Родной город змеился теплыми золотыми огнями, и вокруг Ларичевой летали зарницы старой любви. Она плакала. Она зря шла на жертвы там, в колхозе. Она была против, чтобы кино кончилось, чтобы кинщик заболел. И почему кончилось именно так?!
ВСЕГДА И БЕЗЗАВЕТНО
Потом Ларичева очнулась от воспоминаний, встала и, пошатывась, встала и пошла детей искать. Они оказались тут же, за кустами.
— Ой, мама оживела. Тебя живой водой побрызгали? — спросил сынок.
— Болит рука? — строго спросила дочка. — Тебе надо лежать, а ты?
— А я купаться.
И бухнулась в ледяную водичку, и дух вон! Но ничего, пробултыхала до середины и назад. Тело онемело, кровь зашумела. Руку немножко щиплет. Душа ничего не чувствует. Так и жить бы! Она нашла в мисочке под крышкой остывший шашлык, стала есть, улыбаясь, и смотреть на вечереющую реку. Озябла, накинула юбку и футболку. И как-то в ней все отдыхало, точно после болевого удара. Она радовалась тому, что живая, а все остальное было неважно.
— Ну, как ты, лапушка? — поинтересовался Забугин, обнимая Ларичеву за плечи.
— Хорошо. Лучше не бывает.
— А мы все заснули, — признался Забугин. Его откровенно русское лицо подчеркивали впалые щеки и бородка. — Я первый пошел, я на машине. А потом и все остальные. — И стал ее целовать в шею.
— Еще чего, — сказала Ларичева. — Неужели не протрезвел?
— Неужели не хочешь? А на вид ты страстная, нервная натура.
— Об этом ты спроси у мужа. А сейчас отстань.
— Жалко, — не обиделся Забугин. — А ты слышала о любви вчетвером?
— Мало ли что я слышала. Отстань.
— Жалко, — опять не обиделся Забугин. — Да я шучу, лапушка. Не надо так вспархивать, ну?
— Не буду вспархивать.
— Домой хочешь?
— Да пора бы. Но парочка еще спит.
— Какое спит. Посмотри на речку-то.
— Где?
— Вон, ближе к мосту. На середине.
И он опять ее погладил. А она подумала — нет, муж умеет лучше. Но в детали вдаваться не стала.
— Дети, поехали домой. Пора.
— Нет, не пора, не пора… Еще речка не нагрелась. А папу ты брать не будешь?
— Мам, ты езжай с дядей Забугиным, а мы с папой и тетей Забугиной будем весело жить. — Дочка стояла, натягивала брючки и хитро улыбалась.
— Давай. Только сначала и папу спросим, ладно?
— Мам, а почему тетя Забугина такая молодая? Потому что детей нет?
— Почти так. Нет детей, потому что слишком молодая.
Собирались суматошно, с хохотом и подначками. Выпили на посошок — там еще оставалось.
Забугин не стал, отдал Ларичевой, она не спорила. В последний момент обутый сынок умудрился в ляпу коровью влезть, пришлось бежать, замывать штанину и ботиночек. А в целом все прошло здорово. Стали перебирать дорогой всевозможные сюрпризы деревенского уикэнда, и оказалось, что, кроме ларичевского пореза, придраться не к чему. Стадо коров с пастухами и собаками по ним не прошло, другие машины с компаниями не нагрянули, дождь вдалеке от дома не полил, с детьми ничего страшного не случилось, и вдобавок ко всему картошку попололи, да окучили. Прямо как в песенке: “Помнишь, свадебные слуги — после радужной севрюги — апельсинами в вине — обносили — НЕ? А Довыдова с Хвостовым — в зал обеденный с восторгом — впрыгнувших на скакуне — выводили — НЕ?..” Ларичева знает песенку! Песенка по Вознесенскому…
А Ларичева сидела, слушала их веселый галдеж и представляла, что она рассказ сочинила. Маленький такой, в виде монолога или диалога. Как будто идут двое мужчин из гаража и обсуждают поездку за город. И курят помаленьку. Им торопиться некуда, впереди еще один выходной, настроение прекрасное, но есть какой-то пунктик, который мешает. Они оба спирт предпочитают водке, оба не любят тупой физический труд, но с удовольствием мотаются в командировки. При случае живо сотворят еду и выпивку в полевых условиях и всегда выкрутятся из тяжелой ситуации. Оба мастера приврать, но это уж против себя, воля обстоятельств… Мы все рабы обстоятельств, не так ли? Да, нас унижают будь здоров, но и мы свое возьмем. Ничего, что нас разогнали в перестройку, все равно нам не слиться с этим быдлом, с этой серостью, мы были и есть “над”. И где бы мы ни работали, своих всегда узнаем и выручим. И мы эту жизнь проживем если и в рамках, то с максимальной отдачей. И вкус к наслаждению не утратят…
И только расставаясь, они поймут, что это за маленький пунктик. У одного — женщина блеск, она без слов поняла, что от нее хотят. И показала такой класс, что пять раз подряд. Нет, шесть, мы еще на поле до этого. Ну, слушай, я подобное только в видиках наблюдал, а тут наяву такая роскошь. А что, давно хотел попробовать “вместе”? Да было однажды на каком-то международном слете, это называлось тогда пирамидка, но когда много пьешь, неинтересно. Мы тоже с ней только изредка, знаешь, чтобы не надоело. А ты молодец, что палатку взял. До меня не дошло вначале, зачем. Откуда я знал, я тоже думал — дождь, дети. Жаль, что твоя такая скучная, а фигурка чудная, где отловил? На выборах? Ну, ты даешь. Да нет, она не из наших, в том-то и дело. Творческий работник, понимаешь. Да, это негибкий народ, с ними сплошь обломы. Как вспомнишь, сколько этих поэтов отловил, сколько за них повышений дали. Но тоже есть свой шарм. Она как намажется, просто путанка с вокзала. Что поделаешь. Надо крутиться. Но мила, мила.
А Ларичева жарила дома картошку и все время думала, что вот, сейчас они все поедят, лягут спать, она за компьютер сядет. И напишет стремный рассказ про этих двух ребят. И даже не надо строить диалоги, прямо так подряд и шпарить, да ведь?
Потом глянула на завязанную руку и вспомнила, что она завязала с этим делом. И все никак из режима не выйдет! Привычка образовалась, надо же. Она уложила детей, села у окна и стала кофе пить в черноте летней ночи. Это было как анальгин, сильная доза. Все онемело. Удивительное дело все-таки. Жить никто не запрещает. Но живи до отметки, до сих пор. Дальше не смей. Точно в клетку сама себя заперла. Пришел Ларичев, тоже стал кофе пить.
— Не зажигай свет, так романтики больше.
— Ты чем-то недовольна?
— Наоборот. А ты?
— Я в порядке. Но ты, наверно, сильней устала. Рука не болит?
— Не-а. Далеко гараж?
— У черта на куличках, за переездом. В общем, совсем не там, где молкомбинат. А знаешь, Забугин тоже старый комсомольский кадр. И мы с ним наверняка встречались на всяких слетах и конференциях… Может, даже пили вместе, беззаветно.
— Значит, он ничего, хороший мужик?
— Еще бы. С беззаветной душой.
— А Забугина?
— Ну, я ее знаю не первый день. Мила, мила. Дети спят?
— Да, а что? Видик будешь крутить?
— Да можно. Ты не хочешь? Не то я скоро отдам вертушку.
— Ну, давай. А как ужинать?
— Куда еще ужинать. Я после этих шашлыков буду ужинать только завтра.
…Когда муж начал ее потихоньку раздевать и ласкать, она не удивилась. “Неисчерпаемый человек, и после Забугиной ему надо. А без видика не стал бы?” А он, закрыв глаза, нацеловывал маленькую грудь и думал: “Перестанет она когда-нибудь такой рыбой лежать? Никакого трепета. И видик на нее не действует… Вот я издам ее за рубежом, тогда посмотрим… Вдруг достану?”
ВСЕ ЗАБЫТЬ И СТАТЬ ЖЕНЩИНОЙ
Дочку удалось непонятно как отправить в лагерь. Ларичева в положенное время не подавала в профком заявку, а тут вдруг стало ясно, что отпуска может и не быть летом. Ларичевой было стыдно, что у нее платье старое, нейлоновое, ржавых оттенков, стыдно было, что все едут к морю или в лес, а она никуда сама не едет и детей не везет. Жалко было дочку, из последних сил кончившую учебный год, а что делать? Тут Забугина стала вдруг очень добрая, то ли простила антимонию с рассказом, то ли компенсировала вылазку на “ниссане”, но она взрыла пески и добыла где-то в областном профкоме путевку в приличный лагерь. Заставила Ларичеву написать заявление, чтобы часть стоимости оплатили по месту работы, Нездешний подписал, начальник управления подписал, и Ларичева поскакала в пожарном порядке добывать медсправки. Все кончилось хорошо, Ларичева погрузила дочку с чемоданом в автобус и перекрестила. А потом, когда дочка помахала ей панамкой, она вдруг осознала, что впервые так далеко ее отпустила, и заревела. Но тут же себя одернула. Хватит соплей по микрофону. О пользе для здоровья ребенка тоже надо подумать.
А тут муж отколол. Вот, говорит, мы решили свою контору закрыть на реорганизацию, такие дела. Пока суд да дело, не съездить ли мне к матери в Киров. Ларичева говорит — вот это да, может, сначала сделаем ремонт? А он — нет, ремонт в рабочем порядке. Лучше бы тебе пойти и попросить авансом недели две, вместе и съездим.
Ларичева, конечно, пошла, но мало чего добилась. Нездешний сказал — а у Вас по графику что, сентябрь? А в какое положение Вы меня ставите? Посмотрите, что творится в отделе, совершенно некому отправить первоочередные отчеты. И так далее. Ларичева пришла и сказала — нет, не могут отпустить. Может, ты хоть ребенка с собой возьмешь? Твоя мать его не видела еще, только на фотографии. Муж возмущенно сказал — я буду неумело кормить его пригоревшей кашей, а ты будешь тут прохлаждаться. Ларичева замолчала. Ей стало все равно. Ребенку три года, он не младенец. Вполне бы могла и мать покормить. Муж тоже молчал и собирался, потом пришел, принес билет на самолет и сказал — я тоже умею быть великодушным, вот сюда сложи все для него и предупреди садик, что недели две не придем.
