– Думаю, что мутти и фати это знать ни к чему, вот и все. Вот и все, что я хотела сказать.
– Ясно. Уже сказала.
Приподняв велосипед, Луиза спускается по лестнице. На Миху, стоящего в дверях, не оборачивается.
– Передай Мине привет.
– Передам.
– Передай ей еще, что мой брат – заносчивый засранец.
– Передам.
– Куда ж ты денешься.
Внизу лестницы Луиза высмаркивается. Миха прислушивается, а потом закрывает дверь.
* * *
В детстве мы с сестрой часто дрались. Жестоко, с царапаньем и пинками, иногда до крови.
Помню, как-то подрались дома у бабушки с дедушкой. Я разошелся дальше некуда. Мы находились наверху лестницы, и я лежал на полу. Вопли, икота и все такое. Я пытался дотянуться и лягнуть Луизу, но до нее было не достать. Она сидела на верхней ступеньке и тоже плакала, широко раскрыв рот. Из ее разбитой губы текла кровь, и зубы были красные. Наверное, это я ей заехал.
И тут на лестничную площадку, где я лежал, пришел опа, обнял меня, притиснул к груди, прижался щекой к моим волосам. Я помню его запах – мыло и сигареты.
Другой рукой он обнял Луизу. Помню, что и к ее волосам он прижался щекой, но я не придал этому значения. После, возможно, я ревновал, но в тот момент мне было все равно. Рядом опа, как тут можно злиться? Когда опа был рядом, все было хорошо.
* * *
Миха под дождем катит из школы домой. Льет так сильно, что приходится снять очки, чтобы разглядеть дорогу. Рядом в фонтанах брызг голосят машины. Он добирается до дому насквозь промокший и, переодевшись, залезает в постель. Долго не засыпает, лежит и смотрит, как угасает день. Хочется есть, но Мина еще не пришла, к тому же он никак не может согреться. Думает о дедовой фотографии, которая лежит в кармане мокрых брюк, брошенных на пол в ванной среди другой сырой одежды.
Звонит телефон, в квартире уже темно. Он задремал, потерял счет времени, а телефон гулко дребезжит в холодном безмолвии прихожей.
– Что вам нужно?
Вопрос? А он еще и представиться не успел.
– Что вы хотели меня спросить?
– Простите? Кто это?
Но Михе уже известно, кто это, и дрожат руки – еще до того, как он обрел способность думать, способность говорить. Нет.
– Это Иосиф Колесник. Звонит из Белоруссии. Задавайте ваш вопрос.
Тишина в трубке, затем тяжелое дыхание. Быть или не быть? Миха помнит, как добр был к нему этот старик. Вежлив. Но сейчас он сердит.
– Извините. Господин Колесник, вы должны меня простить. Я спал. Утратил чувство времени…
– Вы журналист?
– Нет.
– Вы хотите спрашивать обо мне?
– Нет.
– Нет?
– Я не журналист.
– Кто вы?
– Михаэль Лехнер.
– Вы это уже говорили.
– Я учитель.
– Что вы хотите от меня?
Миха не находит ответа. Такого ответа, который бы не относился к деду, а упоминать деда ему не хочется.
– Что вы хотите от меня, господин Лехнер?
– Вы помните немцев, оккупацию. Мне так сказали.
Ответа нет, слышно одно только дыхание. Тяжелое, испуганное; глубокий вдох.
– Я хотел поговорить с кем-то о тех временах. Что происходило в вашем городе, когда пришли немцы.
– Вы еврей.
Это был не вопрос.
– Нет. Нет. Я немец. Я хочу сказать, я не еврей.
– Так какой у вас вопрос?
– Господин Колесник, я неуверен, что по телефону…
– Вопрос!
Хрипло кричит он. Его голос врывается в Михины уши.
Миха вешает трубку.
* * *
Миха потрясен звонком и злостью, с какой говорил Колесник, но молит Бога, лишь бы он снова позвонил.
* * *
Миха не ходит на работу. После того как Мина уходит в больницу, он звонит в школу, сказывается больным и весь день сидит на кухне с телефоном в обнимку.
Спустя четыре таких молчаливых дня он выходит на работу, а когда на пятый день возвращается домой, находит письмо.
* * *
«Герр Лехнер!
Пожалуйста, примите мои извинения. Я пережил это здесь, а вы, я думаю, знаете, что тогда были страшные времена.
