Зажав ладони коленями, чтобы защитить руки от сквозняка, он оглядел комнату, размышляя, что ему делать с вещами жены. К примеру, на туалетном столике остался расписной горшочек, подаренный им во время медового месяца, — жена держала там сережки. С ручки ящика комода свисали бусы, которые некогда покачивались на ее груди. На шкафу лежала коробка, в которой хранилось ее подвенечное платье — она отказалась оставить его на чердаке их дома в Кэтфорде, уверяя, что в случае пожара первым делом стала бы спасать его. Уверившись, что все пожитки жены находятся на своих местах, бифитер надел форму и вышел из Соляной башни без завтрака, не желая есть в одиночестве.
Зайдя в вольер рядом с Белой башней, он поискал взглядом кольцехвостых кускусов, которые пережили ужасное потрясение в ту ночь, когда оказались на свободе. Высматривая их среди листвы, он снова вспомнил о том, кто совершил диверсию, о человеке, чья майка до сих пор висела у него в сушилке. Поскольку доказательств вины не было, он сомневался, что смотритель воронов когда-нибудь признается в своем проступке.
В итоге он разглядел ведущих укромный образ жизни животных, которые прятались в глубине вольера, и среди листьев были видны только их чудесные, свернутые колечком хвосты. Порадовавшись, что зверьки полностью пришли в себя после потрясения, бифитер открыл затянутую сеткой дверцу в жилище карликовой сахарной летяги — подарок губернатора Тасмании. Существо с жемчужно-серой шкуркой, впадающее в депрессию от одиночества, тут же открыло громадные карие глаза. Научив летягу карабкаться по маленькой лесенке, которую сделал специально для нее, бифитер погладил ее по шерстке пером, потерянным кем-то из туканов. А после того, как они сыграли в увлекательнейшие прятки, он покормил зверька кусочками обожаемых им фруктов, и тот заснул прямо на руках у бифитера.
Оставив ночных животных досматривать сны, он отправился в дом номер семь по Тауэрскому лугу, по пути задрав голову на флюгер Белой башни. Он разглядел изумрудное пятнышко — попугай до сих пор свисал вниз головой, покачиваясь на ветру, — и отвернулся, огорченный. В этот самый миг ему на плечо упала капля, в которой безошибочно узнавался птичий помет. Яростно стерев его с камзола бумажным платком, он пробрался через толпу туристов, которые уже начали просачиваться в крепость. Постучав в светло-синюю дверь, он стоял, дожидаясь, пока ему откроют, и наблюдая за облаками. Прошло несколько мгновений, он снова постучал. Подозревая, что йомен Гаолер все-таки дома, бифитер снял шляпу, наклонился и поглядел в щель почтового ящика. Йомен Гаолер сидел на нижней ступеньке лестницы в одной пижаме, закрыв лицо ладонями. Он медленно растопырил пальцы, и его взгляд встретился с глазами Бальтазара Джонса.
— Откройте. Я принес кузнечиков для этрусской землеройки, — сказал бифитер.
Йомен Гаолер подошел к щели для писем и газет и наклонился.
— Бросьте их сюда, — ответил он.
Когда бифитер уже просовывал в щель полиэтиленовый пакет, его неожиданно пронзило подозрение. Выдернув пакет, он проговорил:
— Нет, проще отдать его вам прямо в руки. Не проходит.
Йомен Гаолер приоткрыл дверь ровно настолько, чтобы можно было высунуть руку. Не обращая внимания на пухлую ладонь, пытавшуюся преградить ему путь, Бальтазар Джонс нажал на дверь плечом и толкнул.
— Если вы не против, я, пожалуй, зайду проведаю землеройку, раз уж все равно пришел.
Как только Бальтазар Джонс протиснулся мимо йомена Гаолера — а для этого пришлось работать локтями весьма не по-джентльменски, — он прошел по коридору прямо в кухню. Положив на стол шляпу, он открыл клетку, протянул руку и снял крышу маленького пластмассового домика. Осторожно потрогал зверька. Тот не шевельнулся. Он потрогал еще раз, но снова безрезультатно.
Он обернулся к йомену Гаолеру и спросил:
— Есть соображения, почему она не двигается?
Йомен Гаолер перевел взгляд на дальнюю стену, затем посмотрел на своего гостя бесконечно невинными глазами.
— Разве она не спит? — высказал он предположение.
Бальтазар Джонс сунул руку в домик, вытащил зверька за хвост и поднял, отчего тот безжизненно закачался, словно гипнотический маятник.
— Так когда же она умерла? — спросил он.
Йомен Гаолер сел, провел рукой по волосам и признался, что животное не двигается почти неделю. Они оба молча глядели на окоченевшее тельце.
