Она была некрасивой.
Может быть, этим все и сказано.
С красивыми все ясно: строят глазки, жеманничают, соглашаются пойти в кафе. Назавтра у них уже другой, послезавтра — третий… Лепешкин любил красивых, их капризы, словечки с подковыркой. Игру — кто кого переиграет. Эта девушка сказала ему:
— Вы пьяны!
Заводской эстрадный оркестр играл достаточно громко, но понять, что отвергнут, было можно.
Она стояла, вытянувшись в струнку, совершенно затравленная. «У нее нет парня», — догадался Лепешкин.
В клубе был «Голубой огонек» третьего цеха. Отмечали успешное выполнение плана, пригласив на встречу всяких замечательных людей и Лепешкина, непонятно только, почему его. Он пришел, слушал умные речи о нравственном воспитании, стихи. Еще был конкурс девушек — на лучшее приготовление салата.
Лепешкин запомнил эту девушку-струнку, нашел ее в цехе, поинтересовался, как у нее в смысле техники безопасности, все ли в порядке.
— Я хотел бы поговорить с вами. Под часами. Надеюсь.
— Сегодня не могу, — ответила она запальчиво.
— Я и не предлагаю сегодня.
— Мы договаривались с девчонками в библиотеку идти, — оправдывалась она на всякий случай, всякое ведь можно подумать. — Поступать готовлюсь. В железнодорожный.
— Ясно. Тогда завтра. В «Ротонду» пойдем. Это Усов придумал кафе-мороженое называть. Поэт, между прочим, стихи его в газете печатают.
В «Ротонду» Лепешкин пришел пораньше, чтобы занять столик. Усов, словно сговаривались, ждал его. И официантка тотчас явилась.
— Что вам, маковки?
— Лимонад, — сказал Лепешкин.
Усов рассмеялся.
— Ты ничего не понял, Вася. Я сегодня не один. Я сейчас приведу девушку, совершенно необыкновенную. Она пьет только лимонад.
— А ест?
— Грызет гранит науки.
— Чеснок должен пахнуть чесноком. Водка должна пахнуть водкой. Почему мужчина пахнет чесноком и водкой?
— По-моему, это Омар Хайям.
— Вообще-то дорабатывать надо. Стихотворение в прозе будет.
— Про водку убери, не напечатают. А так хорошо.
— Сам знаю.
— Ну ладно, иду за девушкой. Столик держи.
Девушка ждала его под часами, вытянувшись в струнку.
— Добрый вечер. Нас ждут. Вася Усов. Будет стихами забрасывать, не смущайся.
Последнее напоминание было отнюдь не лишнее. Когда она сняла плащ и осталась в платье с глубоким вырезом, то ее шея и плечи, как и лицо, покраснели от смущения.
Он провел ее через зал и посмеивался ей в спину, на тот случай, если она кому-то покажется смешной.
— Мы вас очень ждали, — сказал Усов, — тем более что без вашего разрешения не отважились что-то выпить. Замаялись от жажды. Разрешите?
Девушка не смогла ни слова вымолвить, а лишь вдохнула воздух так, что ноздри затрепетали, и несколько раз кивнула.
— Спасибо, — сказал Лепешкин, изо всех сил сохраняя серьезность.
— А вы что-нибудь с нами? — спросил Усов.
Девушка повторила свое судорожное «да».
— Вы отчаянная девушка, — сказал Усов. — Вы ничего не бойтесь. С Лепешкиным не пропадешь. Тонкий знаток техники безопасности.
— Вася, девушке трудно принять твою манеру. Но слушайте, он увлекается. Поэт — и этим все сказано. Дайте ему какое-нибудь слово, он оттолкнется от него и накрутит стихотворение.
Усов предостерегающе поднял руку:
— Вообще я ищу слова. Нужно в какой-то заданный миг быть в нужном месте, чтобы встретиться с нужным словом. А еще я ищу людей.
— Ну вот, Вася, подработаешь, и будет стихотворение о словах.
— Вы такие… умные, — сказала девушка, и пятна снова выступили на ее щеках и шее.
— Она прелесть, — шепнул Усов.
— Ты бы видел, как она меня отшила. Классика. «Вы пьяны!» Нет, у меня так не получится. Повторите, а? Специально для Усова. Вася жизнь изучает. Ему нужно. Я вот интересен ему как тип. Он от меня черточку какую-нибудь возьмет для стихотворения. Остальное бросит. Раков ели когда-нибудь? Шейку ешь, а остальное — в мусор.
— Но так же нельзя, — растерянно сказала девушка.
Лепешкин самодовольно рассмеялся.
— Да шутит он, — сказал Усов. — Петю я беру целиком, растворяю, и этим раствором пишу его образ.
Девушка тонко рассмеялась и закрыла рот ладошкой. Если Усову так хорошо в обществе девушки, то пусть бы и развлекал ее. Может быть, напоить? Чтобы знала…
— Слушай, Усов, девушка хочет выпить, а ты ее заговорил.
