Про деда Миха не упоминает. Еще одна ложь. Непрямая, эдакая фигура умолчания – но ложь все равно. И если быть честным, то нужно признаться, все это не для того, чтобы оградить старика – чтобы себя оградить.
Он обещает Колеснику не расспрашивать его, не вникать в подробности его жизни.
Если вы не захотите о чем-либо говорить, вам стоит просто мне об этом сказать. А если вы захотите все прекратить когда угодно, – я тотчас уеду.
Это, как кажется Михе, несколько компенсирует ложь.
* * *
– Ты подумал о том, что будет здесь, если ты уедешь?
– А что?
– Не подумал, так ведь?
Мина отрезает хлеб и некоторое время наблюдает за тем, как Миха готовит.
– Твои родные, Михаэль.
– Знаю.
– Не-а. Не знаешь ты ничего.
Мина, прислонившись к холодильнику, мнет в руках хлеб. Интересно, с кем она говорила. С мутти, с Луизой. О чем они говорили? Надо бы спросить. Мина ждет. Надо бы проявить интерес.
– Ты думаешь, опа пил, потому что чувствовал вину?
– Возможно.
– Это могло начаться в лагере, где он был. То есть в тюрьме. В общем, там, где его русские держали.
– Мина, прошу тебя. Не пытайся меня, пожалуйста, отговорить.
– Лично мне бы лагеря точно хватило.
Она замолкает и ест свой измученный хлеб. На Миху не глядит, хотя ему этого так хочется.
– Мне неизвестно, что там делали с немецкими пленными, но там было ужасно, Михаэль.
Миха смотрит, как она откусывает хлеб.
– У нас лежал один старик из ГУЛАГа.
– Ты мне никогда не рассказывала.
– Это было до тебя. Даже двадцать лет спустя после лагерей на тело все равно было страшно взглянуть. Истощенное, со следами побоев. Он был алкоголиком.
Доев хлеб, Мина подходит к плите помешать еду. Она стоит совсем близко, но Миха чувствует, что сейчас ее лучше не трогать.
– Но я видел фотографии, что там творилось, Мина. Там, где служил опа.
Мина мешает еду.
– Я должен знать, он тоже такое делал?
– Зачем?
– Просто чтобы знать.
– Для меня это не ответ, Миха.
Однако она не сердится. На этот раз плачет Мина. Миха стоит рядом. И хотел бы объяснить, да не умеет.
– Я люблю своего деда, Мина. Не знаю, как еще это сказать. Наверное, он сделал что-то ужасное. Мне важно это знать.
– Ты будешь любить его, даже если он убивал людей?
– Не знаю.
Она поднимает глаза. Я думал об этом, Мина, и я действительно не знаю.
– Он, наверное, не помнит. Этот Колесник. Он, наверное, и не знает ничего, Михаэль. Ты, скорее всего, никогда ничего не узнаешь.
Протянув руку, Миха дотрагивается до ее талии. Мина поворачивается к нему, обнимает. Плачет. Между ними маленькое препятствие, их гордость – будущий малыш. Миха утыкается в Минину шею.
* * *
«Герр Лехнер!
Я обдумал Вашу просьбу и, в свете ваших заверений, готов предложить свое содействие.
Колесник».* * *
– Думаю, если вы напишете для меня текст, я смогу его скопировать.
Минину подружку просьба Михи удивила. Предложив ему сигарету, она тянется за пепельницей на соседнем столике.
– И все-таки, кто он, кому вы пишете?
– Андрей? Это мой друг.
– Вы белорусского не знаете? И русского тоже?
– Нет.
– И у вас есть друг белорус, который говорит по-немецки?
– Да. Я у него жил.
– Понятно.
Несмотря на ее улыбку, Миха по-прежнему нервничает.
– Хотите кофе? Булочку?
– Кофе с удовольствием.
Он кладет перед ней письмо и направляется к стойке сделать заказ. Вернувшись, он видит, что она уже не улыбается.
– Вы собираетесь рассказать своему другу, что ваш дед был фашистом и воевал в его стране?
– Да.
– Погибло свыше полутора миллиона человек, вы в курсе? Два миллиона.
– Да.
Миха кивает, хоть он и не знал. Почему я не знал этого?
– В моем роду вырезали целое поколение.
– Фашисты?
– Фашисты.
Она возвращает ему письмо, но он не берет. В голову приходит: она вышла замуж за немца. Поразительно.
– Вы вышли замуж за немца.
– Да.
