– Жень, – спросила наконец. – Ну а что же нам делать?
– С чем?
– С Алисой. Что делать, чтобы ей не было так плохо?
– С Алисой, боюсь, ничего нам делать не придется. Насть, а ведь никогда так не бывает, чтобы все сразу было хорошо. У всего есть и обратная сторона. Ну давай попробуем просто следовать природе вещей.
– Я уже следую. Я не расстанусь с тобой. Но мне от этого не по себе.
– Видимо, это плата за выбор.
Она опять подумала, как все-таки нелепо: когда кажется, что теряешь человека, он становится дороже всего – всех принципов, всех важных взглядов на жизнь… А обретаешь его снова – и снова поехало: сомнения одолевают, претензии появляются… Настя обняла Женю, прижалась к нему.
– Как же хорошо, что ты есть.
«Нужно перестать ныть, – решила тут же. – Женя прав: это плата. Нормальная плата. Просто если я отказываюсь от него – то делаю плохо ему. Если не отказываюсь – плохо Алисе. Все равно придется выбрать между одним и другим плохо. А разница только в том, что в первом случае я причиняю зло самой себе непосредственно, а во втором – опосредованно, через чувство вины перед Алисой».
Они сидели обнявшись и молчали.
– Я выбираю тебя и чувство вины, – сказала Настя.
– Ну слава богу, – отозвался Женя. Он давно привык к тому, что Настя все усложняет. – А я выбираю то, что соответствует естественному ходу вещей.
Она посмотрела на него с уважением.
– Ты меня любишь? – спросила.
– Не без этого, – кивнул Женя. – И ты меня?
Она пожала плечами и в тон ему подтвердила:
– Похоже на то.
– Вы вот эту шишечку давно заметили?
– Да я ее вообще не замечала. А что это? – попробовала уточнить Таня. Но врач не ответила, неприятно и сильно надавив пальцами в ямку над ключицей.
– Не беспокоит?
– Н-нет… кажется.
К онкологу Татьяна попала случайно, приходила к хирургу посоветоваться насчет крупной родинки. И хирург, небрежно закрыв тему родинки («ну, мешает она вам – удаляйте»), строго поинтересовался, давно ли была у онколога. Что-то там ему не понравилось, какие-то уплотнения в груди.
– Да нет, – задумчиво растягивала слова пожилая докторица, пальпируя Танину грудь. – Молочные-то… у вас… не особенно… есть, конечно, мастопатийка диффузная, есть… Но это сейчас у каждой второй… Вот, пожалуй, и здесь вот тоже… узелочки… Не побаливает?.. Да нет, тут ничего такого особенного я не нахожу. Ну, в диспансер, конечно, на снимочек сходите… Верочка, выпиши на маммографию… Ох, не нравится мне у вас эта шишечка, – пробормотала доктор озабоченно; шустрые пальцы ее снова прощупывали плотность над правой ключицей. – Вот не нравится! И сразу после диспансера ко мне, слышите? Сразу же! Там посмотрим…
Беспокойство относительно какой-то там шишечки Тане не передалось. А вот направление на маммографию показалось зловещим. Спустившись в вестибюль, она повнимательнее рассмотрела профессиональные каракули на бланке, определенно разобрав в графе диагноза слово «систем.». За точкой, обозначавшей, вероятно, сокращение, стоял знак вопроса. И, в общем-то, неуверенный этот знак, да и само слово выглядели довольно безобидно…
Заведение, называвшееся маммологическим диспансером, подавляло густой атмосферой скорби. В голос тут никто не разговаривал, шуршали придушенно, некоторые даже плакали. Физиономии регистраторш в окошках казались суровыми, лица пациенток выражали уныние. Тихие, печально молчащие женщины заполняли просторный холл, и в каждой из них Тане виделась несчастная ампутантка, лишившаяся или готовящаяся лишиться груди на операционном столе. «Неужели такое может случиться и со мной?! – ужасалась она, невольно поддаваясь разлитому здесь повсюду настроению обреченности. – Но это же немыслимо! Как такое можно перенести? Как привыкнуть?..»
И в кабинет Таня вошла, уже совершенно изнемогая от страха. Разделась автоматически, попутно отвечая на вопросы о возрасте, родах, абортах, болезнях и жалобах. Медсестра, прикинув на глазок Танин рост, опустила сканер устройства пониже. Татьяна, как-то неловко от накатившей вдруг беспомощности, возложила правую грудь на гладкую пластиковую площадку, и сверху сразу же стал опускаться похожий на пресс рукав. Несколько мгновений она ощущала несильную боль, чувствуя грудь расплющенной. Потом тот же фокус проделали с левой – и процедура неожиданно быстро закончилась.
– Ну вот, – объявила доктор, – все у вас в норме! Всех вам благ и желаю больше у нас не появляться.
