Терпение
И сидящим в стране и тени смертной воссиял свет.
Матф. 4,16.
Склон холма окружен желтовато-золотистым ореолом. Нагой склон — на нем не растут ни трава, ни цветы, ни кустарник. Нагой и шелковистый, как песчаная дюна.
А на вершине его высятся несколько пальм. Те, которых коснулся свет, выдержаны в оранжевой гамме, их листья сияют, остальные же темные. Ни у одного из этих деревьев нет корней. Кажется, будто пальмы просто поставлены здесь и вот-вот заскользят по гладкой скале. Заскользят к свету, что проходит рядом с ними, колыхаясь, словно легкое облачко.
Это облако такое необычное, потому что вокруг ночь. За горой бурое небо.
Это ночь. У подошвы холма мирно спит овечье стадо. Но двое животных подняли головы, разбуженные светом, явившимся в ночи. Пастушеская собака забеспокоилась: опершись в темноте на передние лапы, выгнув спину и вытянув острую морду в сторону необычного облака, она рычит. Собака в тревоге, ее висячие уши чуть оттопырены назад. На скале рядом со стадом лежат два пастуха. Их тоже только что внезапно разбудил странный свет, что воссиял на склоне холма. Они приподнялись, опершись на руку, и обратили удивленные лица к светлому облаку. Свет такой яркий, что оба прикрывают глаза ладонью.
Но свет проник им в сердца. Потому что золотистое это облако лучится в ночи светом ради них, чтобы ослепить их зеницы, наполнить души волнением и любовью.
На самом деле это облако — вращающаяся сфера красноватого пламени, в сверкающем средоточии которой летит прозрачный ангел. У ангела тело голубя. В одной руке он держит белый скипетр, а вторая поднята в приглашающем жесте.
В жесте, приглашающем, призывающем пастухов встать и немедля отправиться в путь. Ибо родился Младенец, который уже ждет их.
Люси долго глядит на репродукцию «Благовещения пастухам» Таддео Гадди. Уже много лет она ездит во Флоренцию и видела эту фреску в капелле церкви Санта-Кроче. Она запечатлелась в ее памяти. Именно из-за желтовато-золотистого сияния, которое окутывает всю эту сцену. Разумеется, в Тоскане она открыла для себя много других произведений и даже гораздо более значительных, но ни у одного из художников, писавших фрески, она не видела такого призрачного света.
Цвета на репродукции не совсем точны, но все равно от картинки исходит то же самое легкое волнение. Люси никогда не могла объяснить себе, что в этой фреске так удерживает ее внимание и приводит чуть ли не в смятение. Тем более что открытку с репродукцией Гадди Люси прислал ее друг Луи-Феликс, хотя он ничего не знал об ее особом интересе к этой фреске.
Люси переворачивает открытку и видит убористый почерк Луи-Феликса, меленькие заостренные буквы. Уже в школе у него был такой же вот куриный почерк, который порой невозможно было разобрать. Открытка датирована серединой мая.
«Дорогая Люси!
Наконец-то настоящий отпуск. Мы с Джуди решили несколько дней отдохнуть в Тоскане. Живем мы во Фьезоле, неподалеку от Флоренции. Пишу тебе на террасе отеля, где мы отдыхаем после похода в Санта-Мария-Новелла и Санта-Кроче. Знаешь ли ты фреску „Благовещение пастухам“ Гадди? Не напоминает ли тебе что-то сверхъестественный свет, который излучает ангел? Хоть репродукция не слишком точна, вглядись хорошенько: мы с тобой видели нечто подобное. Было это страшно давно, почти тридцать лет назад! Солнечное затмение, которое мы наблюдали в школьном дворе. После я видел много других затмений, но до сих пор храню взволнованное воспоминание о том, первом. Знаешь ли ты, что Таддео Гадди тоже был страстным наблюдателем необычных небесных явлений и даже очень сильно испортил себе глаза, когда смотрел на затмение солнца в июле 1339 года? Чрезмерная любовь к звездам и тайнам неба погубила его зрение, но зато одарила его подлинным вдохновением, позволившим решить проблему освещения, чему свидетельством является эта фреска. Ну вот, после того как я напомнил о большом затмении нашего детства, я нежно приветствую тебя и надеюсь, что этим летом мы увидимся. Джуди присоединяется ко мне и целует тебя.
Луи-Феликс».
Люси кладет открытку. Луи-Феликс не переменился и, надо думать, никогда не переменится. Он один из тех редких людей, что сохраняют до конца жизни неприкосновенной благодать детства, подобно зернышку красоты в сердце, зернышку доброго сумасшествия. Свет созвездия Лиры, под которым он был рожден, так никогда и не померк для него, его детские мечты обрели жизнь и продолжение. Он стал тем, кем хотел быть.
