И снова Федор Александрович на своем рабочем месте.
— Инвалиды Великой Отечественной войны есть?
Этот народ умеет постоять за себя. С ними лучше по-хорошему, и если не помочь им, то хотя бы прикрыться ими. Очень хорошо с утра парочку или хотя бы одного загнать на подъемник. Они народ терпеливый. Их, главное, поднять на подъемник, что-нибудь отвинтить, а потом ребята могут отлучаться, выходить на двор, на площадку, на десять — пятнадцать минут, снова подходить к поднятым машинам, что-то не торопясь делать и снова бежать к основным клиентам. У инвалидов времени много. Для них важно, что их машины приняли в работу. Они потерпят. А зато ему, Федору Александровичу, очень удобно. Очередь из ничего не понимающих, еще не притерпевшихся к его системе клиентов растет, ропщет. Федор Александрович мастерски предотвращает скандал. В их деле главное — гласность. Как у врача: если пациенты все со слов врача о себе знают, они и потерпят.
— Товарищи, товарищи, оба подъемника заняты машинами инвалидов. Сейчас быстренько их отремонтируем и тогда займемся вами.
— Федор Александрович! (Это хороший признак, что искатель основной пары уже узнал его по имени. Он молодец, этот искатель, уже четыре часа на станции, на жаре. Он уже собрал всю информацию о цене дефицита, а основной пары у барыг, которые здесь же толкутся, не нашел. Его подержать еще пару часиков, и он созреет. По виду мужик, видимо, состоятельный.) Федор Александрович, у меня в коробке передач…
— Посмотрим, товарищ, обязательно посмотрим. А сейчас у нас обед.
Тем временем Лешечка вовсю шурует свои винты и гайки. Конечно, основной прибыток у него от коммерческой деятельности, но ведь надо и обычный производственный план выполнять, надо еще — кровь из носа — ходить в передовиках. Чтобы вымпел висел над его верстаком, в нижнем шкафчике которого хранится «товар».
«Все-таки ловкач, циркач Федор Александрович, — думает Лешечка, вспоминая о своем друге. — Никогда не ошибется. Впрочем, ему ошибиться, как саперу, — один раз. А если он ошибется, то и меня тряханут. Надо хоть «Жигули» на младшего брата переписать…» План выполняешь — претензий к тебе никаких ни по линии администрации, ни по линии общественных организаций. А как план выполнишь, если все время в цех ныряют разные личности и, потупясь, стоят возле тебя, ждут, когда ты обратишь на них внимание. А потом канючат: «Лешечка, а синхронизатор у вас не найдется? Лешечка, а «второго» и «четвертого» подшипника для передней ступицы у вас нет?»
И на все нужно время. Лешечка иногда пугается: спрос превышает предложение. Ведь надо вспомнить, где что у него лежит. Выбрать время, чтобы достать. А у него, как у сороки. Синхронизаторы — в металлоломе, подшипники — в ведре со слитым маслом, полуоси — во дворе под бочкой с водой и т. д. и т. п. Как бы ему умом не тронуться. Приходит домой нервный, замордованный. Он уже думал: может, составить себе коротенькую шпаргалочку — где что лежит, и другую — сколько за день он должен Федору Александровичу, а сколько тот ему. Но дома Светлана выслушала эти его затруднения и сказала: «Дурак ты, Леша. Никаких бумаг, никаких следов. Напрягись, но бери все на память. Не забывай: у тебя дети».
Голова трещит иной раз. А еще этот план. Он и скрипит за счет уплотнения рабочего времени. Зато все у него подогнано. Набор ключей на станции самый лучший. На это он денег не жалеет. Если станция не может малую механизацию ввести, он сам ее потихоньку вводит.
Любит он это дело, машину чувствует. Он иногда даже думает, что если бы все время он занимался своей прямой работой, то норму процентов бы на триста пятьдесят выполнял. Какой был бы передовик! Федор Александрович ему говорит: «Ты у нас, Леша, талант». А ему просто интересно работать. Ему даже иногда на обеденный перерыв не хочется идти. Здесь хоть спокойно — никто тебя не отрывает — поработаешь. Черта с два поработаешь! Вот опять кто-то маячит слева. Но он, Лешечка, технологию знает: ни оборачиваться, ни смотреть не станет. Пускай помучается, поунижается, побудет в неизвестности. Ну когда же его прорвет? Наконец-то»…
— Леша, меня Федор Александрович прислал.
По технологии надо молчать. Лешечка и молчит, делает свое дело. Нагнулся, промывает, прежде чем поставить на место в коробку, шестерни в ведре с бензином.
— Леша, меня Федор Александрович прислал.
— Я слышал.
— Мне бы основную пару для сорокасилки.
По технологии опять надо молчать. Новую порцию шестеренок Лешечка моет в ведре. Долго моет, старательно. Щеточкой.
