Травов безмерно жалел, что никто не понимает, как болит, стонет душа, желающая делать доброе, большое, нужное людям.
Черетченко и Травов решили немедленно закончить работу по «захоронению» важнейшего документа, предназначенного грядущему поколению. В кладовке Черётченко нашел две штыковых лопаты…
Травов возвращался домой поздно вечером. Моросило. Было холодно. Он шел твердо, размеренно, будто бы вымерял шагами улицу.
— Неправильно все это! Неправильно! Миром правит красота и духовность. Когда в душе нет чести и веры в красоту — ты гиблый человек. Я хотел им сказать об этом, чтобы они помнили во все века и берегли красоту.
Редкие прохожие удивленно смотрели на выпившего, массивного, уже немолодого человека, который шел по тротуару и что-то бормотал.
В воздухе пахло исцеляющей терпкостью трав.
Его, случайного, а потому неожиданного гостя, встретили весело и сразу же потащили за стол. Виктор был смущен: забежал, что называется, на минуту к сослуживцу и попал на застолье. Компания была небольшая: три девушки и четверо ребят. — Хозяин усадил его рядом с самой очаровательной из девушек.
По беспорядку на столе, по веселым, громким голосам гостей, той непринужденности, что царила между всеми, можно было понять — застолье длится давно. Виктору преподнесли «штрафную» — целый фужер коньяку. Он вообще не пил, это знал и хозяин квартиры и кое-кто из гостей. Девушки стали подбадривать его. Он подождал, пока все выпьют, и только пригубил свой коньяк.
— Так не пойдет, — продолговатое, матовое лицо соседки тронуло лукавинкой. — Будьте добры травиться со всеми вместе.
Он улыбнулся ей — как бы поблагодарил за шутку.
— Сердце? Печень? Или антабус? — таинственно, шепотом спросила соседка, а в ее обсидиановых глазах блеснула та же лукавинка.
— Принцип, — просто ответил Виктор.
Она потеряла к нему всякий интерес. Вернее, так показалось самому Виктору. Тут включили магнитофон, отодвинули стулья, стали танцевать.
Виктор сел в угол, в кресло, и чтобы как-то занять себя, взял с книжной полки какой-то журнал. В сущности, он мог бы давно уйти, потому что разговор с хозяином теперь не мог состояться. Да дело-то было пустяковое, и оно сразу же забылось.
Ее звали Алиной — он услышал, как к ней обращались подруги. Она несколько полновата для девятнадцати лет, в фигуре чувствуется будущая дородность. Виктор пригласил ее на танец.
— Только не спрашивайте, как другие, о чем я думаю, — не скажу правду. И вы не говорите, о чем думаете, потому что о чем вы думаете, я знаю.
Она танцевала легко, но иногда сбивалась и тогда неловко прикасалась к Виктору.
— Вы пишете стихи? — спросила она и заглянула ему в глаза.
— Да, — соврал он.
— Я так и знала, что вы соврете. Ради меня? Или вообще вы врунишка?
— Ради вас.
— Вот и напишите стихи в мою честь. Только чтобы они мне понравились.
— Разве это отличит меня от других?
— Мне нравится, что вы по профессии инженер-строитель, а не медик, как те двое ребят. Терпеть не могу медиков. Для них в человеке нет тайн. Для них даже самое тайное между мужчиной и женщиной — не тайна. И не старайтесь мне понравиться, я этого не люблю.
У Алины узкая смугловатая ладонь, очень горячая на ощупь. Подумал, что она занималась в детстве музыкой.
Он после танца уселся в кресло и с особым пристрастием стал рассматривать Алину. Виктора удивил смуглый цвет ее лица, с фиолетовым отливом волосы, крупные губы и необычайной черноты глаза. Откуда в ней, рожденной здесь, на Севере, примесь восточности?
Он уже больше не приглашал ее танцевать, а на сердце пощипывало, когда она кому-то из партнеров по танцу улыбалась, живо отвечала или клала на плечо голову. Ну кто она для него? Кто? А вот уже внутри ревность, желание быть для нее всем.
Алина со своей подругой Верой собрались уходить. Их окружили мужчины. Виктор стоял в сторонке и ждал, когда оденутся девушки.
Спускаясь с высокого мокрого крыльца, Виктор подал руку Алине. Она благодарно взглянула на него и легонько в ответ пожала его ладонь. После этого столь короткого прикосновения ее тонких пальцев он почувствовал себя необычайно легко. Алина подхватила под руку Виктора и подругу. Она была возбуждена, разговорчива.
Поднялись на пригорок. Отсюда видно море. По ночам стояли легкие тихие заморозки, так было всегда в начале июня. Тучи висели низко, пахло сыростью.