— Придется сказать всем, что землеройка впала в спячку, — решил Бальтазар Джонс. — А вы тем временем найдете другую.
Йомен Гаолер с недоумением посмотрел на него.
— Сомневаюсь, что в Англии водятся этрусские землеройки, — заметил он.
Однако Бальтазар Джонс пропустил его слова мимо ушей и вышел из дома.
Шагая к крепостному рву, чтобы покормить остальных животных, бифитер вспомнил, как он вез подарок президента Португалии в крепость, как они вместе мучительно медленно ехали через весь город под песни Фила Коллинза. Как он втайне от Гебы устроил зверька на ночь прямо на старом обеденном столе на верхнем этаже Соляной башни, как старался выбрать для зверька самого лучшего смотрителя. И он вспомнил острую бархатистую мордочку, неподвижно застывшую, пока мертвое тельце раскачивалось перед йоменом Гаолером, поднятое за хвост. Он миновал башню Байворд и остановился на мосту через крепостной ров. Однако даже вид длиннющей очереди из желающих увидеть коллекцию экзотических животных ее величества никак не улучшил его настроения.
Преподобный Септимус Дрю наполнил в ванной оранжевую садовую лейку и отнес ее в мастерскую, предназначенную для поиска способов истребления rattus rattus [17]. Прошло уже несколько недель с тех пор, как он последний раз сидел за столом и при свете настольной лампы до глубокой ночи трудился над новейшим механизмом, способным быстро и безвозвратно оборвать жизнь, питаемую его гобеленовыми подушечками для коленопреклонения. Ситуация переменилась не оттого, что популяция усатого народца упала — крысы по-прежнему без зазрения совести оставляли по всей церкви свой помет, — но из уважения к непостижимой привязанности Руби Дор к этим зверькам.
Поливая анемичные хлорофитумы, едва живые из-за отсутствия к ним внимания, он снова задумался о причине внезапного froideur [18] хозяйки таверны. После нескольких часов, проведенных вдвоем в «Джине и дыбе», когда они праздновали возвращение декоративных крыс, он вернулся домой, едва не воспаряя от восторга. В подобное состояние его привело вовсе не выдержанное шампанское, хотя оно, без сомнения, было исключительным, а уверенность, что Руби Дор, без всякого сомнения, самая возвышенная женщина, какую ему доводилось встречать.
Пока они вдвоем сидели в таверне и канарейка уже давно спрятала голову под крыло, хозяйка поведала ему поразительнейшую историю о сердце Томаса Харди, которой он никогда не слышал, хотя всю жизнь питал слабость к Вестминстерскому аббатству. Наливая капеллану очередной бокал, хозяйка таверны рассказала, что писатель в своем завещании требовал, чтобы его похоронили на родине, в Уэссексе. Однако после его смерти в 1928 году правительство решило, что национальное достояние должно покоиться в аббатстве вместе с другими знаменитыми авторами. Началась недостойная склока, после чего сердце Харди было вынуто и похоронено в Стинсфорде, в могиле жены. Оставшееся тело кремировали и с почестями захоронили в знаменитом аббатстве. Однако существует легенда, будто бы его сердце перед погребением положили в жестянку из-под печенья и оставили для сохранности в садовом сарае, и там до него добралась местная кошка, сожравшая деликатес. Говорят, узнав о бесчинстве, гробовщик быстренько свернул киске шею, а тело положил в жестянку и опустил в могилу. Когда хозяйка таверны завершила свой рассказ, капеллан с трудом удержался, чтобы не взять ее мягкую бледную руку и не облобызать с восхищением.
Несмотря на эти часы, проведенные в столь интимной обстановке, когда их разделяла только деревянная стойка бара, на следующий вечер Руби Дор вела себя так, словно они были едва знакомы. И во все следующие дни, когда бы он ни зашел в бар, его неизменно обслуживали последним, хотя это самое большое бесчестье, какое может постичь англичанина. Когда бифитеры отходили, чтобы найти свободный столик, он мешкал у стойки, пытаясь поговорить с ней, но хозяйка либо принималась за свое вязание, энергично орудуя спицами, либо уходила за новым бочонком.
Глядя, как почва в горшках жадно поглощает воду, святой отец снова спрашивал себя, чем же он оскорбил Руби Дор, но никак не мог найти ответа. Не в силах и дальше выносить неопределенность, он спустился по истертым деревянным ступенькам, сунул лейку в шкаф под кухонной раковиной и задернул сетчатую занавеску. Как он и опасался, председательница Общества почитателей Ричарда Третьего сидела верным часовым на скамейке рядом с Белой башней, крепко сжав колени, и ветерок колыхал ее волосы оттенка пушечного металла. Но святой отец все равно взял ключи и решительно вышел из дома.
