Лукин лишь усмехнулся, ничего не сказал. Попросив показать ему эскизы декораций, он углубился в изучение рисунков, потом отложил их, достал из кармана блузы коробку «Казбека» и предложил папиросу мастеру.
— Кучеряво живешь! — прищурился Акимыч. — Ну да мы свои, по жизни-то оно так вернее.
Он извлек на свет пачку махорки, положил ее на стол. На приклеенной сверху этикетке был изображен мешок, на котором сидел мужик. Под картинкой Лукин прочел надпись: «Кури махорку КТК, и в миг пройдет твоя тоска!» Из папиросной бумажки Акимыч ловко свернул ровненькую толстенькую сигаретку, воткнул ее в длинный костяной мундштучок.
— А что, с декорациями не торопитесь? — Лукин закурил, откинувшись на спинку стула, посмотрел на складную, плотную фигуру мастера. — Рабочих рук не хватает?
— Хватает — не хватает, — загадочно покачал головой Акимыч, — куда спешить!..
— Так вроде премьера на носу…
— Это зависит от носа, — философски заметил мастер. — У наших, у творческих, семь пятниц на неделе. Сегодня сделай так, завтра эдак, а как время подопрет, они на все согласные. Пусть перебесятся, а там видно будет, все равно я лучше их знаю, что и где должно на сцене стоять!..
Не успел он изложить свой подход к работе с артистической интеллигенцией, как в проеме двери показалась растрепанная женская голова и по-военному скомандовала:
— Акимыч, к Захаве! Они там с художником друг друга за грудки…
— Во, видишь, — прокомментировал Акимыч, — значит, дозревают до кондиции!..
Собрав со стола кипу эскизов, он положил их аккуратненько в папочку, завязал на ней ботиночные шнурочки и вразвалочку отправился в зрительный зал. В предвкушении зрелища корриды Лукин поспешил за ним.
— А я замаялся всем объяснять, — говорил человек в художнической блузе, расхаживая перед сценой и отбивая темп собственной речи рукой, — дерево надо переставить! Не должно оно лезть в окно. Ну, голубчик, ну, батенька, — бросился он по проходу, завидев Акимыча, — ну сделайте «кельк-шоз» с кабинетом Булычова, в нем же не развернуться!
— Послушайте, Акимыч, — перебил художника Захава, — я все-таки считаю, что лестница на второй этаж должна находиться на сцене! Нельзя, чтобы актер уходил куда-то за кулисы и только потом появлялся наверху. Это самое «потом» прерывает действие, противоречит психологии внутреннего развития спектакля…
— Но из-за вашей лестницы невозможно увеличить кабинет Булычова, — не соглашался художник. — Это еще надо посмотреть, прерывается действие или нет, а вот когда артисту негде, извините за выражение, стоять, тут уже не до всяких там изысков. Да и времени на вашу лестницу нет, и строить ее некому. Акимыч, у вас осталось время на лестницу? Не осталось! — тут же продолжал художник, не давая Акимычу раскрыть рта. — А премьера вот она — рукой подать!
Акимыч благоразумно молчал, наблюдая за сражением. Лукин приблизился, сказал из-за его спины:
— Лестница необходима даже с точки зрения сбалансированности декораций. Вокруг нее, как вокруг центрального элемента, компонуется все остальное. Я сравнивал два ваших эскиза — с лестницей значительно лучше!
— Вот видите, что говорит свежий человек, — обрадовался Захава.
Художник посмотрел на Лукина с таким выражением, будто хотел спросить: а ты кто такой, но только махнул рукой.
— А… делайте как хотите! — Он повернулся лицом к сцене, где была смонтирована часть декораций, и на остатках запала продолжал: — Но дерево из окошка, сделайте одолжение, уберите. Этого я вам не отдам!
— Что ж, — хитро улыбнулся в усы Акимыч, — ты лестницу предложил, вот сам ее и делай!
— Надо досок, материала. А так хитрость-то небольшая! — согласился Лукин.
— Досок на складе навалом. Вот завтра и поезжай. Ну а что до хитрости, это надо еще посмотреть!
В мастерскую вернулись молча. Лукин засел за стол, набросал чертежик, прикинул по эскизам размеры. Акимыч ходил кругами, пыхтел, но подойти и посмотреть, что из всего этого выходит, не позволяла гордость. Помаявшись так еще с часок, он переоделся, буркнул перед уходом:
— Свет потуши и запри тут все, инструмент могут попереть. Народ — он вором был, вором и остался.