Втроем пошли по улице вверх, среди пятиэтажных, похожих друг на друга зданий. И тут как-то разом дохнуло прохладой и пошел снег, вначале мелкий, почти невидимый, а потом все крупнее и крупнее. Это было восхитительно: снегопад в июне. Как хорошо стало в эти минуты и сразу поверилось, что на земле есть чудеса, есть любовь, есть тайна, есть бессмертие. Даже привычный город становится в снегопад необычным, таинственным, неузнаваемым.
— И снега летнего печаль, — произнес он строчку из какого-то стихотворения, прочитанного им давным-давно, а может, высказавшуюся сейчас, в этот снегопад. Эта строчка заполнила его и прозвучала точно признание.
Алина посмотрела на Виктора и улыбнулась. Она подумала, что эта строчка уже принадлежит ей, она из того стихотворения, что непременно напишет для нее этот спокойный, добрый человек. И она снова похолодевшими пальчиками коснулась ладони Виктора.
— А вот и наша «Китайская стена», — сказала Вера, кивая головой на цепь пятиэтажных домов.
Снежок, опять помельчавший, белесой пылью сыпался с неба. Город был сонным и в то же время каким-то возвышенным, и в виде его улиц, тихих, окутанных снежной мутью домов было что-то детское, новогоднее.
— В такую ночь спать? Нет, невозможно! — Алина обращалась сразу и к Виктору, и к Вере.
Та покосилась на Алину и недовольно поджала губы.
— Между прочим, нам завтра на работу.
Алина усмехнулась:
— Верочка, ты иди, а мы чуть погуляем. Как — погуляем? — она повернулась к Виктору.
— В такую ночь, в такую ночь… — прошептал он, взял крепко под руку Алину и добавил, обращаясь к Вере: — Обещаю, через час-другой доставить домой вашу подругу в целости и сохранности.
Алина повернулась к Виктору. И по тому, как весело и благодарно заблестели его карие глаза, была понятно, что он несказанно признателен ей, что в нем, как и в ней, эти минуты летнего снегопада оставляют нежный, светлый след.
Тут снег пошел особенно сильно, и в нескольких шагах ничего не стало видно.
— И снега летнего печаль… — тихо произнесла она. — Это замечательно.
Они пошли вниз, к книжному магазину, аптеке, гостинице, которые только смутно проступали в белом снежном мареве. «Может быть, это самые счастливые минуты в моей теперешней жизни, — подумал он. — Я буду вспоминать этот снегопад, случайную встречу с красивой девушкой, буду вспоминать печально-светлую радость…»
Весь этот год он страдал. У него не сложилась семейная жизнь. Жена, легкомысленная и пустая особа, забрала все, что было накоплено, сбережено за семилетнюю жизнь на Севере, и укатила на материк. Денег ей хватит на два-три года безалаберной жизни, а потом, и он это чувствовал, она вновь станет донимать его.
Ему хотелось честности и чистоты в отношениях. Душа изболелась по простоте и нежности, по верности и открытости. «Не все ж они такие, — думал он, — не все из них пусты и распущенны. Она чистая, она еще не заражена пороками нашего времени, ее душу еще не убило безверие».
У гостиницы они свернули в сторону, к старой части города. Пошли маленькие деревянные домики, с высокими крыльцами и застекленными верандами. Здесь были деревянные, гулкие тротуары. И снег не таял на них, а прилипал к ним, точно краска, и следы позади тянулись четко — цепочкой.
Виктор крепко держал под руку Алину и далее сквозь дубленку чувствовал, как упруго и крепко ее тело.
— Я родилась в этом городе, и милее его для меня ничего нет, — рассказывала она. — Моя мать тоже прожила здесь долгую жизнь. Приедут некоторые, в основном те, что едут сюда, на Север, из-за денег, и начинают: и то здесь не так, и это здесь плохо. И как они только не ругают этот город. А я думаю, коли не нравится здесь, так и не живите, а уж если живете, так не хайте. Правильно?
— У меня тоже с этим городом связано много хорошего и плохого. Хорошее — я его строю, а плохое — довелось много испытать ненужного.
— Я про вас расспросила все у вашего приятеля.
— Зачем?
— Просто захотелось побольше о вас узнать.
Он нашел ее руку, снял тонкую перчатку и стал отогревать холодные пальчики своим дыханием. Лицо ее было рядом, губы приоткрыты, и когда Виктор коснулся их, Алина улыбнулась.
Они кружили по старой части города, потом вышли к новым домам, уже в противоположной стороне от «Китайской стены», на пригорок, откуда опять стал виден весь город и залив. И тут подул ветер и разом похолодало, перестал идти снег, стало обыденно, промозгло, сыро. Праздник кончился, Алина заспешила домой.
