Ознакомительная версия.
Телефоны на груди развешивать — только провоцировать этих сволочей. Телефоны надо в сумке носить, подальше от посторонних глаз. Вы это имейте в виду на будущее.
В милицию надо заявить, вдруг по горячим следам кого поймают!
Я видел, они в подворотню свернули, возле кафе. Может, не ушли далеко… Вы пойдите, посмотрите.
Подискутировав на тему сволочей, мобильных телефонов и аховой работы милиции еще минуты три, толпа рассосалась так же быстро, как возникла. А Елизаветины слезы неожиданно высохли, и на смену им пришел мрачный и совсем-совсем нездоровый цинизм. Ну, конечно, будь она Вайноной, будь она Кэтрин-Зэтой, праздные зеваки реагировали бы совсем иначе. Кое-кто из них в мгновение ока переквалифицировался бы в заботливую и кроткую медсестру Флоренс Найтингейл. Кое-кто — в Супермена, Бэтмена и Человека-Паука. Сводный отряд мстителей выкопал бы двух бандитов из-под земли, набил бы им рожи, вышиб зубы, сломал блудливые руки и преступные ноги — и торжественно вернул Елизавете утраченное. И давать идиотские советы насчет «посмотрите в соседней подворотне» никому бы и в голову не пришло.
И еще этот телефон…
Выходит, Карлуша был прав, когда видел в нем источник повышенной опасности?
Елизавета поднялась с колен только тогда, когда окончательно пришла к выводу: кража телефона произошла не просто так, это расплата за своеволие и непослушание. Она, как могла, оттерла грязь с юбки и пальто и выбросила в ближайшую урну коробку из-под телефона вместе с зарядкой, шнурком и чехлом. Но настроение от этого не улучшилось.
Оно не улучшилось и в кафетерии, соседствовавшим с подворотней, где скрылся телефон. Туда Елизавета заглянула, чтобы вымыть лицо и руки и привести себя в относительный порядок.
— Вы позволите пройти в туалет? — вежливо спросила она у барменши.
— А здесь не проходной двор, — ответила та.
— Я знаю. Проходной двор рядом.
— Вот туда и идите, девушка.
У барменши была такая физиономия (харя, ряха, шайба, как выразилась бы Праматерь); такой длинный и узкий, похожий на дверную щель рот (сурло, хайло, как выразилась бы Праматерь), — что Елизавета поняла: никто и никуда ее не пустит. И не только ее. Непревзойденные красотки Вайнона и Кэтрин-Зэта получили бы тот же ответ. И еще сто миллионов красоток вынуждены были бы стоять с Елизаветой в одной очереди, без всякой надежды прорваться за минные заграждения. Есть все же места, где шансы равны у всех! Эта мысль неожиданно развеселила ее и успокоила. И Елизавета посмотрела на жлобиху-барменшу едва ли не с симпатией:
— Да мне только руки вымыть.
— Закажите что-нибудь и идите мойте. Хоть руки, хоть что.
— Там просто человека убили… Ножом пырнули в сердце и еще, кажется, в печень. Я пыталась помочь, да где там… Он не дышит уже.
Сказав это, Елизавета и сама обалдела от собственной наглости. Взять и приговорить к смерти человека, пусть и не существующего, — это было слишком. И совсем не в ее стиле. В чьем тогда? Пирога и Шалимара? — нет. Праматери? — возможно, но не факт. Праматерь не стала бы прибегать к таким уловкам, она пошла бы напролом, и дверная щель барменского рта распахнулась перед ней, как обычно распахиваются все двери. И падают все замки. Так могла бы поступить подруга Бельмондо-комика, или, скорее, подруга Бельмондо-героя. А, может, это собственное Елизаветино ноу-хау?..
— Убили? — оживилась барменша. — Да где же?
— В подворотне, за углом. Метров пять, не больше. Далее «скорая» с милицией еще не приехали.
— Вот кошмар… Минуточку подождете?
Елизавета и выдохнуть не успела, а барменша уже толкала входную дверь.
В маленьком тесном туалете она ополоснула лицо, смыла с вещей остатки грязи, а когда полезла в карман за носовым платком, обнаружила свернутые вдвое и совершенно незапланированные купюры — полташку и сотенную.
Купить в негостеприимном кафетерии чашку кофе, который наверняка окажется разбавленным, плохо сваренным, с желудями, с опилками, с крысиными хвостами, — нет уж, увольте!..
Столкнувшись с барменшей в дверях, Елизавета дружески ей подмигнула:
— Ну, что?
— Что ж вы врете, девушка! Нет там никакого тела.
— Быть не может! Значит, уже увезли.
