Среди ночи я проснулся от чьего-то легкого прикосновения к моей щеке. Еще не открыв глаз, я уловил запах знакомых духов. И только потом понял наконец, что она лежит рядом и обнимает меня. Я тоже заключил ее в объятия.
— Проснулся наконец? — спросила она шепотом. Вместо ответа я еще крепче обнял ее.
— Только ты не думай обо мне плохо. Я ведь люблю тебя, — сказала она. Наши губы встретились, и я забыл обо всем на свете.
Я искренне привязался к Ма Ма Чи и полюбил ее всей душой. Конечно, рассчитывать на взаимность с ее стороны я не смел, по крайней мере, это было бы неразумно. Как я уже говорил, я был ее постоянным спутником во всех поездках. Она без зазрения совести ходила в кино с мужчинами из высшего общества, прогуливалась с ними вечером по городскому парку. Я не мог смотреть на все это спокойно и буквально не находил себе места от ревности. А иногда поздним вечером, когда все в доме спали глубоким сном, она приходила ко мне, в мою каморку.
— Ма Ма Чи, я больше не могу так, — сказал я ей однажды.
— В чем дело? Что-нибудь случилось?
— Я очень люблю тебя, и мне надоело таиться от людей. Давай поженимся.
В ответ она прильнула ко мне.
— Ма Ма Чи, давай поженимся, — умолял я, крепко сжимая ее в объятьях.
— Не понимаю, чего тебе не хватает? Что тебе мешает любить меня?
— Нет, такая жизнь для меня невыносима.
— Почему?
— Я не могу быть без тебя ни минуты.
Она ослабила свои объятия и отстранилась.
— Нет, дорогой, это невозможно. Подумай сам. Ты работаешь у меня шофером, у тебя нет никакого образования. Что скажут люди, узнав о нашей женитьбе?
— Зачем же тогда ты меня мучаешь?
— Как это я тебя мучаю?
— А очень просто. Если ты знаешь, что жениться мы не можем, зачем же по ночам ты приходишь ко мне? Почему ты не выйдешь замуж за человека своего круга?
— Я не буду второй раз выходить замуж. Да и не смогла бы, если бы даже хотела. Дело в том, что у меня… у меня сын и дочка. Сейчас они учатся за границей. Я их очень люблю и обещала им никогда не выходить замуж и не приводить в дом отчима. Не понимаю, почему тебя не устраивают наши нынешние отношения? Разве тебе плохо со мной?
Меня охватила ярость.
— Замолчи! У тебя каменное сердце. Ты не способна любить. Я ни минуты больше не останусь в твоем доме. — Уткнувшись головой в подушку, я зарыдал.
Ма Ма Чи решительно поднялась и вышла из комнаты.
Моя душа была подобна засохшему листу, гонимому осенним ветром. У меня все валилось из рук. Мне все чаще и чаще вспоминались слова отца: «Знаешь ли ты, что в городе преуспевает только тот, кто не боится другого за горло взять? Разве ты, простой деревенский парень, способен на это?» И назидания матери о том, что без денег и образования в городе делать нечего. Теперь на своем горьком опыте я убедился в правоте родителей. Я понял: мои мечты навсегда останутся лишь мечтами. Однако о возвращении в родную деревню не могло быть и речи. Разве я не заявил перед отъездом, что вернусь в деревню только на собственной машине и прокачу на ней мать по деревне.
Я долго бродил по городу. Наконец ноги сами привели меня в пагоду Шведагон. Я купил цветы, свечи, поставил их перед изображением Будды и помолился. Я направился уже было к выходу, как вдруг среди паломников, отдыхавших в тени густого дерева у пагоды, увидел отца и мать. От радости я громко закричал. Они обернулись на мой голос, но сразу, видно, меня не узнали.
— Вы что, не узнаете меня? Неужели я так изменился? — обнимая и целуя их, спрашивал я.
— Сынок, вот счастье-то! А мы тебя уже больше недели в городе ищем, — говорила мать дрожащим от волнения голосом.
— Как хорошо, что я вас встретил. Я немедленно еду с вами обратно в деревню. Не хочу больше ни часа оставаться в этом проклятом городе.
