— Умоляю, простите меня! — выкрикнул он.
Гиттис не открыл, но визгливо буркнул в скважину верхнего замка:
— А чего ты хотел? Поезд ушел. Ушел поезд, понял?! Свободен!
Королев взревел и набросился на дверь.
Менты приехали только через час. За это время Королев разбил себе руки, колени, отбил ступни. Обессиленный, он сидел на рюкзаке, привалившись к стене, дыхание перехватывала дрожь.
Он рад был тому, что его забрали в отделение, ему надо было с кем-то побыть, отвлечься, он не знал, что с собой делать.
На рассвете его выпустили.
День он прошатался по набережным, вечером пришел на Пресню и стал кружить вокруг дома. Распухшие, синие кулаки не сжимались, он сильно хромал. Гиттис, видимо, из квартиры в тот день не выходил. Дождавшись, когда зажгутся окна, Королев поднялся на этаж.
Позвонил. Глазок затемнился.
— Прошу прощения. Мне нужно забрать свои вещи, — прохрипел Королев.
Гиттис ответил через дверь:
— Приходи завтра — заберешь.
Королев два раза ударил в дверь локтем.
— Ну-ну, не балуй! — визгнул Гиттис.
Без сна он просидел в подъезде всю ночь, а утром ушел в город.
Когда вернулся, еле таща ноги, на лестничной площадке нашел аккуратную гору своих пожитков: книги, коробки, компакт-диски, ворох одежды, глобус, компьютер, монитор и зонтик. В этой куче зачарованно копались, бережно перебирая вещи, двое бомжей — бородатый мужик и заторможенная, медленная девка.
Королев взревел:
— Не трожь!
Девка испугалась, бородач опустил книгу на стопку.
Окинув взглядом вещи, Королев взлетел на пролет и заколотил в дверь.
— Чего надо? — спросил скоро Гиттис.
— Не все отдал.
Открылась дверь. Гиттис стоял с газовым пистолетом, прижатым к груди.
— Не все отдал, — выдохнул Королев и шагнул за порог.
Он все еще задыхался. Кинулся в кухню, оттуда в комнату, в туалет, в ванную, сорвал наброшенные полотенца, схватил в охапку скульптуру девушки и сбежал по лестнице.
Гиттис ногой захлопнул за ним дверь.
Королев спустился в переулок, обошел дом, приблизился к мусорным контейнерам, освещенным фонарями. Он поднял вверх девушку, как поднимают, радуясь, ребенка, заглянул ей в лицо.
Алебастр цокнул о кладку, будто скорлупа яйца, разбитого ложкой.
Постепенно остыв, он вспомнил этих ребят, бомжей-заседателей, и как-то сразу пристал к ним. Ему не терпелось с кем-то поделиться горем. Он не мог держать его в себе, оно душило, пускало в болтовню. Он все им рассказал, но бомжи вряд ли что-то еще поняли, кроме того, что ему сейчас негде жить.
Девушка с ним вообще не разговаривала и, казалось, мало слушала. Она была дурочка и все рассматривала картинки в его книжках, покуда он рассказывал Ваде о себе.
Только корысть обусловила то, что Вадя не оттолкнул Королева. Для жалости он был слишком расчетлив: долгосрочно этот фраер был бесполезен — лишний рот, какой толк с сумасшедшего? Однако вещи из потусторонней жизни, особенно нестарые, особенно высокотехнологичные, такие, как компьютер, — они словно бы были тотемом бомжей. Вещи заворожили Вадю, и он испытывал зачарованную умиротворенность от близости к ним — к этой груде книг, компьютеру, глобусу, который со всех сторон рассматривал с тщательностью ювелира, исследующего дефект камня перед проникновенной огранкой.
Неделю они жили на вещах, потом Королев решил все продать, Вадя стал ему помогать. Они оставляли Надю на хозяйстве и тащили книги на Боровицкую, где у дома Пашкова на парапете раскладывали свои запасы. Покупали у них слабо, почти ничего, так что Королев скоро решил сдать все книги оптом букинистам-лоточникам, по утрам выстраивавшимся перед Домом книги на Арбате.
Ваде не хотелось расставаться с книгами как с символом жизни, но Королева жгла идея скопить денег на дорогу, на неизвестную дорогу. Он щедро делился с Вадей половиной выручки — таким образом его подкупая.
Вадя в ответ учил Королева понемногу, в основном осторожности и бродяжнической сноровке. В ответ на его жалобы о насекомых, которых тот видел на себе, но сейчас что-то не замечает, успокоил:
— Блохи — это ничего. Блохи как прискочут, так и соскочут. А вши — те от уныния заводятся, тогда дело плохо. Вон Надька второй месяц тоскует. Мучится.
