Ознакомительная версия.
Мороз отпустил, было около нуля. Они собрали палатку. Лодку загрузили. Серега жарил мясо. На дорогу и на завтрак. Бросил на раскаленную сковородку два ломтя в палец толщиной. Куски стали заворачиваться, застреляли маслом, Серега, щурясь сквозь испачканные очки, выждал, перевернул ножом и почти тут же подцепил чуть зарумянившиеся куски в тарелку.
— Рубайте! Ростбиф окровавленный! — Он выплеснул почерневшее масло в кусты, налил нового и поставил сковородку на таганок. Все у него получалось легко и ловко. — Чего сидите?
— Любуемся, слушай, — Васька взял дымящийся кусок.
Мишка думал о чем-то.
— Счастье, — неожиданно серьезно, безо всякой шутки, произнес он, — это когда знаешь, что делать. И еще когда знаешь, что это дело нужно другим.
Серега следил, как в закипающее масло с шипеньем и клекотом падают снежинки. Повернулся насмешливо.
— …И кому же это нужно… чтобы мы в такую задницу заперлись?
Мишка посмотрел на него серьезно.
— Ну, мне нужно… чтобы ты да Васька были сейчас здесь.
— Это мы уже поняли, — Серега бросил мясо на сковородку, — ты бы только предупредил, что так вот будет!
— А тебе не нравится? — Мишка взял свой кусок.
Серега глянул на него, утер мокрый нос тыльной стороной ладони и наклонился перевернуть.
— Пес ты, Мишаня! Сидели бы сейчас в теплом балке. В окошко смотрели бы! А, Вась?!
— Не-е, — морда у Васьки была довольная, — я не согласен. Кто бы мне сейчас мясо жарил, если бы ты в балке сидел.
Вышли наконец. Снег по-прежнему шел густой. Ничего впереди не видно было. Река сузилась. Иногда они плыли совсем узкими протоками и уже вскоре наткнулись на первый затор. Длинный. Обнесли, отчалили и через двести метров уперлись в большое белое поле. Это был не поворот. Это был прямой участок. Сходили посмотреть и вернулись. Река встала. Они вытащили лодку, уселись на нее и закурили.
Мишка устало глядел вниз по реке, и оттого что не видно было ничего, и оттого что он на всем этом настоял, слегка не по себе становилось. Балок, в который они должны были прийти три дня назад, все еще был впереди. За этой снежной стеной. И тундра все росла и росла в его неспокойном воображении. Она уже окончательно соединилась с небом, равнодушно превращая их в трех жалких беспомощных букашек. Эта речка, например, с тихим, колючим шорохом уходя под лед, спокойно принимала предназначенное ей и поэтому имела свое законное место. Она просто принадлежала этому небу, тундре, так же, как и тундра и небо принадлежали ей. А он, что был он со своей дурной волей?
Он очнулся и покосился на друзей. Васька, спокойно прищурившись, с сигаретой в углу рта, навязывал веревку на гермомешок. Серега сидел у берега с фотоаппаратом и с интересом ковырял палочкой шугу. И Мишка вдруг ясно понял, что все совсем не так. Что и Васька, и Серега, и он — тоже часть всего этого. И хотя их поведение отдавало и глупостью, и мальчишеством, на что-то, на какое-то свое место они здесь уже имели право.
Они взяли гермик с палаткой и спальниками, в другой, с личными вещами, засунули ружья, Васька до отказа набил «буфет» и взвалил на себя. Двинулсь вдоль берега по льду. Снег на реке сдувало, и шли они неплохо. Через полчаса сели отдохнуть.
Стояла речка. За всю дорогу в одном месте, на повороте почему-то была небольшая полынья. И все.
Так с перекурами и шли. Снег то стихал, и становилось хорошо видно, они всматривались вниз по реке, но никакого балка не было, — то шел гуще, и тогда они даже друг друга не видели. К половине пятого они уже здорово устали и молча сидели в затишке под обрывчиком. Курили, прикрывая сигареты от мокрого снега. Мишка думал о том, что до балка они сегодня могут не дойти, и если будет хорошее место для палатки, то надо останавливаться. Но вслух об этом не говорил.
— Мужики! — вдруг тихо и как будто испуганно произнес Васька.
Мишка с Серегой быстро подняли головы. В десяти шагах над залепленным снегом обрывом темнела крыша балка.
Серега сбросил баул у порога, пнул доску, подпиравшую дверь, и зашел внутрь. Жильем пахнуло. Это были сени, в щели намело снега. Мишка сзади подталкивал, Серега шагнул дальше, открыл вторую дверь.
Шикарный был балок. Просторный. Копотью пахло, такое ощущение было, что его совсем недавно протопили, тепло было. И сухо! Большие нары у стены с матрасами и одеялами, печка-буржуйка, полки с посудой. И дрова!
— И в сенях дрова! — Васька пихнул плечом Мишку, тот покачнулся и брякнулся обессилено на лавку. Улыбался глуповато.