И умолкла. А с чего она обязана передо мной отчитываться? Она перечитывает письмо.
– Надеюсь, у вас понимающий друг.
– Мне нужно немного рассказать ему об Иосифе Колеснике. Местечко это маленькое. Он все равно узнает, что я с ним беседовал, так пусть лучше узнает от меня.
– Хорошо. Как скажете.
Некоторое время она пишет, потом останавливается.
– Вы хорошо его знаете?
– Нет.
– О семье его знаете?
– Нет, но он в курсе, что я немец. Он принимал меня очень радушно. И его мать тоже.
Она пожимает плечами и вновь принимается писать. Миха чувствует себя неловко, теперь он начинает сомневаться.
– В общем, можете послать его прямо так, но если передумаете, вычеркните этот кусок.
Она обводит пять предложений.
– Это о вашем дедушке. Дело, конечно, ваше, но письмо без них смысла не утратит.
* * *
Миха опоздал. Он пришел на вокзал с огромным запасом времени, но сначала одну электричку отменили, затем – вторую.
На платформе, коротая время, шепотом беседуют люди. Миха думает об отце – тот всегда приходит заранее и теперь будет его ждать. А еще думает: «Почему сегодня? Почему поезда не ходят сегодня?»
– Прости. Заседание затянулось.
Отец пожимает плечами, угощает его кофе. Они стоят у киоска, а вокруг жители пригородов разворачивают кульки со снедью. Миха не собирался лгать. Нужно было сказать ему про электрички, но как-то само собой вырвалось. Эдакая бесцельная ложь – легкомысленная, бездумная.
Он думает, я нарочно опоздал, чтобы его обидеть.
Получается, Миха обидел отца, еще и рта не успев раскрыть.
– Я не стану много говорить, Михаэль. Буду краток.
Оглядывает вокзальную толпу.
– Мой отец был солдатом. Он погиб под Сталинградом, и я никогда его не видел, но знаю, что сражался он против солдат, а не против мирных граждан, и с этой мыслью я могу жить спокойно. Шла война. И эта мысль меня успокаивает. Аскан служил в SS. В Waffen SS, но все равно в SS, и он воевал на востоке. Это кое о чем говорит. Мне. О том, что всегда есть повод сомневаться. О том, что ты прав.
Миха молчит. Сам сказал.
Миха смотрит на отца, как он качает головой. Откашлявшись, фати продолжает.
– Я знал Аскана много лет, десять лет. Я любил его, я люблю твою мать, а она его сильно любила. В душе, понимаешь, я не могу поверить в то, что он был способен убивать. В бою – само собой, но не так, как ты думаешь. Не расстреливал безвинных.
– Гиммлер говорил, что это как в бою. Война против евреев.
– Михаэль. Дай мне договорить.
Миха кивает. Ему совестно. Он терпеливо ждет, пока отец подберет слова.
– И все же сдается мне, что он был на такое неспособен. Но повод для сомнений всегда есть.
Миха, чтобы не смущать взглядом отца, отводит глаза и смотрит в чашку.
– Я не говорил о своих сомнениях твоей матери – и никогда не скажу. А тебе сейчас это говорю, чтобы кое-что объяснить. Пусть это закончится на нашем поколении. Ясно? Бернт, твой дядя, родился уже после войны. Ты понимаешь? Я не хочу, чтобы это коснулось тебя и Луизы. Аскан вас обоих любил. Я хочу, чтобы у вас от него осталась только его любовь.
Берет портфель и пальто. Миха не может себя заставить взглянуть на отца, поэтому не знает, смотрит ли тот на него.
Мина права. Я натворил сам не знаю что.
Белоруссия, лето 1998-го
Миха снова здесь, и чувствует себя неловко; он этого не ожидал. Когда он в прошлый раз видел Елену Колесник, он плакал у нее на пороге, а она вынесла водки и настаивала, чтобы он ушел.
Сегодня она приготовила еду, испекла чудесный сытный хлеб. Пока она накрывает на стол, Миха рассматривает фотографии на подоконнике. На одной из них сняты Колесник с женой – в то время, когда они были моложе, средних лет. На обоих – пальто, застегнутые от холода на все пуговицы. Стоят, втянув головы в плечи, на засыпанных снегом каменных ступенях. Держат друг друга за руки, руки в варежках, Елена прижимает к груди букетик цветов. Оба смотрят не на камеру, а в землю. Оба улыбаются, но явно смущены. Когда Миха отрывает взгляд от снимка, в дверях стоит Колесник.
