– Гм… м-м-м… – неопределенно произношу я.
Он придвигает ко мне вечернюю «Пост».
Делаю глоток и открываю газетку на шестой странице.
Заголовок: «Принцесса-Новобрачная – душа компании».
И заметка: «Похоже, в том, что мы редко видим обворожительную супругу принца Хьюберта Люксенштейнского, виноват только он сам, но никак не Сесилия. Сесилия Келли – в прошлом арт-дилер – держалась в тени после своего бракосочетания позапрошлым летом на озере Куомо в Италии, в фамильном замке обширного поместья, принадлежащего отцу жениха принцу Генриху Люксенштейнскому. Однако накануне вечером, на торжестве по случаю полувекового юбилея Нью-Йоркского балета, красавица принцесса, щеголяя новой, „под мальчика“, стрижкой и туалетом от Бентли, появилась одна и очаровала именитых гостей, в числе которых были…а затем она в высшей степени эффектно покинула банкет вместе с новоявленным экранным божеством по имени Майлз Хансон…»
Я сворачиваю газету.
– Сесилия, – спрашивает Хьюберт, – ты меня все еще любишь? Сесилия…
Жестом я останавливаю его:
– Не надо. Не на-до.
Дорогой дневник!
Думаю, мне теперь получше.
Я встаю, одеваюсь и просматриваю газеты, оставленные Хьюбертом, бросаю взгляд на часы – девять утра – и вдруг понимаю, что могу кое-что сегодня сделать. Это настолько непривычное ощущение, что я даже прикидываю, не принять ли мне санакс, но впервые – Боже мой, за сколько лет? – осознаю, что мне не нужны антидепрессанты. Я лучше съезжу в город и – ха! – навещу в офисе своего муженька.
И самое-то ужасное, что чем дольше я об этом думаю, тем больше убеждаю себя: так и следует поступить. В конце концов, Хьюберт мой муж, а что может быть естественнее желания жены навестить мужа в обеденное время? Раз уж она думает, что он с кем-то крутит (а может, так и есть), и раз уж она догадывается, что у него есть другие планы на это время (уж это скорее всего), этот изящный ход поможет ей заставить его сделать выбор между ней и его прежними планами. И этот выбор поведает жене все, что она желала бы знать о своем муже:
а) если он предпочтет свое дело своей жене – значит, он дерьмо и не любит ее;
б) если он предпочтет свою жену своему делу, это не исключает вероятность того, что он таки дерьмо, но может, он любит ее.
Как бы то ни было, у меня предчувствие, что Хьюберт собирается сходить налево, а я непременно хочу поймать его на этом.
По каким-то причинам в тот момент, когда я постукиваю по столу секретарши изящной золотой зажигалкой, на мне темно-синяя шляпа и перчатки в темно-синюю и белую полоску. Мой лежащий в сумочке сотовый телефон кажется совершенно никчемной вещью рядом с двумя гигиеническими тампонами и надкусанным собакой печеньем.
– Х.Л., будьте добры, – говорю я секретарше, которая сначала никак не реагирует, а потом спрашивает равнодушно и устало:
– Как ему доложить о вас?
Я отвечаю:
– Я его жена.
Она осматривает меня с ног до головы и говорит:
– Минуточку.
Все, о чем я способна думать, это о том, что она почему-то не узнала меня. Меня душит ярость, и мне хочется убить ее, и я снова барабаню по столу зажигалкой.
Затем я напоминаю себе, что мне теперь лучше.
Она снимает трубку и спрашивает кого-то:
– X. у себя? – Ее, похоже, спрашивают о чем-то, потому что она отвечает: – Его жена здесь. – Секретарша кладет трубку и говорит: – К вам кто-нибудь выйдет.
– Что это значит – «кто-нибудь выйдет»? Где мой муж? Я пришла сюда не к кому-нибудь, я пришла к своему мужу.
– Его сейчас нет на месте.
– А кто-нибудь здесь вообще бывает на месте?
– Он знал, что вы должны приехать?
– Конечно, знал, – говорю я и чувствую, что все идет не так, как нужно.
– Сейчас он, вероятнее всего, в студии. Сегодня в шоу участвует Дайана Мун.
– Какое мне дело до Дайаны Мун?
Секретарша смотрит на меня так, будто я с луны свалилась. У нее накладные ногти, покрытые лаком красного, белого и синего цвета; кроме этих полосатых ногтей, в ней нет ничего примечательного.
– Многим… сейчас есть дело… до Дайаны Мун.
Я снимаю перчатки, тяну их поочередно за каждый палец.
– Это потому, что она… убила собственного мужа?
Секретарша нервно оглядывается.
– Он умер от передозировки. К тому же Дайана… она настоящая героиня. Отзывы о ней… просто великолепны.
Я нарочито громко зеваю:
– Ну и что же такого она совершила?