Таня летела домой осчастливленная. «Какая я все-таки впечатлительная! – думала она, улыбаясь. – Стоило посидеть пятнадцать минут в этом шелестящем холле – и погрузилась в отчаяние; а сказали, что здорова, – и сразу эйфория! Но что изменилось-то со вчерашнего дня? Ничего!»
Прошло лето, наступил сентябрь. После августа, наполовину проведенного в Греции с мужем и сыном, Татьяна чувствовала себя совершенно обновленной. Она загорела, как мулатка, и выглядела сногсшибательно. «Вот теперь не лишнее и полечиться, – решила, отправляясь к онкологу. – Теперь терять нечего».
– Да как же так можно! – шумно гневалась врач, ощупывая злополучную шишечку. – Что ж за дикость такая! Я направляла вас на снимок груди, потому что это нужно для консультации в диспансере – это было в мае! Сейчас сентябрь! Вы не понимаете, что все очень серьезно?
Вроде бы Татьяна понимала, но в то же время думала: «Слава богу, что не пришла летом: фиг бы она отпустила меня на юг! Запугала бы ответственностью – и пропал бы отдых».
– Боже мой, да где ж вы так загорели?! – вскричала докторша, едва она разделась. – Неужели еще и на солнце проторчали эти месяцы?
– В Греции, – виновато призналась Таня. – Всего две недели.
– Час от часу не легче! Быстро в онкодиспансер! Быстро!! Разве ж с такими диагнозами шутят?!
Таня побоялась уточнить, о каком именно диагнозе идет речь, но за дверью кабинета снова изучила направление. И снова обнаружила это, уже знакомое ей слово «систем». «Какой «систем»? – подумала грустно. – А все-таки хорошо, что съездили! Вдруг в последний раз?» Нет, уж в чем она не раскаивалась, так это в отпуске. «Мальчику-то какая память…» – неожиданно подумалось о сыне. На глаза навернулись слезы. Таня решила отныне пунктуально придерживаться всех предписаний врачей.
В диспансере, возле нужного кабинета сидела, скрючившись, сутулая женщина и что-то бормотала. Татьяна тоже присела на скамью, собираясь с мыслями. Внезапно дверь распахнулась, на пороге показалась перепуганная бабушка с влажными от страха глазами. За нею вывалился здоровенный мужичина в белом халате с абсолютно красным лицом.
– Сколько можно объяснять! – орал бело-красный. – Десять раз повторил! Десять раз! Идите и спрашивайте в регистратуре! Следующий!
Женщина, сидевшая перед Таней, ни жива ни мертва скользнула за ним, но, показалось, моментально оттуда выбежала, вытирая глаза платком.
– Следующий! – послышался рык из кабинета.
«Быстро принимает», – в смутном ужасе подумала Татьяна и открыла дверь, твердо решившись не поддаваться панике.
– Направление! – тут же гаркнул краснолицый.
Стараясь сохранять самообладание, она положила на стол бумаги.
– Р-раздевайтесь!
Хмуро потискал грудь и с ожесточением набросился на несчастную шишечку у ключицы.
– Результаты анализов – где? Пункция?
– Я… принесла все, что сказали, – тихо и взволнованно начала объяснять Татьяна. – Все, что мне участковый онколог…
– Пункцию делали?!
Таня растерянно молчала, пытаясь понять вопрос. Она догадывалась, как тяжело ей будет прийти сюда во второй раз, если свирепый доктор прогонит ее, не досчитавшись каких-то бумаг.
– Сюда? Вот сюда кололи? – нервозно выкрикивал доктор, тыча пальцем в Танину ключицу.
– Н-нет.
– Та-ак!.. Какого района? Фамилия участкового врача? Ага! Баба! Понятно. Никто не хочет заниматься делом! Всем по фигу, в особенности бабам! Евгения Пална, фамилию разгильдяйки запишите, будем разбираться!
Из окна потягивало сквозняком. Полуголая Татьяна дрожала от холода и напряжения. Краснолицый доктор, ругая баб, со звоном рылся в стеклянном шкафу.
– Все самому! Ник-кому ниче не надо! – орал он, с остервенением перебирая инструменты. Медсестра смотрела в окно.
Игла, в конце концов выбранная, показалась Тане чудовищной. «Хруп!» – послышался ей звук ломаемых хрящей, она сильно сжала кулаки, вонзая ногти в мякоть ладоней, чтобы отвлечься от боли и страха. Врач неистовствовал:
– Ч-черт! Не берет! З-зараза! Совершенно отвердела! Это они скоро умирающих к нам присылать начнут для первичного консультирования, дожили! А пораньше нельзя было направить больную?! Ох, бабы… Не идет, хоть лопни! – Свирепый лекарь с силой тянул поршень на себя, совершенно неудовлетворенный каплями сукровицы, попавшими в шприц. – Нет! Не идет! Окаменела совсем… Надо класть в стационар на биопсию.
