Глава 42
После встречи с Альфредо Инсуа и разговора о «причастии» Тано как никогда много думал о страховании. И о смерти. Почему-то казалось, что смерть словно бы разлита в воздухе. Два самолета разрушили Всемирный торговый центр, будто карточный домик, и теперь никто не мог избавиться от чувства страха. В тот день дети остались дома, катастрофа совпала с Днем учителя — занятий не было. Но в полдень они отправились на день рождения.
— Проверь, не откладывают ли праздник из-за этих башен, — сказал он Тересе.
— А при чем здесь это? Трагедия случилась в Нью-Йорке! — ответила жена и повезла детей на день рождения.
Тано снова остался дома наедине со своими мыслями.
У него в Troost был страховой полис. И там отсутствовал пункт о досрочном расторжении. Обычная страховка, которую эта компания делала для своих сотрудников во всех странах мира. Тано охотно согласился на такие условия, ему никогда не приходило в голову, что она может понадобиться раньше. Он ведь считал, что и дальше все пойдет как прежде. Или даже лучше. В его карьере каждая смена работы означала увеличение зарплаты, более высокую должность и более важные задачи. У него не было СПИДа или другой смертельной болезни, из-за которых Альфредо Инсуа перекупает страховые полисы. А если и были, то он об этом не знал. Хотя, если подумать, любая жизнь ведет к смерти. Иногда ее можно предсказать, иногда она наступает в самый неожиданный момент, но смерть неминуема. Он сел за компьютер. Через окно увидел, как вернулась Тереса, она пошла в сад пересаживать недавно купленные растения вместо засохших. Саженцы до сих пор находились в особых пластиковых пакетах питомника Green Life. Название он прочел через окно. Звонил отец, спрашивал, как у него дела с его новым бизнесом.
— Прекрасно, — солгал он.
— Другого я от тебя и не ожидал, у тебя хорошая школа, — ответил отец и пригласил его в октябре вместе съездить в Карило, чтобы снять на лето, на январь, дома рядом.
— Вы же поедете летом в Карило, да?
— Конечно, — солгал Тано еще раз.
Он повесил трубку. Открыл в интернете страницу своего банка. Ввел имя и пароль. Посмотрел на остаток средств. Взял калькулятор, сложил цифры. Добавил ту сумму, что была у него на другом счете. Облигации, стоимость которых резко упала в связи с ростом уровня рисков в стране. Если подождать, то, возможно, цена их снова возрастет, но в этом он сомневался. Открыл на компьютере файл Exel с записями расходов. Разделил свои накопления на сумму ежемесячных трат. Пятнадцать месяцев. Через пятнадцать месяцев при том же уровне жизни у них начнутся проблемы. У него самого, у Тересы, у детей. У всех. И думать нечего о том, чтобы снять дом в Карило, где они обычно проводили лето. А лето уже близко. Он просмотрел список со статьями расходов. Прикинул, от чего можно было бы отказаться. Например, не платить за обучение в школе, как в конце концов поступил Мартин Урович в начале года. Или отказаться от прислуги, как Рони Гевара. Но он не Урович и не Гевара. Если он не будет платить, то окажется в списке должников. А если продолжать жить в Лос-Альтосе, то совершенно невозможно отказаться от занятий спортом для детей, от игры в теннис, от абонемента в спортзал и еженедельных сеансов массажа для Тересы. Кино, вино, одежда, музыка — если они хотят поддерживать прежний уровень жизни, то все это необходимо. А другой жизни Тано себе не представлял. Отъезд Уровича казался ему глупостью — одной из многих, что совершал его друг. Для того чтобы сменить образ жизни, Мартин выбрал другую страну, на другом континенте, где говорят на другом языке. Там он отправит детей в государственную школу, не будет нанимать служанку, снимет небольшую квартиру, не станет ходить в кино или играть в теннис. Но это будет уже в Майами, достаточно далеко, так что никто не увидит, как низко он пал. Даже если место, где найдет наконец пристанище Урович, окажется хуже Ла-Патерналя,[54] это, что ни говори, Майами.
Какая трусость с его стороны, подумал Тано. Трусость худшего сорта. Сам он не мог допустить, чтобы его семья в чем-то нуждалась — ни здесь, ни на другом конце света. Дело не в том, чтобы никто не увидел твоего краха, а в том, чтобы краха не случилось. Он должен что-то придумать. Снова пересчитал: пятнадцать месяцев. Или даже меньше, если облигации снова упадут в цене, а он так и не решится продать их. И еще есть страховой полис с покрытием в пятьсот тысяч долларов, но эти деньги получить нельзя, ведь никакого несчастного случая не произошло. Он не стоит таких денег, пришло ему в голову. Но в соответствии с общей политикой Troost все директора компании по всему миру должны быть застрахованы на эту сумму. И Тано при уходе с работы договорился о продлении страховки еще на полтора года. Срок почти вышел. Через три месяца исполнится полтора года с тех пор, как голландцы его уволили. Полтора года без работы. Полтора года он надеялся, что от него потребуется какая-нибудь консультация, рассылал резюме, ждал ответов. Полтора года. Пятнадцать месяцев. Пятьсот тысяч долларов. И он сам — с неизвестной датой смерти.
После того как он упал с лестницы той самой ночью, когда его друзья купались в бассейне у Тано Скальи, Рони пришлось остаться в больнице. Его отвезли в лабораторию и в рентгеновский кабинет. Я позвонила домой сказать сыну, что мы задержимся, потому что той записки, что я написала под крики мужа — «Мы с твоим отцом уехали по одному делу, но скоро вернемся, если что — звони мне на мобильный. Все хорошо. Надеюсь, у тебя тоже. Целую. Мама», — мне показалось недостаточно. Прежде всего для меня самой. Хуани не звонил, и я хотела выяснить, что с ним. Мне нужно было это знать, чтобы успокоиться и заняться Рони с его сломанной ногой, как он того заслуживал. Я попала на автоответчик. Повесила трубку. Интересно, неужели он до сих пор бегает с Роминой босиком по улицам, как тогда, когда он попался мне на глаза при выезде из Лос-Альтоса. Или он снова надел коньки? Куда же они, хотелось бы знать, бежали? Почему? Может, спасались от кого-то или от чего-то? Или сами за кем-то гнались. Или просто бегали безо всякой цели. Я попыталась выкинуть все эти вопросы из головы. Поискала в сумочке сигареты, но их там не оказалось. Решила пройтись поискать киоск. По тому же коридору мне навстречу шли трое мужчин в белых халатах. Я узнала дежурного врача, потом поняла, что он шел из отделения травматологии вместе с хирургом, который должен оперировать Рони. При встрече со мной они остановились. И только стоя перед ними — одна перед тремя незнакомцами в белых халатах, — я вдруг поняла: то, что происходит вокруг, гораздо серьезнее, чем я могла себе представить. И это касалось не только сломанной ноги моего мужа. Но тогда я еще не представляла себе, насколько все серьезно. Врачи пытались доходчиво и в подробностях рассказать, что намерены делать. Речь шла не только о том, чтобы наложить на сломанную ногу гипс и зашить рану. Перелом сложный, он требует операции, общего наркоза, нужно соединить обломки кости и закрепить их болтами. Меня поразило упоминание о болтах. Я скривилась, и ноги у меня стали ватными. Хирург все говорил какие-то слова о большой и малой берцовых костях, об их соединении, но травматолог понял, что со мной что-то происходит, и попытался успокоить:
— Это почти что обычная операция, очень простая, не волнуйтесь.
Я кивнула, не объясняя им, что выражение моего лица изменилось не из-за операции или боли, даже не из-за мысли о возможном риске. Дело было в болтах. Меня поразило, что их вставляют в тело и они не стареют вместе с остальным организмом. Куски железа, пластика или резины останутся целыми даже тогда, когда надобность в них отпадет. Когда плоть вокруг них разложится и истлеет. После того как умер мой отец, мама вдруг решила вынуть его зубные протезы, а я стала возражать:
— Ты не должна трогать папины зубы.
— Это не папа, это всего лишь труп, — ответила она.
Мы страшно поругались. Было уже почти не важно, что отец мертв, главное — что она собиралась сделать с его вставными зубами.
— Зачем они тебе? — закричала я.
— На память. — Мама удивилась, что я этого не понимаю.
— Это отвратительно!
— Еще отвратительнее будет, если однажды из земли достанут его истлевшие кости вместе с зубным протезом.
И добавила:
— Пусть этим придется заниматься тебе, а не мне.
Так оно и случилось. Однажды мне позвонили с кладбища Авельянеда: кто-то из нашей семьи должен был подписать бумагу о том, что мы согласны на извлечение останков моего отца. Мы тогда уже жили в Альтос-де-ла-Каскада, и ехать на кладбище мне было слишком далеко и долго. Я очень редко бывала там, с тех пор как мы переехали в новый дом. В тот самый, который купили у вдовы Антьери. В тот, где мы живем сейчас. Но кто-то из родственников обязательно должен был явиться. И это сделала я, потому что мою маму к тому времени уже сожгли в крематории согласно ее воле. Папа же лежал в земле. До того самого дня. И тут эти челюсти, сохранившиеся, несмотря на время и работу червей, напомнили мне не столько об отце, сколько о саркастической ухмылке матери. Болты тоже сохранятся, как и зубные протезы. Будут лежать в земле, пока их не извлекут оттуда. Хотя ни Рони, ни я, ни наши знакомые из Лoc-Альтоса не попадем ни на Авельянеду, ни на какое-нибудь другое муниципальное кладбище. А на частных кладбищах не нужно вынимать из земли останки, чтобы освободить место. Там покупают дополнительный участок. Расширяют кладбище. Или придумывают что-нибудь еще. Там вокруг много места для дальнейших захоронений. Но если такое произойдет, если на частных кладбищах тоже начнут извлекать покойников, чтобы освободить место, или если мы однажды не сможем оплачивать расходы и утратим право на участок, если нам позвонят с кладбища и попросят кого-нибудь присутствовать при эксгумации того, что останется от Рони, то я, или Хуани, или наши внуки увидим среди останков эти болты.
