Ознакомительная версия.
Надо было все-таки зайти в тот новый диагностический центр, сделать кардиограмму.
— Чего, давление, наверное? — спросила тетка за прилавком, отсчитывая сдачу и с сочувствием поглядывая на Александру. — У меня нынче тоже вот голова прямо раскалывается… Больше ничего взять не желаете? У меня весь товар свежий, и холодильник — как зверь, по такой жаре разве ж можно без холодильника, как тут некоторые… Может, рыбки желаете? Кижуч совсем свежий.
Александра не желала кижуча. Она вообще не очень понимала, почему зашла на этот игрушечный рыночек. Наверное, потому, что он прямо на пути оказался… А, да, потому, что надо было купить печенья и ветчины. А может быть, и не надо. Может быть, они больше обрадовались бы кефиру. Или капусте.
— Сашенька, — с радостным изумлением сказала Зоя Михайловна, всхлипнула и уткнулась носом ей в ключицу. — Сашенька, девочка моя, как же мы соскучили-и-ись…
Настёна сидела в своей комнате на ковре посреди пола и сосредоточенно перекладывала разноцветные лоскутки из одной коробки в другую. Подняла голову, настороженно уставилась исподлобья.
— Здравствуй, Настя… — Александра с трудом проглотила комок в горле. — Ты меня не узнала? Это я, Саша… Я тебе подарок привезла. Извини, ко дню рождения не успела. Но ведь это ничего?
Настёна неуверенно заулыбалась, стала неловко подниматься, как поднимаются дети, недавно научившиеся ходить: встала сначала на четвереньки, потом медленно выпрямила ноги, потом оторвала ладони от пола и, наконец, поднялась во весь рост. Постояла, растопырив руки, качнулась и пошла к Александре, улыбаясь уже с доверчивой детской радостью. Сейчас будет испытание… Настёна подошла, обхватила Александру за шею тяжелыми горячими руками, ткнулась губами в лицо и, конечно, тут же обслюнявила ей щеку.
— Я тоже очень рада тебя видеть, — тихо сказала Александра, осторожно высвобождаясь из тяжелых горячих объятий и нечаянно вспоминая Нину Максимовну с ее «я не всех детей люблю». — Посмотри, что я тебе привезла… Нравится?
— Да, — невнятно пробормотала Настёна, глядя на Александру сияющими глазами и улыбаясь во весь рот. — Саша. Да…
Перевела взгляд на пакет, который Александра поставила на пол, заинтересовалась, опустилась перед ним на корточки, осторожно потрогала руками, заглянула, опять невнятно пробормотала:
— Мишка?..
— Мишка, — подтвердила Александра, машинально вытирая щеку концом маминого шарфа. — Мишка панда.
Настёна уже не слушала, увлеченно высвобождая большую плюшевую игрушку из пакета. Дело двигалось с трудом, но Настёна не нервничала, не торопилась, отворачивала пестрый целлофан по сантиметру, старательно разглаживала складки и заломы ладонями. Она всегда так себя вела, когда ей что-то нравилось. Предпочитала процесс результату.
— Она сегодня спокойная, — за спиной Александры сказала Зоя Михайловна. — Да и вообще в последнее время ничего… Пойдем, Сашенька, я тебе хоть покормлю чем-нибудь. А Настёна пусть тут. Ты не волнуйся, это теперь надолго, даст бог — часа на два… Поговорим спокойно.
Говорила Зоя Михайловна всегда об одном — как Настёна себя чувствует. По ее словам, Настёна чувствовала себя хорошо. Хорошо кушала, хорошо себя вела, хорошо спала, хорошо гуляла… Хорошо училась — недавно вот такое слово сказала, и еще вот такое, и ведь понимает, что говорит, и то, что ей говорят — тоже почти все понимает…
Слушать это было невозможно. Две недели назад Настёне исполнилось семнадцать.
— Не надо меня кормить, — как всегда, сказала Александра, входя за Зоей Михайловной в кухню. — Я опять только минут на пятнадцать… Совсем некогда, ничего не успеваю сделать… Вот, я тут вам немножко ерунды всякой принесла…
Она сунула пакет на угловой кухонный диванчик, села рядом и приготовилась слушать обычные отнекивания Зои Михайловны: «Ой, нет-нет, нам ничего не нужно», — и обычные рассказы о здоровье Настёны. Ну, что ж теперь. Это еще не самое страшное наказание за ее преступление.
— Спасибо, Сашенька, — рассеянно пробормотала Зоя Михайловна, тронула пальцами бок пакета, отвернулась к плите и взялась за чайник. — Спасибо, девочка… И как бы мы без тебя?.. Ну, ладно, я не буду, а то заплачу еще, а мне нельзя. У тебя времени мало, Сашенька, я понимаю, ты и так-то никогда не отдыхаешь, а еще и на нас свои выходные тратишь… Я уж тебя сильно задерживать не буду. Только мне с тобой посоветоваться нужно. Очень нужно, очень. Больше-то не с кем. А сама я не знаю, как быть.