— С керосином! — покачал Васька лампу. Серега погремел посудой, открыл печку, заглянул внутрь и повернулся к друзьям:
— Кофейку!
Жарко было в балке, они хорошо натопили, в одних трусах сидели за столом. Водки выпили с устатку, пожевали разварившейся оленины, но ни пить, ни есть не хотелось. Желтая керосиновая лампа чуть коптила, приятно пахла и отражалась в окне, где по краям стекла начал завязываться узорчатый ледок. Разговаривали о чем-то, умиротворенные, подшучивали друг над другом.
Утром проснулись не рано. Затопили печку, сварили кофе, вышли на крыльцо. Снегопад кончился еще ночью, и все вокруг успокоилось и открылось. Балок стоял на берегу большого озера. Ручей из него впадал в Агапу, а вскоре и она в Пя-сину. И озеро, и ручей, и Агапа были белые. Пяси-на — широкая и страшноватая — парила большими черными полыньями.
Природа заботливо прятала все живое, что не могло улететь или уйти, под снег, под лед, но только ненормальному городскому взгляду могло показаться, что она умирает на долгую зиму. Она не была мертвой. Она продолжала спокойно жить. Просто наступало долгое время полярной ночи, время темного ледяного ветра, вьюги и полярного сияния.
Или ночной полярной тишины… Когда снег в свете звезд кажется темно-синим.
На перроне было полно народу. Одни спешили к выходу, стиснув зубы и мелко семеня под огромными сумками с китайским барахлом, останавливались обессилено, орали что-то друг другу, другие неторопливо, солидно обнимались. У этих лишь борсетки болтались на запястьях, но они как будто не замечали тех, кто с сумками, хотя и стояли у них на дороге.
Петька растерянно опустил рюкзак на землю и в очередной раз подумал, что надо было позвонить и сказать номер вагона. Но он чего-то постеснялся и не позвонил и теперь начинал волноваться. Лешка должен был прилететь из Москвы и встретить, но, черт его знает, человек занятой — возьмет да и не прилетит, дела, может, какие.
— Почему стоим! Проходим! Не мешаемся! — раздалось противно и резко у самого уха.
Петька вздрогнул и обернулся. Это был Лешка. Он обнял растерявшегося Петруху. Мужики потискались, похлопали друг друга по спинам. Леха, как и не на рыбалку собрался: светлые брюки, куртка пижонская, стрижен почти налысо и темные очечки на лоб задраны.
— Дай-ка, дай-ка, посмотрю на тебя. — Лешка отстранился, осматривая Петькино пузо. — Да-а-а! Молодец! Когда успел-то? Или давно не виделись?
У Петька от радости и растерянности щеки покраснели. Пузо действительно было великовато для тридцатипятилетнего мужика. Он зачем-то взялся за рюкзак, но потом снова поставил его.
— Далеко ехать? — спросил Петька, когда они сели в машину, загруженную Деникиными вещами.
Но у Лешки зазвонил мобильный, и он стал разговаривать. «Из Москвы, — понял Петька, — с работы, наверное». Он года три его уже не видел — ну да, как Андрюшка родился, — и теперь косился с интересом. Все такой же был Лешка. Спортивный, нервный, слегка нагловатый и… надежный. Чего не говори, а надежным он был всегда… и отступать не любил.
Когда-то они вместе учились в Саратове. В радиомонтажном техникуме. Потом, после армии, Петька женился и устроился работать в Дом быта, а Лешка уехал в Москву учиться. Теперь вот бизнесмен. Пару раз в год приезжает на выходные к матери. Даже и не всегда звонит-то. Но Петька не обижается — понятно же все.
Они, правда, и раньше не были совсем уж закадычными друзьями. Леха в ансамбле играл в технаре, и в хоккей за какую-то команду, и часто ездил на игры, законно пропуская занятия. У Петьки жизнь была попроще — мать частенько болела, и брат с сестрой и все хозяйство были на нем. Но как только наступала весна, они вместе начинали прогуливать. Лодку чистили, красили, снасти чинили. Лодка, барахло — все у них тогда было общее, и они почти все лето пропадали на Волге. Отдыхали. Рыбу ловили. Даже и зарабатывали кое-что.
И вот Леха вдруг позвонил и позвал в Астрахань — товарищ у него не смог поехать. Петька два дня ходил, думал, потом со Светкой переговорил, одолжил малость у ребят на работе, на всякий случай.
За окошком легковушки тянулась пыльная степь с выжженной травой. Местами, в низинках — пересохшие осенние камыши и никакой воды. Петька недоверчиво крутил головой — не такой он представлял себе Астрахань, где «рыба сама на берега лезет», хотел у Лешки спросить, но тот злился на кого-то по телефону, временами такие суммы звучали, что Петьке неудобно становилось, что он невольно подслушивает.
Ознакомительная версия.