Девушка улыбнулась шутке Лепешкина.
— Я ужасная пьяница.
— И заметьте, — подхватил Усов. — Слово-то, какое — женского рода. Наверное, это еще со времен матриархата. Приходит разбушевавшаяся жена домой, сквернословит, зарплату мужу не отдает. И муж пишет жалобу в профсоюзную организацию племени.
Лепешкин поморщился. Опять понес, не остановишь. Но, с другой стороны, что предложить взамен?
Официантка принесла коньяк. Усов оживился до того, что стал напевать.
— Пейте, — сказал он девушке. — Мы не смотрим. Представьте, один рыцарь клялся подарить своей возлюбленной солнечные лучи в бутылке. А где накапливаются лучи? В винограде. А коньяк — это концентрированные солнечные лучи.
— Если уж тебя на просветительство потянуло, то обрати внимание на этих молодых людей — мешают коньяк с пивом.
Парни с соседнего столика повернулись к Лепешкину.
— У нас на Колыме теперь все так.
— Наверное, вы дегустатор, — сказал Усов.
— Нет, я старатель, — ответил парень. — Мы вот с другом запчасти летим доставать.
— И поэтому надо пить коньяк с пивом?
— Да мы его редко видим. Пиво. Только в Магадане, а это полтысячи километров.
— Эксперименты, значит, проводите?
— Председатель сказал, что пьянеть нам нельзя. Мы должны поить всяких нужных нам людей, а сами — как стеклышко.
Лепешкин рассмеялся, уверенный, что это розыгрыш.
— Ясно, алкоголь на них не действует, — сказал Усов. — Пьют, чтобы горло прополоскать. Пьянеют от дистиллированной воды.
Говорил он, обращаясь к девушке, та улыбалась, и Лепешкину опять захотелось одернуть Усова, слишком многое себе позволяет.
— Как вы там живете? — спросил он парня.
— Как живем? Золото гребем бульдозером. Медведи в шахту заходят. Я как-то еду на бульдозере, а на обочине медведь голосует. Подбрось, говорит, до Мальдяка, у меня там берлога.
Лепешкин улыбался, понимая, насколько северный парень язвительнее и тоньше Усова, с его многословным и тяжеловатым юмором.
— А как там у вас в смысле техники безопасности? — спросил Усов и хитро посмотрел на девушку.
— Насчет этого хоть отбавляй, — сказал парень. — Револьверы дают — мамонтов отпугивать.
— А вы мороженую водку ели? — спросил второй парень. До этого он молчаливо смотрел в бокал с шампанским, куда набросал кусочков шоколада. Пузырьки газа крутили, толкали шоколадинки, и это веселило парня. — Водка у нас мерзнет, минус шестьдесят…
Лепешкин вдруг засуетился, и девушка с тревогой смотрела, как он качнул стул, приподнялся… Она смотрела с испугом и с каждым движением Лепешкина, пугалась все больше и тоже встала.
— Я сейчас вернусь, — сказал Лепешкин.
— Мне уже пора, — сказала девушка.
— Я сейчас вернусь и провожу.
— Не надо, — сказала она. И верила, что не надо, не кокетничала.
— Может быть, и не надо, но положено… А слушай, пойдем пешком, бодро сказал Лепешкин. — Ночь прохладная, и, если насидишься в духоте, воздух особенно свеж.
— Можно и пешком.
— Мама не заругает?
— У меня нет мамы. Я детдомовская.
— Извини.
— Я и не обиделась. Обижаться не на что. Вырастили нас, учили. На работу устроили. Завод над детдомом шефствует, не знал? Приезжают заводские парни, девчата, игрушки привозят, концерты устраивают. Да просто говорят с нами. Знаешь, как хочется, чтобы с тобой поговорили!
Лепешкин положил ей руку на плечи, а она будто не заметила, стучит своими каблучками. Как жеребенок подкованный. Впрочем, жеребят, кажется, не куют.
— Как тебе эти? Север? Дурость какая-то.
— Нет, они честные.
— Будут клянчить запчасти свои, а им не дадут.
— Рассмешат какого-нибудь начальника, он и даст.
— Тогда тебя тоже надо в снабженцы. Начальник загнется от укоров совести.
— А тебе нравится твоя работа?
— А тебе?
— Не знаю. Все равно буду поступать. Я железную дорогу люблю.
— А я авиацию.
— Ну, вот и пошел бы в летчики. А ты ведь людей спасаешь, да? И меня — косынку ношу, чтобы волосы в станок не утянуло. И стружку не беру пальцами.
— Кстати, знаешь, у летчиков инструкции — каждая строка написана кровью.
— Ужасно.
«Летчики гибли, а такие, как мы, писали», — пришло в голову Лепешкину. И он резко переменил тему:
— Целоваться ты умеешь?
