Все внезапно смолкли.
«Что такое? Что такое?» — спросила она встревоженно.
«Альбертино! Альбертино не ест!»
Мариярозария широко открыла тусклые фары своих глаз:
«Альбертино! В чем дело? Ты стесняешься? Тебе не нравятся макароны, которые я готовила своими руками?»
Альбертино вспотел. Ему казалось, что все сурово глядят на него. Ягуар впился в подчиненного взглядом.
Он сделал над собой усилие, чтобы выглядеть уверенно:
«Нет, синьора. Мне очень нравятся ваши макароны, но, по правде говоря, дело в том, что я не очень хорошо себя чувствую…»
«Ну так поешь, и все пройдет… Не стесняйся», — прошептал ему босс.
Альбертино кивнул головой.
Как прилежный ученик.
Отказаться было невозможно.
Он должен. Должен. Должен.
Это покажется слишком странным, если он не будет есть. Это может вызвать подозрения.
Он вдруг почувствовал себя одиноким. Как никогда. Теперь они были один на один — он и тарелка макарон. Смутно различимые глаза наблюдали за ним издалека.
Он воткнул вилку в макароны. Они были похожи на длиннющих червей. Дохлых скользких червей, покрытых мясом и кровью. Медленно, очень медленно он намотал их на вилку. Посмотрел на них и отправил в рот. Стал жевать.
Он чувствовал себя хуже некуда.
«Ну как?» — спросил Ягуар откуда-то из другого мира.
«Вкусно!» — ответил Альбертино с набитым ртом, указывая пальцем на щеку.
Они не лезли. Это было физиологически невозможно. Они оказались у входа в желудок и там и застряли.
Пришла Федерика, дочь Ягуара, которая спасла его. Тринадцать лет. Высокая. Прыщавая. Толстозадая. Лицо как у свиньи. Наряженная в платье с белыми кружевами. С белыми бантиками. Вылитый отец.
Альбертино поздравил ее, сказал, что она очень красивая, а потом, стоило Ягуару отвернуться, выворотил макароны в тарелку соседа.
Никто не заметил.
Ему казалось, что он смотрит какую-то ужасную передачу.
Ему хотелось просто взять пульт и выключить этот долбаный праздник. Вся эта суета была ему совершенно чужда. Он смотрел на людей, которые разговаривали, жрали, как свиньи, смеялись с набитым ртом.
Ему нужно уйти. Найти предлог. И вернуться домой.
Долой.
Чем дольше он тут просидит, тем хуже.
«Ну, как прошло?» — спросил Ягуар, убедившись, что их никто не слышит.
«Что?»
«С нашим Выпендрилой. Как прошло?»
Альбертино не мог вымолвить ни слова. Пытался, но звуки не получались. Ягуар между тем брал куски телятины, руками макал их в соусник и клал в рот. Соус капал на майку, халат, бесчувственный подбородок.
«Ну?»
«Он не пришел…»
Голос его дрожал.
«Что?»
«Его не было… я все утро прождал у дома. Его не было».
«Это невозможно! Я с ним вчера говорил».
«Его не было. Я даже пытался ему звонить… никого».
«Это невозможно!»
«Я поспрашивал кругом. Его никто не видел. Соседей спросил…»
Альбертино говорил, но так, словно это был не он. Слово кто-то другой говорил. А он со стороны наблюдал за тем, как этот другой говорит, сбивается, потеет. Видел, как радость праздника померкла в глазах Ягуара и взгляд шефа внезапно помрачнел.
«Ты уверен?»
«Да. Его не было!» — Альбертино попытался произнести это уверенно. Уверенно и недовольно.
Ягуар весь словно надулся. От ярости. Покраснел. Маленькие ноздри раздулись, как у нападающего быка, и он сказал:
«Этот Выпендрила мне весь кайф поломал. Он нас прокатить хочет. Оставить товар себе. Уже не первый раз с ним проблемы. Он хотел больше денег. Он не понял, что играет с огнем. Не понял, что он у меня землю жрать будет. Этот сукин сын у меня узнает, что почем…»
«Может… он забыл об этом…» — попытался вставить Альбертино.
«Да что ты несешь? Тоже все мозги пропил? По-твоему, кто-то может забыть, что его жизнь висит на одной хреновой ниточке, которую перерезать — не фиг делать?»
У Ягуара уже пар валил из ушей.
«Ну… нет! А что теперь делать?»
«Что теперь делать? Мы его в два счета найдем. Раньше, чем он спрячет свою задницу где-нибудь на Востоке, и отберем у него товар. А потом вставим ему по самые уши. Он свое получит сполна».
Альбертино стало плохо. По-настоящему плохо. Все внутренности скрутило. Он резко побледнел. Стал белым как полотно. Глаза стали испуганными и покраснели. На лбу выступили капельки пота. Он нагнулся над столом. Ему нужно было выйти.
