— Пора бежать, Чарли, — сказала она.
— Конечно, крошка.
Как только она ушла, я сходил на кухню и выпил стакан воды. Она оставила там сумочку. Десять долларов. Я их не взял. Вернулся в ванную, хорошенько посрал, уже без паука. Потом принял ванну. Попробовал почистить зубы, слегка сблевнул. Оделся и снова вышел на кухню. Раздобыл кусок бумаги и карандаш:
Мари,
Я люблю тебя. Ты ко мне очень хорошо отнеслась. Но я должен уйти. Даже толком не знаю, почему. Спятил, наверное. До свиданья,
Чарли
Я прислонил записку к телевизору. Мне было нехорошо. Хотелось плакать. Там было так спокойно, как раз то спокойствие, которое мне нравилось. Даже печка с холодильником выглядели человечески, то есть — по–хорошему человеческими, казалось, что у них есть руки, голоса, что они говорят: потусуйся тут немного, парнишка, тут хорошо, тут может быть даже очень хорошо. В спальне я нашел то, что осталось от квинты. Выпил. Потом в холодильнике отыскал банку пива. Выпил и ее. Потом встал, прогулялся по этому узкому коридору — долго, чуть не сотню ярдов. Дошел до двери и вспомнил, что у меня ключ остался. Вернулся, вложил ключ в записку. Потом снова посмотрел на десятку в кошельке. Оставил ее там. Прогулялся еще раз. Дойдя до двери, я уже знал, что как только я ее закрою, обратного пути не будет. Закрыл ее. Окончательно. Вниз по ступенькам. Я снова был один, и всем плевать. Пошел на юг, затем свернул направо. Шел себе, шел и вышел из Французского Квартала. Пересек Канал — Стрит. Прошел несколько кварталов, а потом свернул, миновал еще какую–то улицу и свернул в другую сторону. Я не знал, куда иду. По левую руку оказалось какое–то заведение, в дверях стоял человек, он спросил меня:
— Эй, мужик, работа нужна?
Заглянул я в ту дверь: целые ряды людей выстроились вдоль деревянных столов с молотками в руках, они разбивали какие–то штуки в раковинах, похожие на моллюски, они ломали эти раковины и что–то делали с мясом, и там стояла темень; казалось, эти люди лупят по самим себе молотками и выбрасывают то, что от них остается, поэтому я ответил человеку:
— Нет, мне не нужна работа.
Я шел, и солнце светило мне в лицо.
Оставалось 74 цента.
Нормальное такое солнышко.
Гарри и Дьюк. Пузырь примостился между ними в номере дешевого лос–анжелесского гадюшника. Субботний вечер в одном из самых жестоких городов мира. У Гарри лицо было довольно круглым и глупым, выглядывал только кончик носа, а глаза его вызывали только ненависть; фактически, ненависть с одного взгляда вызывал и сам Гарри, поэтому на него не глядели. Дьюк был помоложе, хороший слушатель, лишь слабенькая улыбочка мельтешила на лице, когда слушал. Слушать он любил; люди для него были самым грандиозным зрелищем, к тому же за вход денег не брали. Гарри был безработным, а Дьюк работал дворником. Оба они сидели и сядут снова. Оба это знали. Не имело значения.
Квинту опорожнили уже на треть, а на полу валялись пустые пивные банки. Мужики вертели самокрутки с естественным спокойствием людей, чья жизнь была трудна и невозможна до 35 лет, но они до сих пор живы. Они знали, что все вокруг — ведро навоза, но бросать не хотелось.
— Видишь, — сказал Гарри, отхлебывая, — я тебя выбрал, чувак. Я могу тебе доверять. У тебя очко не заиграет. Я думаю, машина у тебя потянет. Разделим ровно напополам.
— Рассказывай, — сказал Дьюк.
— Ты не поверишь.
— Рассказывай.
— Ну что — там лежит золото, прямо на земле, настоящее золото. Надо только выйти и подобрать. Я знаю, что похоже на бредятину, но оно там, я его видел.
— А в чем загвоздка?
— Ну, это армейский артиллерийский полигон. Бомбят весь день, а иногда — и ночью, вот в чем загвоздка. Надо не зассать. Но золото — там. Может, его снарядами из земли вывернуло, не знаю. Но по ночам обычно не пуляют.
— Значит, поедем ночью.
— Правильно. И просто подберем его с земли. Разбогатеем. Какой пизды ни пожелаешь — любая нашей будет. Подумай только — какой пизды ни пожелаешь.
— Неплохо.
— А если начнут пулять, прыгнем в первую же воронку. Туда они по–новой целиться не будут. Если собьют мишень, им этого хватит. А если нет — в следующий раз бахнут куда–нибудь еще.
— Логично.
Гарри нацедил немного виски.
— Но есть еще один прикол.
— Во как?
— Там змеи. Поэтому нужно ехать вдвоем. Я знаю, ты хорошо с оружием управляешься. Пока я буду золото собирать, ты постоишь на васаре, змеям головы поотшибаешь. Там гремучки водятся. Мне кажется, ты как раз подходишь.