Пожалуйста, поймите. Вряд ли я смогу ответить на ваши вопросы. Мне больно вспоминать те годы. Я предпочитаю о них не говорить.
Иосиф Колесник».
Михаэль раз за разом перечитывает тщательно выстроенные, осторожные фразы. Почерк аккуратный, с наклоном.
* * *
– Почему ты мне не сказал о нем?
– Потому что я тогда расплакался, Мина, и не показал ему фотографию.
– Почему ты мне не сказал о его звонке?
– Все потому же. Я повесил трубку, сбежал. Не знаю.
Мина вздыхает, и Миха краснеет от стыда. Она отодвигает от себя письмо и, опершись на стол, подпирает рукой поясницу. Вес ребенка уже сказывается на ее походке и осанке.
– Что ты ему сказал? Я имею в виду там, в Белоруссии.
– Ничего. Я хотел его расспросить, но у меня не хватило смелости, и он меня прогнал. Попросил меня уйти.
– Он еврей?
Миха качает головой.
– Всех евреев убили.
– Хватит. Я так больше не могу, Михаэль.
Мина качает головой и открывает рот, чтобы сказать еще что-то, но Миха ее перебивает.
– Я, наверное, туда поеду.
– Куда?
– В Белоруссию, поговорю с ним.
– Но он попросил оставить его в покое.
– Я и оставлю его в покое. Только узнаю про деда. О нем самом спрашивать не буду.
– Он просто-напросто тебя прогонит.
– Может быть, не знаю. Я ему напишу, съезжу еще раз. На следующих каникулах, где-нибудь в будущем месяце.
– К черту, Михаэль.
Мина поднимается и ходит по комнате. Прислоняется к двери, отвернувшись.
– Мина.
– Я так больше не могу. Это отвратительно, Михаэль. Не желаю терпеть такое в своем доме.
– Прости, Яшин. Прости меня, и мы больше никогда не будем об этом говорить. Просто я поеду и все узнаю.
– Зачем тебе знать? Мне это непонятно. Правда. Зачем тебе знать?
Миха пожимает плечами. Но она стоит спиной и его не видит.
– Просто так.
– Что хорошего из этого выйдет?
– Я не верю, что ты действительно так думаешь, Мина.
– Думаю. И тебе бы следовало. Попробуй взгляни на это с чьей-нибудь стороны. Меня, твоей матери господина Колесника. Подумай о других людях.
– Я думаю.
– Врешь.
Миха со злостью смотрит ей в спину, понимая, что она права.
– Это мой дед. Вы помните, как он расстреливал евреев из вашей деревни?
– Да ну тебя!
– Что? Так это твой вопрос! Разве не это ты хочешь спросить?
Она поддает ногой дверь и снова упирается кулачками в поясницу. Михаэль за столом плачет.
– Я беременна, а ты хочешь поехать в Белоруссию и поговорить со стариком, который знать тебя не желает, о том, о чем он вспоминать не хочет. Такая картина, Миха, понимаешь?
Он не отвечает, боится, что голос задрожит. Если бы только она подошла, обняла его, но она не подойдет, он знает. Это видно по ее плечам и кулачкам.
Миха плачет потому, что знает: она права. Нечестно оставлять ее беременной одну. Он делает больно ей, своей матери, отцу, дяде, сестре, Колеснику и бабушке тоже.
Но еще он плачет от жалости к себе.
Это мой дед. Вы помните, как он расстреливал евреев из вашей деревни?
Мина задала вслух вопрос, который он едва осмеливался проговаривать про себя.
* * *
Миха пишет Колеснику, Колесник отвечает.
Снова старик твердит, что вряд ли сумеет ему помочь, но это письмо тоже написано вежливо, а на конверте вместе с адресом выведен телефон.
Миха аккуратно складывает письмо и прячет его, пока Мина не проснулась.
* * *
Сначала Миха решает позвонить, но в конце концов снова пишет письмо. Так проще: он будет меньше волноваться и яснее изложит просьбу.
Это исследовательский проект, посвященный немецкой оккупации Белоруссии, материалы которого будут использоваться учителями как пособия по войне и холокосту. Для его завершения мне необходимы детали быта немецких солдат и полицаев, служивших в тех местах. Я понимаю, что вам довелось пережить, господин Колесник, но ваши воспоминания, я уверен, помогут мне, а также, возможно, и будущим поколениям не повторить ошибок прошлого. Буду вам очень признателен, если вы сможете уделить мне время.
