Он опасался, что Гитара поднимет его на смех, откажется стать его соучастником, добавив что-нибудь обидное, — ведь теперь он связан и окружен тайной, у них там дело о жизни и смерти идет. Однако, пристально вглядевшись в лицо Гитары, расписывавшего, какими благами он сможет располагать, не сделав для этого почти никаких усилий, Молочник окончательно понял: клюнуло. Может быть, убийца-профессионал уже пресытился или вообще переменил взгляды? Кстати, он?.. «Что, было уже это?..» Слушая, как тот подробно описывает дядюшкины трапезы, костюмы, могильные плиты, Молочник подумал: а вдруг Гитара просто не устоял перед искушением, польстился на то, чего у него никогда в жизни не было, — на деньги?
А Гитара улыбался солнцу и с восторгом говорил о телевизорах, медных кроватях, карточных партиях, длящихся неделю, но мысли его сосредоточились на чудесах, совершаемых тротилом.
К тому времени, когда они растратили воображаемые богатства, было уже около полудня и они снова оказались на окраине Южного предместья и вернулись к прерванной теме — стали обсуждать план действий. Гитара рвался в бой, Молочник осторожничал. Его осторожность рассердила Гитару.
— Я тебя не понимаю. То ты втягиваешь меня в рискованное предприятие, и мы три дня обсуждаем, как нам его провернуть, и я радуюсь, как перед свиданием с хорошенькой девчонкой, но, едва лишь доходит до дела, ты, как идиот, вдруг начинаешь мне объяснять, по какой причине у нас ничего не выйдет. Может, ты надумал отшить меня?
— Зачем мне тебя отшивать? Я же мог тебе вообще ничего не рассказывать.
— Не знаю. Я не знаю даже, зачем тебе все это. Насчет меня нетрудно догадаться, почему я участвую в деле. Но ты-то никогда не нуждался в деньгах.
Молочник не стал задумываться по поводу причин, побуждающих Гитару «участвовать в деле», и лишь холодно ответил:
— Деньги мне нужны, чтобы уехать отсюда. Я ведь уже говорил тебе. Мне необходимо вырваться отсюда. Хочу пробиться самостоятельно.
— Самостоятельно?! Ничего себе самостоятельно, с миллионом долларов в кармане.
— Пошел к черту. Не все ли тебе равно, зачем мне деньги?
— А я, знаешь, не уверен, что они тебе нужны. Во всяком случае, настолько, чтобы ради денег ты решился на воровство.
— Я хочу, чтоб все прошло спокойно. Без шума. Без… А, что говорить: кража со взломом — серьезное преступление. И я вовсе не намерен закончить свои дни в…
— Какая кража со взломом? При чем тут взлом? Дом принадлежит Пилат.
— Ну и что?
— Как что? Эти люди — твои родственники.
— Тем не менее они — люди, а люди могут закричать.
— Ну и что? Что с нами может случиться? Мы заберемся в дом, так? Допустим, что все три окажутся на месте. Три женщины. Что они нам сделают? Побьют?
— Может быть.
— Ого! Это кто же? Агарь? Как налетит на тебя. Пилат? Дурачок, она тебя любит. Она и пальцем тебя не тронет.
— Ты в самом деле так считаешь?
— Да, я так считаю. Послушай, у тебя вроде сомнения появились? Объясни мне, из-за чего? Может, потому, что ты им родственник? Так ведь твой папаша им еще больший родственник, чем ты, а между тем все это он затеял.
— Не в том дело.
— В чем же?
— В том, что они ненормальные. Никто не может угадать, что они выкинут. В том числе и они сами.
— Что они психи, я знаю. Как еще назвать людей, которые торгуют пятидесятицентовым вином, вместо туалета пользуются ведерком, а над их счастливыми головами висит миллион долларов? А ты что, боишься сумасшедших? Если боишься, значит, ты тоже псих.
— Я просто не хочу, чтобы меня поймали. Мне в тюрьме неохота сидеть. Вот я и хочу обсудить все заранее, чтобы мы не попались. Что тут такого? Человек хочет все обсудить.
— Не очень-то это похоже на обсуждение. Скорей, ты надумал увильнуть.
— Нет, это обсуждение. Нам надо обсудить, как их выманить из дома. Как нам туда забраться. Как срезать с потолка мешок, а после вытащить его из окна и пронести по улице. А с ними трудно что-нибудь предугадать. Они шалые бабы. И жизнь у них шальная, порядка нет. Да к тому же к ним шляются пьяницы за самогонкой. В любое время кто-нибудь может вломиться в дом. Эти женщины не по часам живут, Гитара. Мне кажется, Пилат и время-то умеет определять только по солнцу.
— Ночью они спят.
— Кто спит, тот может проснуться.
— Кто проснется, того можно уложить ударом кулака.
— Я не хочу никого укладывать ударом кулака. Я хочу, чтобы их не было в доме, когда мы придем туда.
— Ну а что может заставить их покинуть дом? Молочник потряс головой.