— Чего не попробовать, к чертовой матери?
Они сидели, пили и курили, обдумывая.
— Все это золото, — промолвил Гарри, — любая пизда.
— Знаешь, — сказал Дьюк, — а может, этими пушками они старый клад разворотили.
— Что б там ни было, золото есть.
Они еще немного поразмышляли.
— А откуда ты знаешь, — спросил Дьюк, — что как только ты соберешь все золото, я тебя там не пришью?
— Что ж, придется рискнуть.
— Ты мне доверяешь?
— Я никому не доверяю.
Дьюк открыл еще пива, разлил еще выпивки.
— Бля, значит, на работу в понедельник нет смысла ходить, так?
— Уже нет.
— Я уже чувствую, как разбогател.
— Я как бы тоже.
— Человеку просто как–то оторваться нужно, — сказал Дьюк, — и тогда к нему начнут относиться как к джентльмену.
— Ну.
— А где это место? — спросил Дьюк.
— Увидишь, когда приедем.
— Делим напополам?
— Делим напополам.
— Ты уже не волнуешься, что я тебя пришью?
— Чего ты твердишь одно и то же, Дьюк? Ведь и я тебя пришить могу.
— Господи, я об этом не подумал. Но ты ж не будешь в кореша стрелять, правда?
— А мы кореша?
— Н-ну, да, я б так сказал, Гарри.
— Там хватит и золота, и пизды на обоих. На всю жизнь втаримся. Никаких тебе больше судебных приставов. Никакого мытья посуды за гроши, когда подопрет. Бляди с Беверли — Хиллз будут сами за нами гоняться. Всяким хлопотам конец.
— Ты в самом деле думаешь, мы этот шмат оторвем?
— Еще бы.
— А там в самом деле золото есть?
— Слушай, чувак, я же тебе уже сказал.
— Ладно.
Они еще некоторое время пили и курили. Не разговаривали. Оба думали о будущем. Стояла жаркая ночь. У некоторых постояльцев двери были распахнуты настежь. У большинства оставалось лишь по бутылке вина. Мужчины сидели в одних майках, расслабленные, разбитые, в непонятках. У некоторых даже имелись женщины — не сильно–то и леди, но вино в желудке держать умели.
— Давай–ка еще пузырь возьмем, — сказал Дьюк, — пока не закрылось.
— У меня денег нет.
— Я достану.
— Валяй.
Они поднялись и вышли за дверь. Свернули в коридор и направились к черной лестнице. Винная лавка стояла дальше по переулку, слева от выхода. На верхних ступеньках черного хода, загораживая путь, валялся мужик в перепачканной и мятой одежде.
— Эй, это ж мой старинный приятель Фрэнки Кэннон. Ну, он сегодня дал копоти… Наверное, стоит его от дверей оттащить.
Гарри приподнял его за ноги и отодвинул в сторону. Потом наклонился над ним.
— Интересно, до него кто–нибудь уже добрался?
— Не знаю, — ответил Дьюк, — проверь.
Дьюк вывернул у Фрэнки все карманы. Прощупал рубашку. Расстегнул штаны, проверил пояс. Нашел только спичечный коробок, гласивший:
УЧИТЕСЬ РИСОВАТЬ ДОМА Вас ждут тысячи высокооплачиваемых заказов
— Наверное, кто–то его уже пощупал, — сказал Гарри.
Они спустились по черной лестнице и вышли в проулок.
— Ты уверен, что золото — там? — спросил Дьюк.
— Слушай, — ответил Гарри. — Ты меня просто бесишь! Ты что думаешь — я совсем чокнулся?
— Нет.
— Так не спрашивай меня тогда больше!
Они зашли в винную лавку. Дьюк заказал квинту виски и полудюжину больших банок пива. Гарри спер пакет с разными орешками. Дьюк заплатил за свое, и они вышли. Не успели они ступить в проулок, как к ним подошла молодая женщина; ну, для этого района молодая, около тридцатника, хорошая фигура, но волосы нерасчесаны и речь слегка невнятна.
— Что у вас, парни, в этом пакете?
— Кискины сиськи, — ответил Дьюк.
Она подвалила к Дьюку поближе и потерлась о пакет.
— Я вина не хочу. У вас там вискач есть?
— Конечно, малышка, пошли.
— Дай бутылку посмотреть.
Дьюку она показалась ничего. Стройная, платье узкое, жопку как надо обтягивает, черт побери. Он извлек пузырь.
— Ладно, — решила она, — пошли.
Он пошли по переулку, девка — посередине. Ляжкой она стукалась о Гарри. Тот облапал ее и поцеловал. Она вырвалась.
— Сукин ты сын! — заорала она. — Пусти сейчас же!
— Ты все испортишь, Гарри! — сказал Дьюк. — Еще раз так сделаешь, и я тебе вломлю!