Спрашивая это, я блефую, и нетрудно доказать, что я и сама никогда ничего важного не совершила, а только вышла замуж за Хьюберта, одного из самых завидных женихов на свете.
Секретарша пристально смотрит на меня:
– Я попробую разыскать Хьюберта для вас.
В этот момент через бронированную серую дверь, ведущую в закрытый для посторонних глаз лабиринт студий, входит Констанция Деволл.
– Сесилия, – говорит она, протягивая руку, – я так рада видеть тебя снова! Жаль, ты выбрала не лучший день для того, чтобы сделать сюрприз. Мы сейчас работаем с Дайаной Мун, а она… что ж, она – Дайана Мун.
– А я принцесса Сесилия Келли Люксенштейнская, – говорю я, невольно желая пустить пыль в глаза, хотя я и знаю, что подобного рода сообщения побуждают людей поскорее связаться с репортерами из колонки сплетен, – и я хочу видеть мужа.
– Неужели это так срочно, принцесса Люксенштейнская? – В этот вопрос Констанция вкладывает максимальный сарказм, за который я непременно отплачу ей позже; может, постараюсь, чтобы ее уволили. Она – так я слышала – похожа на меня, только «моложе, милее, привлекательнее». Но в чем я уверена, так это в том, что она по уши влюблена в моего мужа (как все эти тупоголовые выпускницы Гарварда), пытается заманить его в постель с тех пор, как два года назад стала его линейным продюсером, и вполне искренне полагает, что Хьюберту было бы лучше с ней, чем со мной.
– А я имею право видеть своего мужа только в случае крайней необходимости? – спрашиваю я с не меньшим сарказмом.
– Все дело в том… вокруг полно охраны.
– Вероятно, для того, чтобы защитить Слейтера Лондона от Дайаны Мун?
Констанция и секретарша быстро переглядываются. Секретарша наклоняется и делает вид, что просматривает телефонограммы.
– Я могу оставить вас в Зеленой комнате, – наконец говорит Констанция, – но ничего не могу обещать.
Через несколько минут я сижу в артистическом фойе и преступно курю сигарету за сигаретой. Поглядываю на экран телевизора и вижу, как Дайана Мун, одетая в атласное вечернее платье (одна бретелька небрежно приспущена), наклоняется к Слейтеру Лондону и с полнейшей серьезностью говорит:
– Я никогда не оглядываюсь на прошлое. Мне повезло и, – тут она смотрит прямо в камеру, – я благодарю Господа нашего за каждый день. – Затем она с видом победительницы откидывается на спинку стула, кладет ногу на ногу, а руку перебрасывает через спинку – так, чтобы была видна ложбинка между ее грудями. Она хихикает.
Слейтер Лондон, наполовину англичанин, наполовину американец, некогда блистал в телепередачах для подростков, но его стремительная карьера оборвалась, когда он был уличен в пристрастии к ношению женской одежды; сейчас он наклоняется через стол и говорит:
– Дайана… вы стали фанаткой Христа?
Дайана Мун бледнеет; она явно не в силах взять себя в руки.
– Слейтер, а розовые панталоны с оборочками вам ни о чем не говорят?
Вопрос застает Слейтера врасплох, но он тщательно скрывает это, поглаживая свой светлый «ежик»:
– Это в них была Алиса в Стране чудес, когда провалилась в кроличью дырку?
– В дырку? – уточняет Дайана игриво. – Вам так нравится это слово?
Слейтер смотрит в камеру.
– Ну все, народ, пока. С нами была Дайана, скажем ей за это спасибо огромное и пожелаем удачи в ее новом фильме. – Затем он несколько секунд улыбается в камеру – до того как содрать с себя микрофон – и кричит: – Нам лучше вырезать последний кусок!
Звук слабеет, в студию входят техники и Хьюберт, которого обвивает руками Дайана, через плечо она смотрит на Слейтера; потом они все удаляются, экран гаснет.
Мне вдруг становится жаль своего мужа.
Да знает ли он, что его ИСПОЛЬЗУЮТ? Что такое на самом деле его работа? Приглашать гостей и следить за тем, чтобы Слейтер не загремел за совращение малолетних? Кто бы еще взялся за это?
Хьюберт. «Европейский кронпринц: воплощенное великолепие и просто славный малый!» – захлебывалась от восторга какая-то газета три года назад, когда Хьюберт впервые начал работать. В первый же день его сфотографировали в закусочной на углу – он покупал сандвич. И еще раз – когда он вышел с бумажным пакетом в руке: он помахал пакетом фотографам и улыбнулся. «Первый день учебы принца», – съехидничал автор заголовка на первой странице «Нью-Йорк пост» на следующий день, и тогда это вовсе не показалось мне странным.
– Я всего лишь хочу заниматься каким-нибудь обычным делом. Как простой человек, – так сказал Хьюберт. И я согласилась.