— Нет, сынок, пока в деревню возвращаться нельзя. Там сейчас неспокойно, орудуют повстанцы и идут бесконечные бои. Мы сами были вынуждены бежать оттуда, — сказал отец печально.
— Вы давно из деревни?
— Дней десять, как приехали. От тебя ведь ни слуху ни духу. Адреса твоего не знаем. Пришлось остановиться пока в монастыре, в районе Чимьинтайн.
— Ну что ж, тогда поживем пока здесь. Я снова устроюсь шофером. С голоду не умрем. А как там утихнет, вернемся в деревню. К земле.
— Я рад, что ты поумнел, сынок, — сказал отец, улыбаясь.
И мы тихо двинулись мимо пагоды Шведагон по шумной улице, ведущей в центр города.
НИЩЕНКА
«Глупые люди. Думают, что мясо птицы Нгаун, которая всегда стоит на одной ноге, несъедобно.
Глупые люди. Мясо этой птицы очень нежное и вкусное.
Глупые люди!»
Эту песенку мы распевали в детстве, когда наперегонки прыгали на одной ноге. Есть такая сказка про птицу Нгаун, которую мне рассказывали родители, отсюда и пошла эта песенка.
«Давным-давно жили в одной деревушке муж и жена. С утра до ночи работали они на огороде, тем и кормились. Однажды ночью кто-то проник к ним в огород и уничтожил все, что там росло. Опечалились крестьяне, заплакали и решили во что бы то ни стало изловить негодяя. Вечером они расставили всюду на огороде капканы и пошли спать, а наутро пришли они в огород и видят, в один капкан попало какое-то одноногое чудище. Обрадовались муж и жена — то-то теперь полакомятся — и побежали скорей за ножом. А когда прибежали с ножом и хотели уж резать чудище, оно вдруг заговорило человеческим голосом: «Я птица Нгаун. Я всегда стою на одной ноге. Не убивайте меня. Мое мясо совсем несъедобное». Подумали-подумали муж с женой и отпустили птицу».
Утро было туманным. Я умылся, оделся и направился к рынку, чтобы позавтракать в какой-нибудь чайной. Рынок в нашем городе Пегу, как, наверное, и в любом другом городе, самое людное место.
— Братья и сестры! Помогите несчастной калеке! Не дайте умереть с голоду!
Я обернулся на голос. Одноногая нищенка лет тридцати сидела на земле. Чуть в сторонке валялись костыли. А прямо перед ней на грязной тряпке поблескивало несколько мелких монет: подаяние сердобольных прохожих. Я порылся в кармане и бросил ей десять пья.
В тот же день мне довелось снова увидеть эту женщину.
Время близилось к полудню. Нестерпимо палило солнце. Я укрылся от жары в китайском ресторанчике и в ожидании официанта погрузился в чтение газеты. И тут я снова услышал: «Братья и сестры! Помогите несчастной! Не дайте умереть с голоду!»
Перед входом в ресторан, опираясь на костыли, стояла моя утрешняя знакомая. «Базар кончился, народ разошелся, и теперь эта несчастная должна побираться по чайным и закусочным», — подумал я. Получив от хозяина ресторана горсть мелочи, нищенка заковыляла дальше. Я смотрел ей вслед и почему-то вдруг вспомнил детскую песенку про птицу Нгаун.
В озере Гаунсей отражались вплотную подступавшие к нему дома и деревья. Западный ветер гнал по воде белые барашки. Лучи заходящего солнца, преломляясь в воде, веселыми зайчиками скользили по стенам домов и деревьям. Я медленно шел по мосту, перекинутому от берега к острову, и любовался красотой озера и древнего города. И вдруг неподалеку от пагоды в тени развесистого дерева я увидел свою знакомую. Отставив костыли в сторону, она ловко орудовала у костра. Меня распирало любопытство, и я подошел к ней.
— Что готовите?
— Ужин. Рыбную приправу к рису, — ответила она, подняв на меня удивленные глаза.
— Рыбную приправу? О, это очень вкусно. А где вы живете? Здесь, в монастыре?
Мне очень хотелось узнать, где она потеряла ногу. Но не мог же я вот так, сразу, приступить к расспросам. Прежде нужно было завоевать ее расположение.
— Как приехала в Пегу, так с тех пор здесь, в монастыре, и живу.