Он мог выблевать всю правду на стол.
Кажется, босс тоже это заметил.
«Да что с тобой такое?» — спросил он, сверля его взглядом.
«Мне плохо. Я тебе говорил…»
«Вижу. Но что у тебя болит?»
«Живот болит ужасно… должно быть, простудился. Какой-то вирус… носится какая-то дрянь в воздухе, достаточно проторчать на улице лишнюю минуту… Да не знаю, что… Плохо мне!»
У него кружилась голова. Тошнота переворачивала его, как дрейфующий корабль.
«У тебя грипп! Что же еще. Помнишь, как мне было плохо на прошлой неделе? Температура, озноб. Полежал три дня, и все прошло. Иди-ка ты домой. Давай. Пусть Сельваджа тебя полечит. Скажи ей, что я убью ее, если не приведет тебя в чувство».
«Нет, я не хочу уходить. Такой прекрасный праздник…»
«Не беспокойся… проживем и без тебя. Праздник продолжается».
«Прости меня…» — смог пробормотать Альбертино.
«Давай, уноси отсюда свой зад. Полежи, и завтра, вот увидишь, будешь как новенький. Я не хочу, чтобы мой лучший человек заболел. Нам есть чем заняться в ближайшие дни…»
«К завтрашнему дню я опять буду здоров как бык…» — улыбнулся ему Альбертино.
Ягуар обнял его и прижал к своей груди тиранозавра.
Он пах тальком и потом.
«Окажи мне услугу. Съезди к Унылому. Тем более, тебе по пути. Скажи ему, чтобы немедленно отыскал этого сукина Выпендрилу. Заставил его высрать товар и поставил на место», — сказал он.
«В каком смысле?»
«А ты, черт возьми, как думаешь?»
«А, понял. Ладно».
Как я хорошо сделал! Как я хорошо сделал, что ничего ему не сказал, — подумал он облегченно.
Попрощался с Мариярозарией. Еще раз поздравил Федерику. Сказал Рощо, что плохо себя чувствует, и отдал ему пакет с деньгами.
Прошел через зал, а буйный праздник продолжался.
Еще даже не подали десерт.
Холод и свежий воздух привели Альбертино в чувство.
Он сел на мотороллер и уехал. Ему было холодно. Он чувствовал, как что-то шевелится в животе. Слабительное начало действовать. Он стиснул зубы.
Ягуар проглотил.
Конечно, эта тарелка макарон, — подумал он, — спасла меня.
«Ну и дрянь!» — сказал он, еще раз вспомнив о еде.
Теперь оставалось только выкакать добычу.
Немного жаль было Унылого. Он потратит кучу времени на поиск того, кто уже стал пищей червей, лежа в корпусе сломанного холодильника «Индезит».
Ну и хрен с ним! — потом решил он.
Унылому за это заплатят.
Он несся на полной скорости, как безумный. Глаза слезились.
Он разогнался еще.
Затормозил перед кондитерской «Прекрасный Палермо».
Заглушил двигатель и вбежал в нее.
Кондитерская «Прекрасный Палермо» специализировалась на сицилийских сладостях. С одной стороны — длинный прилавок, полки которого заставлены сладкими пирогами, вафельными трубочками, тортами с кремом и лимоном. С другой — два больших холодильника с тортами-мороженым, просто мороженым и желе. На стене мозаика, изображающая ослика, который тащит тележку.
Альбертино постарался не задерживать взгляда на сладостях.
За прилавком он увидел Лауру, жену Унылого. Это была полная дама. Ростом чуть больше полутора метров. Пепельные волосы собраны в сетку. Маленькие очки в золотой оправе сдвинуты на кончик носа. Белый халат.
Она украшала кремом из кулинарного шприца шоколадный торт.
«Лаура! Привет! Где муж?»
Женщина оторвала взгляд от работы и улыбнулась, узнав его.
«Альбертино. Как мило… Франко в лаборатории… Как дела?»
«Хорошо. Хорошо. А у тебя?» — быстро проговорил Альбертино.
«Да не жалуемся… Работаем! Как Сельваджа?»
«Дома».
Лаура Капуоццо была двоюродной сестрой Сельваджи. Она, как и жена Альбертино, тоже была сицилийкой. Из Палермо.
«Почему вы никогда вдвоем не появляетесь? Даже не позвоните? На днях Энрико заканчивает учебу… Вы должны прийти на праздник!»
«Можешь на нас рассчитывать!»
«Иди, иди, что ты топчешься…» — наконец сказала кондитерша. Она видела, что Альбертино почти не слушает. Крутится на каблуках.
«Когда вернусь, поцелую тебя…» — бросил Альбертино, открывая одну из белых дверей, отделявших кондитерскую от лаборатории.
Альбертино оказался в большом помещении. Белый кафель. В центре — большой металлический стол. На нем огромные, тоже металлические, миски. В мисках разные смеси.