Королев посмотрел на Надю. Она что-то делала руками, какую-то мелкую работу. Блох Королев видел в детстве, когда играл с дворовыми собаками. Вшей — еще ни разу в жизни.
Наличие приличных пожитков легитимировало их проживание в подъезде. Со стороны выглядело так, что люди переезжают.
Белорусы сначала матерились, но скоро успокоились.
Гиттис уже проходил мимо — не ежась и не держа пугач в кармане, а любопытно поглядывая на уменьшающуюся груду.
Королев понял, что надо формулировать свою историю, и делал это четко, как забубенный, — потому что чужим выговаривал себя, свою беду, и ему становилось проще.
Вадя про себя отметил способности Королева и зауважал. Надя слушала его в основном хмурясь, она не то чтобы не верила — просто вот такие обороты жизни были вне ее опыта.
Наиля Иосифовна подходила говорить с Королевым: “Я думала, тебя убили!” Слушая его, долго цокала языком, приносила покушать хинкали. Она оказалась большая мастерица. В молодости жила в Тбилиси и была прославленной хинкальщицей. Кормила однажды самого Шеварднадзе, — так она рассказывала, стоя на лестнице с пустой тарелкой в руке.
— Ты не знаешь, как меня умоляли остаться. Говорят: вот тебе квартира, у гостиницы “Иверия”, в Тбилиси это самый престижный район, на горе, — и вот тебе ресторан: делай вкусно! Нет! Вышла замуж, уехала, стала жить тут, на Тишинке, — взмахивала сокрушенно рукой пучеглазая старуха.
— На юге жить хорошо, это очень правильно, — соглашался Королев. — Я тоже на юг подамся, — сосредоточенно добавлял он.
Горе Королев забил хозяйственными заботами.
Распродав книги, отвез на Митинский радиорынок и компьютер. Ездил один — и тогда понял, как страшно ему одному. Примчался в подъезд на всех парах и потом уже никуда без Вади не уходил.
Теперь они с Вадей готовили к продаже автомобиль. За остаток зимы “жигуль” поник: грязный, как кусок земли, он стоял на спущенных колесах, с выбитым боковым стеклом. Из машины были украдены: аккумулятор, запаска, домкрат, магнитола, слит бензин, вывернуты свечи, снят карбюратор.
Аккумулятор, карбюратор, стекло он купил на вырученные от продажи книг и компьютера деньги. Машину они отмыли, колеса накачали. Три дня простояли на авторынке у начала Новорязанского шоссе. Надя с Вадей держались поодаль, чтобы не отпугивать покупателей. Королев к ним время от времени подходил, приносил пирогов и чаю.
Вдали жужжали, ревели, грохотали автомобили. Между рядов ходили возбужденные или нарочито важные покупатели. Продавцы суетились, подновляли, дополняли надписи, меняли цены на картонных табличках или — выпивали на задних сиденьях, держа нараспашку все двери, капот и багажник.
Оглядевшись, Королев аккуратно вывел на листке модель, год, пробег и цену.
Весна замерла перед наступлением календаря. Земля просохла, зелени еще не было, и ветер уныло гнал сухую грязь по обочинам, полным дорожного мусора…
За бесценок продав машину пугливо озирающемуся коротышке в морском бушлате со споротыми погонами и нашивками, Королев вышел из вагончика нотариуса, отщипнул от пачки и протянул Ваде.
Тот, подумав, отвернулся:
— Ты что, процент мне платишь?
Королев озаботился гордостью Вади. Он боялся, что новые друзья его бросят. В нем появилось бережливое желание быть любезным. Например, для Нади в подземном переходе у зоопарка он купил заводную плюшевую собачку. Она тявкала и мотала головой и, ерзая, продвигалась вперед на своих кривых упорных лапах.
Надя даже не взяла в руки щенка. Только поджала колени, дав ему место проползти, протявкать.
В этот вечер она что-то все время жевала, украдкой доставая из пакета.
Вадя, как обычно, молчал. Поглядывал сурово на Королева и, когда что-то из его беглой речи вызывало в нем сочувствие, подправлялся, садился ровнее, крякал и доставал папиросу. Иногда, подумав, словно бы еще раз взвесив чужие слова, прятал обратно в пачку.
Вдруг Королев заметил, что Надя перестала жевать. Посерев лицом, она сидела с опущенной челюстью, дурнота владела ее лицевыми мышцами.
Вадя вгляделся в Надю, подскочил, выбрал из-под нее пластиковый пакет, в нем оказалось печенье. Раскрыв, понюхал содержимое.
— Бензину опять наелась, — сморщился он, шумно втянув в себя воздух.
Вадя попросился к Наиле Иосифовне набрать теплой воды.
Кинув в бутыль щепотку марганцовки, он сунул ее Королеву и повел Надю вниз.
Лампа медленно поворачивалась сквозь распустившийся чернильный осьминог.
