта с два ты понял, — брюзгливо проворчал в ответ Зип. — Этот тип был слепой. Ты что, этого не знал?
— Да, он ослепляет себя. Но это происходит в конце. Конечно, у Софокла есть еще одна трагедия, которая начинается, когда Эдип уже слеп. Она называется…
— Да, да, да. Вот о ней-то я и говорю — та, где он слепой. По ней-то Макс и хотел снять кино. Его глазами. Уловил?
Ничего я не уловил.
— Вы имеете в виду темный экран? Совсем темный? Но на что же тогда смотреть?
Зип начал смеяться, но внезапно разразился приступом мучительного кашля. Он любил щелкнуть «профессора» по носу; он получал от этого удовольствие в моей компании. Когда ему удалось набрать в легкие достаточно воздуха, он продолжил.
— На этом экране должно было быть много чего, уж ты мне поверь. Макс все спланировал. Мы даже кое-что успели снять — так, на скорую руку и задешево, — На лице Зипа появилось лукавое выражение, — И вот тут-то и начинается ундерхольд.
— Ундерхольд?
Увидев, что я не понимаю, он повторил слово, акцентируя каждый слог, словно диктовал его ребенку.
— Ун-дер-хольд. Это по-немецки.
Зип мог сколько угодно думать, что это по-немецки, но он явно ошибался.
— А как переводится?
— Ты же у нас профессор. Я думал, что профессора должны знать по-немецки.
Я никогда не говорил, что знаю немецкий. Но я понимал, что просить у него объяснения бесполезно. Как и обычно, у Зипа его просто не было. Я уже понял, что Касл частенько пользовался немецким, чтобы дурачить Зипа. Видимо, это был еще один такой случай. Я запомнил это словечко, надеясь разобраться в его значении позднее.
В тот вечер я пришел в «Классик» с ошеломляющей новостью о саллиранде. Шарки с его техническим складом ума был тут же покорен этим изобретением, хотя понять с моих слов, что говорил Зип о его устройстве, он так и не смог.
— Какие, он сказал, там линзы?
— Он не сказал какие.
— А еще и рассеиватель. Так он сказал?
— Да. И еще какой-то преломяющий фильтр.
Шарки покачал головой.
— Нет, так не поймешь. Ты говоришь, он ее точно тебе не даст на денек-другой?
— Абсолютно. У меня даже создалось впечатление, что он вообще жалеет, что показал мне ее.
— И я тоже жалею, — вставила Клер. — Лучше бы он держал это при себе. Фокус-покус.
Шарки был поражен.
— Ты хочешь сказать, что тебе не интересно, как она работает?
— Не интересно, — ответила Клер. — Я бы к ней и не прикоснулась.
— Не прикоснулась бы?
— Если бы у мадам Кюри было хоть немного здравого смысла, она бы не прикоснулась к радию. Теперь понял?
Что же касается рассказа о замысле «Эдипа», то и у Клер, и у Шарки это вызвало недоумение.
— Кино без картинки — я о таком слышал, — сказал Шарки. — Называется радио.
Пытаясь внести максимальную лепту в прояснение ситуации, я спросил у Клер, не попадалось ли ей немецкое слово, которое звучит «ундерхольд». Нет, ей не попадалось. Даже пробежав по всем unter- в своем немецком словаре, она не нашла никакого ключа к решению загадки Зипа. Вполне понятно, что ее вывод был категоричен.
— Тебе совершенно бесплатно показывают пустой экран от начала кино и до его окончания. Предполагается, что это и есть произведение искусства. Возможно, герр Кастелл полагал, что может себе позволить такую маленькую шутку.
— Не думаю. Зип говорил, что на экране при этом «много всего».
— Много чего?
— Этого он не сказал. Может, это как-то связано с саллирандом.
Хотя я еще несколько раз спрашивал у Зипа про саллиранд, но он упирался и напрочь отказывался говорить на эту тему. «И забудь об этом, понял? На твоем месте я бы вообще забыл, что видел эту чертову штуковину. Если бы эти сироты узнали, что у меня такая есть…»