— Конечно, Зоя Михайловна. Я сделаю все, что смогу.
Она постаралась сказать это как можно спокойней. Но вдруг стало страшно. Очень страшно, очень. Как будто вот прямо сейчас случится что-то неповторимое… Хотя ведь все давно случилось.
— Да я уж и не знаю, что тут можно сделать… — Зоя Михайловна поставила чайник на огонь, села на другой конец углового диванчика, положила руки на колени и принялась их внимательно разглядывать. — Теперь, Сашенька, никто ничего не может сделать… Валя-то умерла.
Какая Валя умерла? И почему Александра должна об этом знать? И о чем тут советоваться? Если кто-то умер — так, действительно, что тут можно сделать?
— Валентина. Дочка моя. Мать Настёны… — Зоя Михайловна подняла голову и теперь смотрела на Александру усталыми, но спокойными глазами. — Умерла Валя. Еще два месяца назад.
— Как это?..
Господи, какой идиотский вопрос… Как умирают люди? Как умирают все? Как все. И зачем ей знать, как умерла Валентина, дочь Зои Михайловны, мать Настёны? Она давно уже не думала о ней, как о живой. Никак не думала.
— Да здесь она умерла, в Монино, — спокойно объяснила Зоя Михайловна. — А то бы я и не узнала никогда… Машиной ее сбило. Говорят, сама кинулась под колеса. Под грузовик… Да нет, кинулась — это вряд ли. Пьяная опять была, вот и не глядела. Наверное, к нам приехала. Она иногда появлялась, денег просила. Редко, правда… Или, может, за ключами. Она ключи один раз теряла, в квартиру не могла попасть. А у меня всегда запасные хранятся. В общем, сюда приехала. И — вот… Если бы где еще — так я и не узнала бы… А то сама увидела. Так страшно было, Сашенька… Так мне было страшно… Никто ее не узнал. И я никому не сказала, что это дочка моя. Как неопознанную похоронили, наверное.
— Как это?.. Почему это?.. Ведь у нее же документы какие-нибудь… И следствие, наверное, было… И вы-то ее узнали! Вы точно ее узнали?.. Зоя Михайловна, я что-то совсем ничего не понимаю.
Она правда совсем ничего не понимала. А страх усиливался. Зоя Михайловна смотрела на нее спокойными глазами, медленно качала головой — не понятно, то ли слышала Александру, то ли думала свою думу. Посмотрела, подумала, наконец все так же спокойно заговорила:
— Я ведь о ней давно уж не думала… как о живой. Не могу я ей Настёну простить. Она во всем виновата. Сколько лет со зверем жила. Все больших денег хотела. И уж куда больше-то? Так все мало, все мало… А в саване карманов нет. А как пить стала — так и вовсе не человек. Не захотела я ее узнавать. Большой грех… Но вот не смогла простить. А следствие… Я не знаю. Не установили, наверное. К нам никто не приходил. И к ней никто не приходил, я нарочно в Москву ездила, в квартиру зашла… Свинарник. Ободрано все, и мебели никакой, и посуды никакой… Соседей повстречала, никто ничего не знает, ее вообще никто из соседей не знал. Дом-то приличный, а она… Вроде бы, нечасто у себя бывала. Ее даже и не видал никто. А документы ее здесь, у меня. Я еще когда забрала… Думала: сожжет еще, или потеряет, или вовсе продаст… Она уже два раза паспорт теряла, еле-еле восстановили. Последний паспорт получала — так это когда всем меняли. Я ее сама отвела, а потом и забрала сразу, у себя спрятала. И все остальные документы тоже — и на квартиру, и диплом, и все… Так вот, Сашенька, я и не знаю, что мне делать-то теперь. Там Настя прописана. Если что со мной — как Настя одна? Я бы ту квартиру продала, хоть деньги были бы, знаю женщину одну, она бы за Настей — как за родной… Но она тоже без денег. А я квартиру как продам? Ведь никто же не знает, что Валентина умерла. А раз живая — так и Настя наследство не получит. Не знаю я, что делать. Пойти признаться, что ли? Что это Валентина была… Что не стала я говорить… С ума совсем сошла… Не смогла простить… Грех какой страшный…
Александра слушала и думала, что никто никого никогда не может простить. Даже мать, даже родная мать не смогла! Что уж говорить о самой Александре… Она и себя-то не может простить. И какого совета ждет от нее Зоя Михайловна?
А, да, квартира. Наследство, да. Надо подумать.
— Надо подумать, — сказала Александра. — Признаваться или нет — это ваше дело, Зоя Михайловна. Тут я вам ничего советовать не могу. Но если речь идет только о квартире… Извините, я вас понимаю, я представляю, что вы пережили. Но раз вы заговорили о квартире, давайте пока не будем говорить о… ни о чем другом.
Ознакомительная версия.
