Лысый молчал и смотрел на нее домашним животным.
— А как он умер, этот Слизькин? — попыталась Сашенька подойти с другой стороны.
— Ы-ы-ы!… — было ей ответом.
Что-то в этом «ы-ы-ы» напугало Бове, но она была психиатром и умела брать себя в руки, общаясь даже с самыми буйными.
«Пациенту надо сделать компьютерную томографию», — решила, и отправилась добиваться разрешения на дорогую процедуру. Ей отказали, сославшись на очередь, и она отправилась на прием к главврачу.
— А, это вы, Сашенька… — совершенно индифферентно встретил коллегу главврач. — Вас уже отпустили?
— А зачем меня держать? Я же ни в чем не виновата.
— Значит, другие времена настали… Раньше, если брали, то не выпускали, виноват ты, или агнец Божий…
— Что-то у вас настроение не праздничное, — заметила Сашенька.
— А это, Александра Игоревна, от сознания собственной незначительности…
— Депрессия… Попейте что-нибудь. Уж вам-то говорить о собственной незначительности… Доктор наук, профессор, академик, возглавляете крупнейший психиатрический центр страны…
— Знаете, милая… Я вот тут наблюдал офицера, который командовал операцией, у него шрам на шее… Он мне нож показывал, которым ему голову отрезали… У меня как-то все переменилось после внутри. Кого волнует, что я академик, кроме может быть, моих близких… Ну не я, кто-нибудь другой был бы на моем месте… А вот офицер…
— И на его месте кто-нибудь был бы, — попыталась Сашенька успокаивать профессора.
— Конечно, — согласился тот. — Вот только другому голову бы отрезали. А этот выжил… Сам, что ли, себе яремную вену пережал?.. Ведь это какой ужас надо преодолеть, когда реально, когда не метафора, захлебываешься своей кровью!..
— Поговорите с Сихарулидзе на грузинском!.. Или знаете что? Поезжайте на дачу! — посоветовала девушка. — Там вас внуки живо на ноги поставят! Никакой депрессии через час не останется!
— У меня внуки взрослые…
— Ну, так правнуки…
— Они еще маленькие и живут на Севере. Внук мой старший — тоже офицер. Только медицинский. Он на Севере служит. А второй, у него еще нет детей, тоже офицер, военный хирург, шьет и режет по линии ООН под жарким солнцем…
Сашенька сидела, слушала своего начальника и думала, что вот так вот, можно случайно узнать всю человеческую душу за несколько минут, безо всякого старания. А другую душу никогда не приоткрыть… Ей жаль было старика, чья душа вдруг обнажилась, отринув все регалии ученого и члена профсоюза.
— Или, знаете что, — предложила она, — выпейте коньячку… С лимончиком. У вас же есть?
— На работе?
— Ну, имеете же вы право плюнуть на все хотя бы на несколько часов!
— Вы так думаете?
— Идите в свою комнатку, ложитесь на диван, а я вам ноги пледом укрою!
Главврач, словно ребенок, кивнул послушно и пошел в комнату за кабинетом, где открыл стеклянный бар, скрытый в буфете работы еще позапрошлого века, налил там рюмочку и выпил, как лекарство… Через несколько секунд ему стало легче, он поглядел заблестевшими глазами на Сашеньку, сбросил халат, оставшись в рубашке и брюках, сел на кожаный диван, снял видавшую виды обувь и прилег на подушечку с изображением бедуина. Он эту подушечку взял трофеем в каком-то маленьком немецком городке. Там у него еще был временный трофей — блондинистая немка с толстыми ляжками, такой вкусный трофей!..
На этом воспоминании академик вдруг увидел склонившуюся девушку, укрывавшую ему ноги пледом, и такой аппетитной показалась главврачу ее задница, обтянутая халатиком, что вдруг его рука сама потянулась, тронула подагрическими пальцами упругость девичьего тела…
Сашенька обернулась и посмотрела на профессора с удивлением. Он не понимал ее взгляда, боялся укора и презрения, а потому поспешил оправдаться:
— Наверно, вы последняя, к кому я прикоснулся в жизни в таком аспекте… Черт попутал… Простите…
— Не развалюсь! — вдруг улыбнулась девушка. — Мне бы томограф!.. Там такой интересный больной!..
— Конечно, конечно! — взбодрился академик. — Скажите, что я разрешил!
— А теперь поспите часа два! — предложила Сашенька. — Встанете, будете, как новый!
Она пошла к двери.
— Вы очень хорошая девушка, — услышала за спиной.
Обернулась и еще раз улыбнулась.