Отойдя от кафетерия метров на двадцать, она принялась хохотать. Так же истерически, взахлеб, навзрыд, как плакала по утраченному телефону. Было в этом что-то неправильное, неестественное; все из-за Карлуши, решила Елизавета. Он бежал от нее в черных джинсах и черной куртке в какую-то недостижимую небесную подворотню. И совершенно не позаботился о том, что она будет делать одна. Не научил ее, как вести себя в горе, как пережить его достойно. Как продевать нитку печальных мыслей о нем в крошечное игольное ушко действительности. Пальцы у Елизаветы достаточно ловкие, у нее острые глаза, но нитка все равно не продевается. А значит, не удастся сшить два совершенно разных по фактуре полотна прошлого и будущего. Бархат и атлас. Гарус и габардин. Коверкот и кисею. Миткаль и органди. Твид и эту… восточную, название которой Елизавета все время забывает, хотя оно очень красивое.
Сюзане.
Да, твид и сюзане.
Сшить одежку для настоящего тоже не удастся.
Впрочем, Елизавета никогда и не шила одежку; и швейная машинка «Чайка», стоящая на шкафу в Карлушиной комнате, — неизвестно даже, в рабочем она состоянии или нет. И что теперь с ней делать? Вот странно, при жизни Карлуши судьба машинки нисколько ее не волновала, так почему так заботит сейчас?.. Через этот плебейский, недоношенный агрегат должно проявиться ее отношение к отцу. Она может выбросить ее и тогда — что?.. Она может ее оставить, найти ей более подходящее место, чем пыльный шкаф, и тогда — что?.. Что именно больше бы понравилось Карлуше, что он посчитал бы уважением к своей памяти, а что — надругательством над ней? Никаких особых инструкций для Елизаветы Карл Эдуардович Гейнзе не оставил.
Инструкциями ведает совсем другое существо, инопланетный дельфин ТТ.
Елизавета — растяпа. Взяла не тот диск! На том, который был нужен ей сейчас, как раз и шла речь о чьей-то красиво зарифмованной смерти: в первой песне и еще в трех. В оставшихся пяти дельфин учился справляться с потерей своего спутника, заново восстанавливал утраченные в скорби особые свойства кожи. И ее обтекаемость, позволяющую двигаться вперед с минимальными затратами. Не душевными, физическими, потому что душевно ТТ затрачивается так, что никому и не снилось.
Диск, стоящий в плеере, — не про смерть и ее последствия. Он об обычных вещах. Может быть, не слишком обычных для Елизаветы, по для остальных — точно. Мотоциклетная любовь без шлема, ночь без города, город без дня, день без солнца, солнце без пятен, протуберанцев и короны, но тогда это уже не солнце, это — бывшее солнце, потухшая звезда. Тень потухшей звезды мелькает где-то на заднем плане во второй и одиннадцатой песнях. Не совсем ясно, о чем идет речь — о человеке, дельфине или небесном теле, их контуры сливаются, накладываясь друг на друга. А ТТ во второй и одиннадцатой песнях много грустнее обычного, и в них есть предчувствие чего-то, и небесное тело при этом исключается из списка — нельзя же всерьез грустить по нему!.. Во всех остальных песнях на диске ТТ задирается и провоцирует, перепрыгивает через турникеты в метро, стоит на руках на краю крыши, выскакивает из машин на полном ходу, чешет переносицу кончиком шведского десантного ножа «Моrа». Из всего того, что играючи проделывает ТТ, для Елизаветы доступно только «почесать переносицу», и не исключительным и раритетным шведским ножом, а обычным кухонным.
А она еще мечтала о дружбе с дельфином, с инопланетянкой! Наивная чукотская девочка!..
В четвертой по счету песне ТТ пьет виски.
Ста пятидесяти рублей, оставшихся у Елизаветы после бесславного похода за телефоном, на виски явно не хватит. Но можно купить что-нибудь подешевле. Пивасик, который обычно берет Пирог. Джин-тоник, который обычно берет Шалимар. Или даже водку, единственный из крепких напитков, который уважает Праматерь Всего Сущего. Но водку, как заведенный, пил и Карлуша. Интересно, если бы он увидел родную дочь с пузырем водяры в руках, он посчитал бы это уважением к своей памяти или надругательством над ней?..
Елизавета решила соригинальничать, оторваться от низменных вкусов Пирога с Шалимаром и от алкогольных предубеждений Карлуши и Праматери. В первом попавшемся магазинчике она приобрела пару алкогольных энергетических напитков и влила их в себя в первом попавшемся сквере.
Вкус у напитков был отвратительным: сладким, но с какой-то гнилостной нотой внутри. Как будто эта паточная дрянь заговаривала зубы и хотела казаться лучше, чем есть на самом деле. Как будто она хотела прикинуться дорогущим шампанским или вином. Как будто она ехала в переполненной замызганной маршрутке (в подстреленном пальтишке, в колечке из меди, с журналом о красивой и богатой жизни в зубах) — и пыталась уверить всех, что маршрутка — лишь недоразумение. Чудовищное стечение обстоятельств, а на самом деле вот же она, вот! — трясет отретушированными сиськами и откляченным задом на обложке.
Ознакомительная версия.
