Он закурил сигарету, нервно затянулся раз-другой.
— Нам еще тростник резать на заливном лугу. Ничего не случится, если отвезем ее в город не завтра, а послезавтра.
Она задумалась, затем решительно тряхнула головой, словно отгоняя что-то навязчивое, что-то упрямо засевшее в мозгу.
— Нет, лучше завтра. Я возьму пикап, если он тебе не нужен.
Он еще раз затянулся сигаретой, уставился на колечко дыма. У него были узкие плечи, теперь они чуть сгорбились. Казалось, он доведен до отчаяния и лишь с трудом себя сдерживает. Они были женаты пять лет, а знакомы уже восемь, но порой у нее возникало такое чувство, что она совсем не знает его.
— Ладно, с тростником без меня закончат — вдруг решил он. — Я поеду с вами.
Он посмотрел на ребенка. Мэри-Джейн заснула, пока они стояли и разговаривали. Какое-то время Джек Фаулер не сводил с нее бесстрастного, ничего не выражающего взгляда. Затем повернулся и быстро вышел из комнаты.
У доктора, к которому они отправились в Ишоу, тоже была девочка трех лет. Человек он был сентиментальный и участливый, и даже практика в заштатном городишке не лишила его природной доброты и не сделала циником. Осмотрев Мэри-Джейн, он задумчиво подергал свою аккуратную бородку, надеясь, что создал впечатление, будто ничего особенного не видит.
— Можете одеть ребенка, миссис Фаулер, — сказал он и открыл дверь в приемную. — Мистер Фаулер, могу я попросить вас на минутку?
Под напряженным, испытующим взглядом обоих родителей доктору стало не по себе.
— Итак, ничего страшного, — сказал он им с легкой улыбкой, ничего не выражавшей. — Мэри-Джейн, попроси сестру дать тебе конфетку. — И, проводив девочку до порога, он закрыл за ней дверь.
— Так что же с ней? — спросил отец спокойно, даже как-то небрежно. Но под этой бесстрастной маской, которую он считал нужным являть миру, таились ярость и откровенный страх.
— Джек! — мягким, успокаивающим тоном сказала жена. И положила ему на плечо руку. Он тут же сбросил ее — не резко, но решительно.
— Я думаю направить ее к гинекологу, — сказал доктор, обращаясь к матери. Та стояла бледная, расстроенная, теребя в руках сумку. Тем не менее врач предпочитал говорить с ней, а не с отцом, который вообще не проявлял никаких чувств. — Полагаю, это будет самое разумное, миссис Фаулер. У меня есть друг в Дурбане, я тотчас свяжусь с ним, и мы условимся, когда он вас примет. Эти ребята в клиниках свое дело знают.
— Что с ребенком? — ровным, спокойным тоном повторил отец свой вопрос.
Доктор снова подергал бородку.
— Думаю, просто бородавчатое возвышение мочеиспускательного канала, но лучше все-таки проверить наверное.
— Это не рак, доктор? — Женщина с трудом выговорила страшное слово.
— Конечно, нет, миссис Фаулер. Вы знаете, что такое бородавчатое образование? — Он поочередно посмотрел на обоих. Женщина кивнула, мужчина стоял не шелохнувшись. — На канале мочевого пузыря. Слизистая оболочка, которой, понимаете ли, покрыт весь канал… иногда выпадает и вздувается, принимая очертания бородавчатой грозди. — Доктор объяснял это с успокаивающей улыбкой, глядя женщине в глаза. — Но лучше еще раз проверить себя, и поэтому я хочу, чтобы Мэри-Энн посмотрел специалист.
— Мэри-Джейн, — быстро поправила его женщина, насупившись, точно он совершил страшную промашку.
— Мэри-Джейн, конечно. Извините. — Желая скрыть неловкость, он принялся смущенно перебирать свои записи, точно и вправду допустил чудовищную оплошность. — Надо будет сделать анализы. Биопсию. И прочее. Чтобы исключить все сомнения. Как говорятся, на бога надейся… — Он развел руками и снова улыбнулся.
Когда они ушли, он сделал еще несколько записей, потом замер за своим письменным столом и долго сидел, не шевелясь, задумчиво уставившись на кончик авторучки. Это была тонкая шариковая ручка в виде золотого карандашика с названием фармацевтической фирмы, изящно выгравированным по колпачку вдоль зажима. Ручку подарил ему коммивояжер фирмы. Врач смотрел на ее поволоченный кончик, словно то был какой-то чудотворный инструмент.
«Женщина — та справится. Она крепче, чем кажется. А вот насчет отца не уверен. Я уже видел такие глаза».
Он надавил на клавишу селектора, который недавно установил у себя и все еще воспринимал как дорогую игрушку и забавлялся им, точно дитя.
