Он легко взял Зою на руки и погрузил в салон.
– Женщина, сядьте к водителю, – приказали Любе.
Врубив сирену, машина моментально тронулась.
– Пристегнись, – сказал шофер.
– В академию можно? – попросила Люба. – Она там работает, это недалеко...
– Хорошо.
Шторка, закрывающая окошко между салоном и кабиной, отодвинулась.
– Валентиныч, дави на газ, не стесняйся, – сказал врач спокойно. – Вену укололи. А вы, женщина, как себя чувствуете?
– Я не пострадала.
– Не волнуйтесь, подруга ваша пришла в себя. Валентиныч нас за три минуты домчит, в академию уже сообщили, что тяжелого больного везем... Нормально все будет.
Шторка закрылась, и Люба закрыла глаза.
Машина ехала очень быстро, и Люба вдруг поверила – все будет хорошо, раз есть на свете такие сильные сноровистые мужики. Они спасут Зою, и Валентиныч успеет довезти ее до больницы.
Стас проверил Ванину кровь на индивидуальную совместимость и, удостоверившись, что кровотечение остановлено, поставил капать. Но, заглянув в рану, похолодел – вместо крови из тканей сочилась едва подкрашенная водичка. Лаборантка сообщила, что гемоглобин восемнадцать – страшный, смертельный показатель для цветущей нерожавшей женщины. Ванькиной крови и единственного пакета эритромассы явно не хватит, чтобы восполнить дефицит крови.
У него вторая группа, у Яна Александровича тоже.
– Алиса?
– Четвертая.
– Третья, – сказал ассистент, не дожидаясь вопроса.
Первая группа – универсальный донор, она годится всем, но самим ее обладателям можно тоже переливать только первую.
– Соня! – крикнул Стас. – Немедленно обзвони весь дежурный персонал. У кого первая группа и гепатитом не болел – срочно к нам! Поторопись.
– Завтра нас всех на кол наденут за прямое переливание, – весело сказал ассистент. – Обязательно кто-то стукнет.
– В случае чего, это моя самодеятельность, вы ничего не знаете, – буркнул Стас и поставил второй пакет.
Колдунов убирает почку, он работает аккуратно, но граммов двести дополнительной кровопотери обеспечено.
– С Ваньки, может, еще нацедим?
– Побойтесь Бога, Станислав Евгеньевич, – вздохнула Алиса. – Он орал: «Соси, соси», – пока я литр двести с него не слила. Потом отрубился.
– Капельницу поставили ему?
– На три литра.
– Молодцы.
Вдруг монитор зазвенел. Остановка сердца! Стас секунду зло смотрел на прямую зеленую линию, бегущую по экрану. «Вдруг это монитор засбоил? Господи, сделай так, что это монитор засбоил!»
Он потрогал область сонных артерий и не ощутил пульсовых толчков. Зрачок? Зрачок широкий.
– Адреналин, атропин, хлористый! – крикнул он. – Ян Александрович, начинайте массаж через диафрагму.
Колдунов одной рукой стал давить на ребра, а другой – сжимать сердце из полости живота.
– Давай, милая, давай!
Целый час они боролись за Зоину жизнь. Колдунов с ассистентом, сменяя друг друга, качали сердце, Стас делал дефибрилляцию, вводил все возможные препараты, но безуспешно. Уже бесповоротно зная, что Зоя умерла, они продолжали реанимационные мероприятия, надеясь на чудо.
– Нужно рану зашить, – сказал Колдунов деревянным голосом. – Стас, пусть пришлют кого-нибудь, я не могу... Нет, подожди, сам зашью. Я должен быть с ней до конца. Давай шить. – Он протянул руку, и сестра вложила в нее заряженный иглодержатель.
Медсестра вышла с таким лицом, что Люба сразу все поняла.
– Зоя Ивановна умерла.
Люба кивнула и встала. Напряжение сменилось странным отупением, она не могла плакать и не знала, что говорить. Единственная разумная мысль была: «Твои истерики никому не помогут».
– От меня что-то нужно? – спросила она глухо.
– Сейчас нет. Все формальности завтра, когда придет администрация.
– Я поеду?
– Организовать вам транспорт? Посидите, я узнаю, вдруг какая-нибудь «скорая» поедет в ваш район, они вас захватят.
– Не нужно. Меня заберут. Я позвоню от вас?
Получив разрешение, Люба позвонила шоферу съемочной группы, про которого знала, что он ночами «бомбит». Через двадцать минут он приехал.
Люба, как была в медицинской пижамке, села на заднее сиденье. По дороге она тупо глядела в окно и пыталась понять, что Зои больше нет.
* * *
Когда Ян Александрович наложил последний шов, Алиса прогнала мужчин из операционной.
– Мы по-женски приберем Зою Ивановну, – сказала она.
Они вышли и растерянно остановились в коридоре. Колдунов плакал, вытирая слезы рукавом операционного халата.
Ассистент сунул всем в рот по сигарете.