— Может быть, поможете? Я в долгу не останусь.
— Стольник, — коротко говорит Лешечка. — Сто рублей, — разъясняет он, когда чувствует, что пауза разрастается больше, чем надо. — Я спрошу у ребят. Если, конечно, у них есть. Но очень может и не быть, — в голос Лешечка подпускает легкую угрозу: дескать, не хочешь — не будет. Дескать, дорого — а дешевле нет.
— Хорошо, я согласен.
«Давно бы так, — думает Лешечка. — Сейчас около двух. Если минут через сорок я загоню машину этого чудака на подъемник и на часок задержусь, то у меня будет задел плана и на завтра, а чудила этот, обрадовавшись, что сегодня же получит свою тачку, рублей тридцать — сорок мне еще кинет. Можно и так: сегодня снять мотор и коробку. Завтра весь день ее разбирать, менять основную пару и собирать — ведь есть и другие срочные дела, например, инвалиды.
Закончу я эту работу без десяти шесть. А послезавтра так же, не торопясь: то подъемник занят, то электричества в сети нет (и это бывает), я с богом часам к четырем тачку его доведу до ума».
Но все эти мысли пролетают в сознании у Лешечки мельком, автоматически, привычно. Он работает. Спина мокрая. Чуб лезет на глаза, и он все время нетерпеливым движением отбрасывает его назад.
…Однажды утром, войдя на станцию, Лешечка увидел непривычного клиента. В отличие от всех остальных он не пробивался локтями к окошечку Федора Александровича, а тихо сидел на жестком деревянном диванчике, подложив себе под локоть плоский с никелированными замками портфель. И по лицу, и по хорошему костюму мужчина выделялся среди обычных посетителей. Может быть, Лешечка и пропустил бы эту фигуру мимо своего внимания, но, выбегая несколько раз на площадку, он неизменно встречался с острым, внимательным из-под очков взглядом неожиданного клиента и каждый раз отмечал про себя: сидит не шелохнувшись. Все так же под правой рукой плоский портфельчик, прямая спина, не касающаяся стенки, и только то левая нога закинута на правую, то правая — на левую.
Где-то часам к трем Лешечка уже догадался, что представляет из себя странный человек, но все же решил переспросить Федора Александровича.
— Дожимаем, Федор Александрович? — спросил его Лешечка, кивая головой на терпеливого человека.
— Дожимаем. Это транзитчик, вчера в три часа притащили на буксире, едет из отпуска в Москву.
— А что у него?
— Коробка. Ходил вчера к директору, высыпал кучу документов, но, хотя директор и занервничал, да ведь ремонтирует машины не он.
— Это верно, Федор Александрович, ремонт в наших мозолистых руках.
— Я тебе поставлю его часа в четыре на подъемник, потому что директор обещал сегодня его поставить. Но будь только осторожнее. Он с восьми часов сидит и ни разу ко мне не подошел. Гордый. Утром пришел в чистой рубашке и бритый.
— За гордость, — сострил Лешечка, — плата вдвойне.
С этим клиентом у Лешечки сначала все пошло как обычно. Они познакомились. В тот момент, когда без десяти четыре Леша скатывал очередную машину с подъемника, подошел этот странный очкарик и сказал:
— Я слышал, вас зовут Лешей. Вы сейчас будете ремонтировать мою машину. Меня зовут Геннадий Михайлович. В долгу я не останусь.
— Посмотрим, — задумчиво, но по технологии, сказал Леша. Сказал так, что неизвестно, к чему относилось это «посмотрим». К неисправной машине или к смутному намеку владельца на благодарность.
Пока все шло как обычно.
В четыре они вдвоем — потому что машина не шла — закатили ее на подъемник. В половине пятого Лешечка снял мотор, вскрыл коробку, развел руками. Тут подошел Федор Александрович, тоже сочувственно развел руками, и они вместе с Геннадием Михайловичем направились к директору. Лешечке можно было и не присутствовать в этот момент в директорском кабинете, чтобы отчетливо представить себе происходящее. Федор Александрович обрисовал положение. Кирилл Аствацурович очень сочувственно сказал, что с этой самой основной парой — опять основная пара! — да еще с парой подшипников очень напряженно. На всякий случай он тут же при клиенте позвонил Клаве на склад. У Клавы на складе, конечно, эта пара где-нибудь есть. Но и Клава, и директор, и Федор Александрович держат ее для какого-нибудь экстренного, а посему и «бескорыстного» случая. И поэтому Клава громко, чтобы звук в трубке дребезжал и ее скромная речь была слышна в кабинете, говорит, что только вчера они последнюю основную пару отдали инвалиду. А потом возникает в трубке заминка. Директор вдруг делает вид, что забыл, о какой машине идет речь, и, обращаясь к клиенту и прикрывая ладонью мембрану трубки, доверительно спрашивает:
