Вчера закончились дополнительные занятия, и в день, когда по-настоящему начались летние каникулы, я карабкался вверх по каменным ступеням.
Погода стояла исключительно жаркая, и солнце безжалостно пытало меня своими лучами, льющимися с небес и отражающимися от земли. Футболка уже промокла насквозь.
Впрочем, не от большого желания я подвергал себя издевательствам и истязаниям.
— Всегда знала, что ты хлюпик! — со смешком сказала идущая передо мной девушка, глядя на то, как я обливаюсь потом и задыхаюсь. Обидевшись, я собрался было возразить, но решил, что сначала стоит перевести дух, и прибавил ходу.
— Давай-давай! — снисходительно поддержала она меня, хлопая в ладоши, но по её лицу я не мог понять, подбадривает она меня или подначивает.
Добравшись до верха и обтираясь полотенцем, я наконец ей возразил:
— Не сравнивай меня с собой.
— Ты же парень! И не стыдно?
— Люди высокого происхождения, такие как я, не утруждают себя упражнениями.
— Ты их недооцениваешь.
Я достал из рюкзака пластиковую бутылку с чаем и сделал несколько жадных глотков. За это время девушка ушла далеко вперёд. Пришлось поспешить следом, и вскоре мы вышли на площадку с отличным видом на округу. С высоты весь наш город был как на ладони.
— Как хорошо!.. — воскликнула девушка, раскинув руки. И действительно, пейзаж радовал глаз, а ветер приятно обдувал кожу. Чувствуя, как он сушит пот, я отхлебнул ещё чаю и воспрянул духом.
— Что ж, почти пришли.
— Смотрите-ка, вдруг силы появились! В награду получишь конфетку.
— Вы что, на пару считаете, будто я в основном питаюсь жвачкой и конфетами? — спросил я, вспоминая лицо друга, никогда не упускавшего случая угостить меня в классе жвачкой.
— Так получается, что у меня всегда в кармане лежат сладости. На вот!
Я с видимой неохотой взял конфету и сунул в карман. Какая, интересно, эта по счёту?
Девушка, мурлыча себе под нос, бодро зашагала дальше. Я устало заковылял позади, но, словно увидев в этом демонстрацию нашего с ней соотношения сил, через не хочу заставил себя выпрямиться.
Утоптанную землю скоро сменила брусчатка, а значит, мы прибыли на место.
Мы отыскали каменное надгробие среди множества других, выстроившихся рядами.
— Харуки, тебе поручается вода. Наберёшь вон там.
— Можно два вопроса? Во-первых, какие ещё есть обязанности и, во-вторых, не лучше ли сходить вдвоём?
— Работай молча. Я же тебе конфетку дала.
Хотя меня это глубоко возмутило, я знал её характер и понимал, что дальнейшие споры бессмысленны. Молча положил вещи и пошёл к колонке. Возле неё лежало несколько вёдер и черпаков. Я взял черпак, наполнил ведро водой из крана и вернулся к ожидавшей меня девушке.
Она стояла и разглядывала небо.
— Уже? Вот и молодец.
— Могла бы помочь.
— А я высокого происхождения.
— Ладно-ладно. Тогда прошу.
Я передал ей ведро и черпак. Почтительно их приняв, она от души плеснула водой на могилу семьи Ямаути. Брызги, разлетевшиеся от камня во все стороны, попали мне на щёки. Надгробие таинственно засверкало, отражая лучи солнца.
— Сакура-а, подъём!..
— По-моему, воду не для того льют. Совсем не для того, — попытался я урезонить девушку, плескавшую воду на могилу. Не послушавшись, она вылила всё до последней капли. Выглядела при этом довольной, и с неё градом лил пот. «Должно быть, это такой вид спорта», — в порядке бреда предположил я.
— Когда молишься у могилы, надо хлопать в ладоши?
— Обычно молятся в тишине, но для Сакуры будет лучше, если мы хлопнем.
Встав бок о бок, мы один раз хлопнули в ладоши и, загадав, чтобы Сакура нас услышала, зажмурились.
И дружно отправили ей наше мысленное послание.
Простояв довольно долго со сложенными ладонями, мы почти одновременно открыли глаза и вместе положили на могилу наши подношения.
— Ну что, идём домой к Сакуре?
— Да.
— И мы с её мамой основательно тебя пропесочим.
— Не вижу ни одной причины, чем я это заслужил.
— А я вижу, но не знаю, с какой начать. Например, что у тебя за настроение такое летом двенадцатого класса, что ты вообще не занимаешься?
— Можешь мне не напоминать, я умный, и учиться мне не нужно.
— Вот об этом мы и поговорим!
Её ехидный выпад растворился в высоком синем небе. Мои мысли сосредоточились на доме Сакуры, где я давно не был. В прошлый раз я познакомился и поговорил с её старшим братом.
— Кстати, я впервые пойду туда не один.
— И это главное достижение нашей проповеди!
Наслаждаясь совершенно бессмысленной перебранкой, мы вернули ведро и черпак на место, на этот раз вдвоём. Снова подошли к могиле, сказали: «Теперь мы идём к тебе домой» — и отправились назад той же дорогой. Идти по ней было немного скучно, но, оставаясь у могилы, мы бы занимались лишь бессмысленной и развесёлой перебранкой, а это непродуктивно.
Как и по дороге сюда, Кёко шагала впереди, а я глядел ей в спину.
Я складываю ладони и закрываю глаза.
Передаю тебе свои мысли — то, что только моё.
Прости меня. За то, о чём я сейчас думаю.
За то, о чём молюсь.
Ты меня знаешь, так что сперва позволь пожаловаться.
Всё оказалось непросто. Не настолько просто, как ты говорила и чувствовала.
Налаживать отношения с людьми совсем не так просто!
А по-честному — дико сложно.
У меня на это ушёл год. Впрочем, тут есть и моя вина.
Но я сделал выбор, и наконец я здесь. Хочу, чтобы ты меня за это похвалила.
Год назад я решил, что стану похожим на тебя.
Тем, кто способен признавать других. Тем, кто способен любить других.
Не знаю, получается у меня или нет, но, по крайней мере, выбор сделан.
Сейчас я и твоя лучшая подруга, она же мой первый в жизни друг, пойдём к тебе домой.
Я, правда, хотел бы, чтобы мы посидели втроём, но что поделать, это невозможно. Попробуем как-нибудь на небесах.
Почему мы вдвоём идём в дом, где нет тебя? Чтобы исполнить обещание, которое я в тот день дал твоей матери.
Я слишком с этим затянул? Вот и Кёко так сказала.
Выслушай же моё оправдание. Поскольку я жил сама знаешь какой жизнью, я не знал, например, по каким критериям определяется, кто твой друг.
Я считал, что мы с Кёко должны появиться в твоём доме в качестве друзей.
И основывался на её отношениях с тобой и со мной, потому что не знал других.
С того дня, как она сказала, что меня не простит, мы понемногу, просто крошечными шажками, прошли по дороге к дружбе. Я шёл по ней впервые, шаткой походкой, но Кёко, несмотря на свою обычную горячность, терпеливо меня ждала, и я безмерно ей благодарен. Ещё бы, она ведь твоя лучшая подруга. Ей, разумеется, я об этом не скажу.
И наконец, не так давно мы с ней съездили туда же, куда ездили с тобой год назад, — правда, вернулись в тот же день. Тогда я впервые сказал Кёко о моём обещании твоей матери. А она разозлилась: мол, что ж ты раньше не сказал?
Такой вот вспыльчивый у меня друг.
Моё подношение тебе — купленный там гостинец.
Его сделали из слив, собранных на том месте, где обитает бог учёбы.
Тебе пока только восемнадцать лет, но в порядке исключения — разрешаю. Пробу я снял, вкус отменный.
Буду рад, если тебе понравится.
Кёко в полном порядке. Ты, наверное, и так знаешь?
Я тоже в порядке. В куда большем порядке, чем до встречи с тобой.
Когда ты умерла, я решил так: я жил для того, чтобы встретить тебя.
И не мог поверить, что ты жила для того, чтобы стать нужной мне.
Но сейчас я думаю иначе.
Я верю, что мы жили, чтобы быть вместе.
Нас самих нам было недостаточно.
И мы жили, чтобы дополнять друг друга.
Такие вот у меня мысли.
И потому, лишившись тебя, я должен научиться стоять на своих ногах.
Мне кажется, я смогу — ради нас, что стали когда-то одним целым.
Я ещё приду! Не знаю, что происходит с душой после смерти, поэтому повторю свой рассказ у тебя дома, перед твоей фотографией. Если ты меня не услышишь — расскажу, когда сам попаду на небеса.