— Не знаю. Что-нибудь из ряда вон выходящее.
— Так давай устроим нечто из ряда вон выходящее.
— Каким образом?
— Подожжем дом. Подсунем туда скунса. Или медведя. Мало ли кого.
— Бога ради, разговаривай серьезно.
— Я стараюсь. Я очень стараюсь, дружок. Они что, никогда не уходят из дома?
— Все разом?
— Да, все разом.
Молочник пожал плечами.
— На похороны. Верно, на похороны они ходят. И в цирк.
— Ничего себе! Так нам придется ждать, пока кто-нибудь умрет? Или наш город посетит бродячий цирк?
— Что ты прицепился? Я просто хочу сообразить, велик ли риск. Сейчас действовать — рискованно.
— Знаешь, когда действовать рискованно, остается только одно средство — рискнуть.
— Ну, будь благоразумен.
— Благоразумен? Благоразумному золота не видать, как своих ушей. У благоразумных не бывает золота. К чертям благоразумие, если хочешь разбогатеть. Неужели ты не знаешь этого?
— Но послушай…
— Хватит, я уже наслушался. Теперь слушай ты. Дана тебе жизнь? Так живи. Пользуйся жизнью и не канючь! Пользуйся!
Молочник широко открыл глаза. Он очень старался не сглотнуть в этот момент, но от призывного металла в голосе Гитары ощутил вкус соли во рту. Соли со дна морского, соленого лошадиного пота. Этот вкус могуществен, он побуждает жеребцов галопом мчаться к солончакам. Вкус этот был нов, восхитителен и безраздельно принадлежал ему. Неуверенность, сомнения, тревога слетели с него без следа.
Теперь он понял, почему он колебался. Не потому, что ему хотелось чрезмерно усложнить простое дело, и не потому, что ему хотелось подчинить себе Гитару. Просто раньше он не верил в успех.
Когда отец рассказал ему всю эту длинную историю, она действительно напомнила Молочнику приключения из детской книжки. Сказочки. Он не верил, что золото действительно висит в комнате Пилат, не верил, что это действительно золото, что он действительно может его забрать. Слишком уж доступно. Но Гитара верил, он влил живую струю конкретности в их затею, главное же — представил ее как действие, реальное, значительное, требующее отваги. Молочник чувствовал, как в нем рождается новое «я», вполне определенное, отчетливое. Если раньше на сборищах у Железнодорожного Томми он только смеялся и всегда молчал, то теперь он мог бы там заговорить. Он мог бы рассказать там об этом. До сих пор в его жизни был только один решительный поступок, но, если бы он стал рассказывать у Томми о том, как он ударил своего отца, его рассказ не вызвал бы одобрительного оживления аудитории.
Все эти мысли смутно пронеслись у него в голове. Зато он вполне определенно почувствовал вкус соли и услышал в голосе Гитары звуки охотничьего рожка.
— Завтра, — сказал он. — Завтра ночью.
— В котором часу?
— В половине второго. Я за тобой зайду.
— Чудесно.
Далеко от них, на том конце шоссе, павлин распустил хвост.
Осенними ночами ветер с озера доносит сладковатый запах до некоторых улиц. Пахнет засахаренным имбирем, а может, сладким чаем со льдом и гвоздикой. Чем объяснить это явление — неизвестно, поскольку, скажем, 19 сентября 1963 года в озере было такое количество фабричных отходов, включая ядовитые химические вещества с завода пластмасс, что пышные кудри прибрежных ив поблекли и поредели. Волны озера выбрасывали на берег дохлых карпов, а врачи в «Приюте милосердия», хотя и не делали официальных предупреждений, твердо знали, что никому из тех, кто рискнет поплавать в этих водах, не избежать ушных болезней.
Тем не менее этот густой пряный запах напоминает о Востоке, о полосатых шатрах, о позвякиванье браслетов на лодыжках. Люди, живущие у озера, этого запаха почти не замечают — они включают кондиционеры, закрывают окна и под гудение мотора спят неглубоким сном.
Так, никем не замеченный, запах засахаренного имбиря проносится по улицам, над крышами, между деревьев и наконец, уже отчасти потеряв свою густоту и силу, достигает Южного предместья. А здесь, где в некоторых домах нет не только кондиционеров, но даже сеток от москитов, все окна широко распахнуты, и ночь врывается в них без преград. Запах имбиря пробирается в комнаты, и он отчетлив, настолько отчетлив, что спящим кажется, будто то, о чем они страстно мечтали, уже произошло. Ну а тем, кому не спится в ночные часы, кажется, будто все их движения и мысли приобретают какую-то особенную нежность и отрешенность. Двое мужчин, остановившихся в тени сосен на Дарлинг-стрит — рядом с коричневым домиком, куда любят заглядывать пьянчуги, — тоже ощущали этот запах, но он им не напоминал об имбире. Им казалось, так пахнет свобода, или справедливость, или роскошь, или возмездие.