Лукин просидел за чертежами часов до девяти. Обмерив уже готовые декорации, он занес размеры на бумагу, прикинул новую компоновку. Лестница вписывалась так, будто была задумана с самого начала. Весь разрез двухэтажного дома сразу приобретал достоверный вид и какую-то основательную убедительность. Удовлетворенный полученным результатом, Лукин запер мастерскую и направился в зрительный зал, чтобы представить себе, как все будет выглядеть в реальном масштабе. Однако сцена все еще была занята. Репетиция «Егора Булычова» закончилась, и теперь шел прогон отдельных картин из других пьес Горького, которые планировалось показывать на малой сцене и в фойе. В одной из них была занята и Анна, сидевшая в середине зала и наблюдавшая за ходом репетиции. Заметив ее от дверей, Лукин подошел, сел рядом.
— Похоже, вы сразу взялись за работу, — улыбнулась она, увидев у него в руках эскиз декораций. — Как поговорили с Захавой?
— Прекрасно! Завтра в отдел кадров, — ответил на улыбку Лукин. — Получил государственной важности задание: построить лестницу.
— А я сегодня положила дядю в Боткинскую. У меня там приятельница врачом, она говорит, с сердцем у него действительно нелады.
Работавший с актерами режиссер обернулся, устало посмотрел в их сторону. Они замолчали и сидели так до конца репетиции. Домой ехали на трамвае, стояли на задней площадке. Огромная белая луна заливала мир серебряным сиянием, легкий теплый ветерок шевелил листья деревьев, и черные кружева теней дрожали на земле. Горький запах увядания заползал в душу, томил, хотелось удержать истлевавшее лето, хотелось любви. Где-то играл патефон, и слова романса плыли, как по волнам, в них была разлита нега юга: «Утомленное солнце нежно с морем прощалось…»
— Какая чудесная ночь! — сказала Анна. — В ней и нежность, и грусть умирания. Посмотрите, крыши домов белы, будто от снега. В такие ночи почему-то жалко себя и душа не на месте, рвется в эту холодную бескрайнюю высь. Скажите, вы знаете какие-нибудь страшные истории?..
— Одну. Про свою несложившуюся жизнь…
— Вам грустно? Не надо о грустном. Расскажите мне что-нибудь интересное!
— Не знаю, заинтересует ли это вас? — улыбнулся Лукин. Они стояли очень близко. Трамвай на повороте занесло, Анну прижало к нему. Он обнял ее и уже не отпустил. — Я вас люблю! Я, наверное, не должен вам этого говорить. Жизнь моя нелепая, неустроенная…
— Не говорите больше. — Анна прижалась к нему, едва сдерживая слезы. — Я вас ждала, я вас так ждала!
Лукин наклонился, поцеловал ее в губы. Потом отстранился, посмотрел в глаза.
— Я не вправе подвергать вас опасности! Обещайте мне одно: может наступить момент, и очень скоро, когда нам придется бежать. Без рассуждений, бросая все. Обещайте, что подчинитесь, иначе я сегодня же должен исчезнуть из вашей жизни.
Лукин смотрел ей в глаза. Одни на задней площадке трамвая, они неслись через пространство и время, через анфилады восходящих миров.
— Я всегда верила, что вы придете, — сказала Анна просто. — Я молилась, и вы пришли. Господи, спасибо тебе за ниспосланное счастье!
Утром Лукин забежал в свою комнату побриться и сменить рубашку. Попавшаяся навстречу Люси тенью шмыгнула в кухню. Лукин поздоровался, но она не ответила, даже не подняла на него глаз. Вернувшись к завтраку, он положил перед Анной пачку денег, сказал:
— Тебе понадобятся. Запомни адрес. — Лукин написал что-то на листке, протянул Анне. — Запомни хорошенько, потом напишешь на обороте!
Шевеля губами, Анна заучила написанное, перевернув листок, взяла карандаш. Лукин на цыпочках подошел к двери, рывком распахнул ее. В коридоре никого не было, однако за приоткрытой дверью комнаты Люси ему почудилось быстрое движенье. Выждав немного, он вернулся за стол, взял у Анны бумажку и, перечитав, порвал на мелкие клочки. Аккуратнейшим образом ссыпав их в жестяную пепельницу, Лукин поднес к получившейся кучке спичку.
— И еще… — Он помешал концом ножа пепел, наклонившись к уху Анны, зашептал: — Пойдешь туда, как только я скажу. Немедленно, бросив все и не рассуждая. Будешь ждать моего прихода сутки, если не приду, пробирайся в Никольск-Уссурийский. Это недалеко от Владивостока на границе с Китаем. Найдешь там старика Чена, его все знают, и покажешь вот это. — Лукин снял с шеи нательный крестик, положил его в руку Анне. — Он все поймет, снабдит деньгами и позаботится, чтобы ты добралась до Европы… Вот, пожалуй, и все.
— Ты задумал что-то опасное?
— Отнюдь, — улыбнулся Лукин. — Просто надо кое-что закончить, что не успели с Сергеем Сергеевичем в восемнадцатом.