Уже идя по коридору, она подумала, что проблем с защитой кандидатской не будет… А еще в голову пришло совсем банальное, что гадость уживается с чистотой. И что, наверное, чистоты вовсе не бывает, так, если белую краску перемешать с черной, получится серая… Все — серое… Она тоже почувствовала себя серого цвета…
* * *
Лысый совершенно не собирался ложиться для обследования. Продолжал улыбаться престранно и мучил здоровенных санитаров, которые висели у него по двое на каждой руке.
— Александра Игоревна! — услышала девушка за спиной голос своего учителя. — Бесполезно!..
— А как же мне его?..
— Укольчик, — предложил профессор Фишин. — Двойную дозу. А то и тройную!..
— Но ведь он не буйный!
— Но ведь вы хотите сделать исследование?
Сашенька согласно покачала головой, и медсестра безо всяких раздумий воткнула лысому в предплечье шприц с убойной дозой снотворного.
И после этого лысый еще долго мучил санитаров, пока тяжесть не стекла на его веки, а ноги как-то сами подкосились, делая здоровяка беспомощным.
Его уложили и вкатили в томограф.
Врач нажала клавиши, процесс пошел, и томограф принялся постреливать то одиночными, то длинными очередями.
— Я вас не успела поблагодарить! — уже в коридоре обратилась к учителю Сашенька.
— За что же? — с удивлением поднял кустистые брови профессор Фишин.
— За то, что вступились за меня тогда…
— Ах, это… Не вгоняйте меня, милочка, в краску! Сие было естественно и благодарности не стоит!..
Они стояли возле окна и смотрели каждый в свое пространство. Стояли и смотрели молча.
Сашенька сравнила двух стариков и почувствовала, что к главврачу чувствует нежность, с капелькой жалости, а к рядом стоящему отношение было, как к пожилому, но мужчине. Она украдкой опустила глаза и посмотрела на руки профессора, лежащие на подоконнике. Это были два мохнатых молота с маленькими старческими пятнышками на коже. Сашенька удивилась, что прежде никогда не обращала внимания на руки учителя… Из глаз девушки выкатилось по слезинке, но этого никто не заметил…
— Ну что ж, — оторвался от созерцания внутреннего пространства профессор. — Посмотрим, что там в голове у вашего протеже?
Она кивнула.
Глаза женщины-врача, проводившей обследование, были похожи на куриные яйца. Такие обычно бывают, когда у человека ну совсем плохо со щитовидной железой, или при крайнем удивлении.
Специалистка по компьютерной томографии имела обширный опыт, мозгов перевидала всяческих, и микро, и макроцефалических, и с огромными опухолями, и вообще видала голову без мозга как такового. Так что Сан Сановну, как ее звали коллеги, удивить чем-либо было нереально.
Тем более было странно видеть, как ее глаза покидают орбиты.
— Ну, дорогие мои, — проговорила она мужским голосом. — Ну, это, я вам скажу!.. — она выругалась коротко и сочно. — Чтобы номера на мозгах были написаны!..
— Какие номера? — не поняла Сашенька.
— Восьмизначные!
— Где! Где?!! — склонилась Бове над монитором компьютера.
— Да вот же!
Сан Сановна увеличила изображение и выделила нужный кусок квадратом.
— 56723811 — прочитал профессор Фишин.
— А что это за буквы? — непонятно кого спросила Сашенька.
— Латиница, — ответил учитель. — Только вверх ногами.
Сан Сановна тотчас развернула изображение, сделав его как можно четче.
— Bill, — прочла Сашенька. И следующее: — April…
Через некоторое время Мятникова вновь родила детенышей, и когда Билл попытался их сожрать, предупредила крыса, что перегрызет ему горло, когда тот будет спать.
— Буду рвать тебя на мелкие кусочки! — и страшно провыла.
— А где еды взять? — растерянно вопрошал американец.
— Оторви свою задницу и сам позаботься о себе!
— Мне очень тяжело ходить, — грустно посетовал американец.
— Конечно, — подтвердила Мятникова. — Разожрался, как свинья на убой!..
Вероятно, крыс испугался угроз Лили и стал иногда исчезать, возвращаясь довольным и сытым.
Она подозревала, что американский производитель занимается каннибализмом, но нотации читать отцу своих детей считала делом бесполезным. Животное…
Вскоре ее ждал еще один удар… Выросли детеныши, и прежде, чем покинуть материнское гнездо, покусали Мятникову чуть ли не до смерти, а сонному Биллу изжевали хвост.
— Я тебе говорил, — возмущался крыс. — Говорил, что лучше было этих гаденышей самим съесть!
Лиля слушала его и думала, что вот оно, истинное материнство. Вот ее высохшие соски и свалявшаяся шерсть на брюхе…
— Я ненавижу! — вдруг вскричала она. — Ненавижу!