— Джанетт? Прежде чем приведете следующего пациента, соедините меня с Дурбаном, будьте любезны. С доктором Мейерсоном, гинекологом.
Итак, в конце концов никаких сомнений не оставалось. Злокачественная опухоль влагалища, по каким-то причинам носящая ни больше ни меньше как сто девятнадцать разных названий, среди них sarcoma botryoides — саркома гроздевидная, опухоль, внешний вид которой напоминает виноградную гроздь Греческим звучанием и скрытыми ассоциациями с виноградниками (в ту пору, когда появилась эта роковая гроздь, по всей провинции шел сбор винограда и над виноградниками висело солнце и пыль, а дни были словно напоены густой сладостью) это название как бы отдаляло недуг в чистые сферы науки, где названия всего лишь названия и не могут убить.
Мэри-Джейн Фаулер прибыла из дурбанской больницы маленькой знаменитостью, ибо в последний момент отец вдруг решил, что время не ждет и что ее вообще следует доставить в Кейптаун санитарным самолетом. Газетчик, оказавшийся в аэропорту, ухватил обрывки разговора и разукрасил статью недостающими подробностями, вокруг которых помощник редактора, связывавший со словом «опухоль» вполне определенное представление, навертел уж и вовсе черт-те что (заголовок гласил: «Воздушные братья милосердия устремляются на помощь девушке, страдающей опухолью мозга»). Правда, в воздухе в тот день произошли события, имевшие политическое значение, и заметка, прогремев в утреннем выпуске, вылетела из вечернего — и из других газет тоже.
Девочка поступила в дежурство Деона, но, поскольку имя ее было у всех на устах, принимал ее сам Билл дю Туа, собственноручно заполнивший историю болезни. Деон же лишь при сем присутствовал как наблюдатель.
Мэри-Джейн сидела в кроватке, одетая в пижаму, на груди пижамной куртки было вышито какое-то чудо-юдо из детской сказки. Она устала от непривычных волнений, связанных с путешествием, однако глаза ее сняли от возбуждения — столько новых людей и мест.
«У них такая печаль в глазах», — сказала та дама-социолог несколько недель назад, когда они делали обход. Никакой печали в глазах Мэри-Джейн не было.
Господи, помоги, подумал Деон, представив себе, что этой девочке придется вынести.
Родители стояли в ногах кроватки, переговариваясь и отвечая на вопросы, которые задавал им Билл дю Туа. Больше отвечала мать, уверенно и с готовностью, многое уже заранее зная по вопросам, которые ей за эти дни задавали десятки раз. Отец время от времени что-то добавлял и снова умолкал. На какой-то миг Деон встретился с ним взглядом. Только на миг, потому что фермер тотчас отвел глаза; они едва скользнули по Деону, неторопливо, легко, — так скользнет змея и спрячется в темных зарослях, затаится.
Деон почувствовал, как в нем нарастает беспричинная злость, искушение схватить и встряхнуть этого человека. Нечего строить из себя мученика — стоит, точно рука судьбы коснулась его одного, избранник божий. Да, страшно, но не ты один…
А память словно хлыстом подгоняло. На четвертом курсе д-р Маркс, доцент кафедры, как-то показал им мазок костного мозга, взятый у мальчика, находившегося в больнице. Он положил предметное стекло под обычный микроскоп, прокомментировал, затем капнул на слайд маслом для усиления яркости и уже под другими линзами тщательно изучал несколько минут. Наконец, устало щуря глаза, оторвался от микроскопа и спросил кого-то: «Что вы на это скажете, доктор?» Он всегда называл студента «доктор», может, в надежде, что таким обращением побудит их серьезнее относиться к делу.
Большие клетки с голубоватым, испещренным темными пятнами ядром мало что говорили им. В конце концов д-р Маркс прошептал, точно боялся произнести диагноз в полный голос: «Острая лейкемия».
Они были в палате, когда сообщали родителям. Мать в ярости повернулась к врачу, глаза ее потемнели от ненависти, схожей с той, какую Деон видел сейчас во взгляде отца Мэри-Джейн.
«Не может быть! — закричала она. — Вы анализы спутали. Наш врач сказал, что он застудил печень!»
Доктор объяснил все сначала, терпеливо повторяя слово за словом, но она даже слушать не стала. Наконец она выскочила из палаты, продолжая кричать, таких вещей им наговорила — глядя на эту интеллигентную, холеную светскую даму, никто не сказал бы, что она и слова-то такие знает.
«Вот истеричка!» — пренебрежительно бросил кто-то из сотрудников.
Врач повернулся к говорившему — они впервые увидели его в таком гневе.