– Документы я сейчас оформлю, – сказал он. – Запишу историю и протокол операции, заодно и эпикриз сделаю. А вы, Ян Александрович, домой уезжайте.
Профессор не стесняясь всхлипнул:
– Я жене даже не позвонил. А Зою в морг надо отвезти...
– Поезжайте домой уже!
Стас взял Колдунова за руку и как маленького повел вниз. Молча медленно они прошли тем путем, которым несколько часов назад везли Зою. Вот лежит ее кофточка, сорванная Ваней, вот юбка, бюстгальтер... Стас поднял вещи – нехорошо, если кто-то посторонний увидит Зоино белье.
«Это я виноват, – думал он, – дал плохой наркоз. А последнее, что чувствовала Зоя в своей жизни, – это боль от интубационной трубки. Боль эту причинил ей я. Мы не дали ей толком проститься с Ванькой, безжалостно вытолкали его из операционной. Почему сегодня дежурил я, а не опытный анестезиолог? Она вытаскивала с того света людей с гораздо более тяжелыми ранениями, с огромной кровопотерей, а мы не смогли ей помочь!»
* * *
– Ян? – В приемном их встретила сухопарая рыжая женщина.
– Катя!
Супруги обнялись.
– Я все знаю, – сказала Катя Колдунова. – Соня предупредила.
Она помогла мужу переодеться. Никаких причитаний, сочувствий, сожалений. Молча застегнула молнию на колдуновской куртке и увела его.
Ассистент взял у Сони бланк истории болезни и сел писать.
– Слушай, мы же не знаем, что произошло, – сказал он озадаченно. – Обстоятельства травмы как писать? «Скорая» сопроводительный лист оставила?
– Все известно, не переживайте. С ней вторая пострадавшая была, рассказала, что на них во дворе наркоманы напали. Очень сильная женщина, представляете, она Зою Ивановну на себе из двора вынесла и «скорую» остановила.
– А где она сейчас? – напрягся Стас.
– Домой ушла. Какой-то мужик за ней приехал.
– Высокая, с короткой стрижкой, и волосы красные?
– Ага. Вы что, знакомы?
– Что с ней, Соня? Почему вы ее отпустили?
– Да там ерунда. Губа разбита и легкий сотряс. Травматолог ее смотрел.
– Ты данные взяла? Телефон записала?
Стас потянул к себе журнал регистрации травм. Значит, муж существует на самом деле, раз приехал за ней. Но сейчас эта мысль была совсем не страшной, а далекой и посторонней, будто от сознания ее отделяла толща воды.
Он вышел на улицу и набрал номер.
– Люба? Это Стас.
– Здравствуйте. Я только что вошла.
– Как вы себя чувствуете?
– Не беспокойтесь. Я совершенно здорова, не думайте обо мне, у вас и без меня забот хватает.
– Я не могу о вас не думать. Особенно сейчас. Зачем вы уехали? Вы пережили потрясение, организм мобилизовал все резервы, и вы можете сейчас не чувствовать признаков серьезной травмы. Лучше бы вы вернулись. Пусть муж привезет вас обратно, и мы положим вас под наблюдение.
– Стас, еще раз повторяю, волноваться не о чем. Меня смотрел врач.
– Тогда постарайтесь уснуть. То, что случилось, – это очень страшно, но оно уже случилось. Мы не можем ничего исправить. А вам нужно спать.
– Стас... – Он услышал в трубке тяжелый вздох. – Спасибо. Я хотела бы вас утешить, только не знаю как.
– Для меня лучшее утешение – знать, что с вами все в порядке. Ложитесь спать.
Люба думала, что хлопоты о похоронах лягут на ее плечи, ведь у Зои не было родственников, но академия организовала комитет. Розенберг заплатил за место на Красненьком кладбище, сотрудники скинулись на памятник, так что Любе оставалось только горевать и поправляться.
Наверное, она все же получила травму – утром голова болела так, что Люба не могла поднять ее с подушки.
Неужели нужна была Зоина смерть, чтобы понять, что за человек Максимов? Почему она не слушалась подругу? Эти мысли мучили еще хуже, чем головная боль.
Максимов ушел с балкона, увидев, что их обступили хулиганы, – вспоминать об этом было страшнее всего. Гораздо страшнее, чем о том, как она волокла окровавленную Зою на себе. Гораздо страшнее, чем о том, как она кидалась под колеса «скорой помощи», не зная, собьет та ее, не заметив, или остановится. Он мог бы крикнуть с балкона: «Я зову милицию!» – мог бы спуститься вниз. Но он предал их, и его предательство стоило Зое жизни.
На третий день он позвонил.
– Кажется, я погорячился, – сказал он нарочито небрежно.
Максимов тщательно делал вид, будто не знает, что произошло в его дворе. Люба поняла – он звонит не потому, что волнуется за нее или чувствует себя виноватым. Просто узнал, что Зоя умерла, и хочет разведать обстановку. Если бы Зоя поправлялась, он не объявился бы, ведь они расстались в ссоре.