У Луи-Феликса счастливая память. Из прошлого она сохраняет только прекрасное, ничто темное не омрачает ее. Он не хранит зла на Люси за ее злобную грубость. Когда она оскорбляла его, прогнала от себя, он молча ушел; да, он страдал, но уже тогда простил ее за то зло, которое она причинила ему. Зло словно соскальзывает с Луи-Феликса, ему негде в нем зацепиться.
На много лет они потеряли друг друга из вида. Закончив школу и получив степень бакалавра, Луи-Феликс поехал учиться в Париж, потом в Соединенные Штаты, там женился и остался на постоянное жительство. Люси же в юности училась не так блистательно, как ее бывший друг. Предоставленная после смерти Фердинана самой себе, она превратилась в строптивого, не признающего никакой дисциплины подростка. И как только смогла, оставила родительский дом, этот мрачный склеп, стены которого были пропитаны унынием и запахом нескончаемого траура. Она уехала в Париж и жила там сумбурной жизнью, скорей ночной, чем дневной, чуть-чуть поучилась в Академии Художеств, потом попробовала себя в театре, после него в фотографии. Но ничего не доводила до конца, потому что хотела все и сразу. Во всем ей хотелось достичь вершины совершенства, а верней сказать, абсолютного соответствия того, что кричало, болело в ней, и выражения этой боли. У нее недоставало терпения пройти по извилистым тропам ученичества, строгого самоограничения и труда. В ней пылали картины; палимая внутренним этим огнем, Люси мечтала обрести возможность выразить это пламя одним-единственным движением, возвышенно-прекрасным и окончательным. Однако пламя пригасало, становилось банальным, теряло всякую возвышенность и красоту, чуть только выходило из сферы мечты и замысла и соприкасалось с реальностью. А мир вокруг нее все так же продолжал быть уродливо деформированным; люди, вещи, время неизменно наносили ей раны, словно торчащие камни или факелы, горящие черным огнем.
В начале семидесятых умерла старуха Люсьена, а через два года после нее тетя Коломба, и обе оставили Люси деньги, которые она постаралась побыстрей истратить. Люси объездила мир во всех направлениях. Он сузился для нее до размеров земного шара, где она так и не смогла найти ни места для себя, ни смысла. Пять лет странствовала она. Бывали у нее и друзья на один день, и любовь на одну ночь. У ее чувств, как и у давних грандиозных художественных проектов, не было завтра. Правда, с некоторыми мужчинами у нее случались отношения достаточно длительные. Но всякий раз связь разрывалась. Потому что и в любви Люси требовала абсолюта, причем немедленно, хотя была не способна определить, что он собой представляет, этот абсолют; к тому же она совершенно не брала в расчет личность своего возлюбленного, который не мог или не хотел соответствовать столь безмерным притязаниям. Единственно, что ей удавалось, так это наполнить неистовством и страданием каждую из своих слепых любовей. Она неизменно превращала любовь в войну, из которой неизменно выходила побежденной и с уроном. И всякий раз в сердце у нее возникал вопрос, вспыхнувший в тот далекий день в ландах во время грозы: «Любит ли он меня? Любил ли он меня хоть один миг?» Однако людоед по-прежнему пожирал ответ.
Она видела великолепные произведения искусства, любовалась восхитительными пейзажами, порой сталкивалась с незаурядными людьми. Но еще больше повидала уродливого и отвратительного, что прозябает в грязных кварталах больших городов, влекущих к себе своим обманным очарованием и населенных людьми с мутными душами и грязными мыслями. Ее отец полжизни занимался тем, что общался с миром на расстоянии, а она мчалась без остановок, объехала весь свет, пощупала его собственными руками. И ничего не обрела, лишь окончательно утратила иллюзии.
Вернувшись во Францию, Люси узнала, что отец умер семь месяцев назад. Мать не смогла ей сообщить о его кончине, потому что не знала, где она.
После долгой исступленной гонки по чужим странам и городам Люси вновь поселилась в Париже. Земля была круглая, серая и бугорчатая, как шлак. Смерть отца придавила Люси новым бременем, на этот раз печали. Она терзалась угрызениями, оттого что не повидалась с отцом перед смертью, и от этого открывались старые раны. Она часто думала о нем, и порой ей казалось, что она начинает понимать его, сознавать всю бездну одиночества и горечи, которые в жизни были уделом этого человека, в жизни, погребенной среди болот.
