— Знаешь, — говорю я, желая загладить свою вину, — все-таки ему досталась прекрасная смерть. Многие мечтают умереть в минуту высшего наслаждения, но не каждому это удается.
Я с опозданием понимаю, что мне не следовало об этом упоминать, потому что ситуация сразу выходит из-под контроля. До Бонни доходит, что свой последний оргазм Рональд испытал с другой! Раньше она видела перед собой лишь жалкую, крошечную кучку пепла в холодной металлической коробке, которую можно безнаказанно оскорблять и проклинать, лелея собственное горе. Но стоило мне произнести роковые слова, и словно злой дух вырвался из коробки, потрясая гигантским эрегированным членом, налитым кровью и спермой. Представив себе эту картину, Бонни окончательно слетает с тормозов. Мне остается лишь отстранение наблюдать за ней и ждать, что будет дальше.
А дальше происходит нечто невообразимое.
Бонни вскакивает, хватает пластиковую упаковку, пытается вытащить оттуда коробку с пеплом, дергает за кольцо, надрывается, извивается, тянет изо всех сил, грязно ругается, ломает ноготь, еще более грязно ругается, посылает ко всем чертям крематорщика, выбравшего такой тугой пакет, проклинает адвоката, имевшего наглость выслать счет, не выразив соболезнований, зажимает пакет между коленями, снова тянет, дергает за кольцо, орет, задыхается, надсадно вскрикивает при каждом движении и наконец резким толчком, едва не вывихнув плечо, высвобождает коробку и мчится в ванную.
Напуганная, я следую за ней.
Что она станет делать с прахом покойного мужа? Высыплет в прозрачную баночку, чтобы ежедневно созерцать во время чистки зубов? Подмешает в кремы и дважды в день будет втирать в кожу, чтобы они постепенно проникали в самое сердце?
Как это романтично!
А может быть, Бонни водрузит урну на бортик ванны и будет разговаривать с душой покойного, погружаясь в ароматную пену? Наконец-то любимый супруг станет ей достойным и надежным другом, которому можно без утайки поверять самые сокровенные мысли.
Однако ни одна их моих догадок не подтверждается.
Бонни решительно поднимает крышку унитаза, со стуком откидывает сиденье, раскрывает коробку и вытряхивает ее содержимое в бездну сортира. Я вскрикиваю, хватаю ее за руку, пытаюсь остановить безрассудный порыв. Бонни ослабляет хватку, коробка выскальзывает, и белоснежный коврик покрывается толстым слоем пепла. Останки Рональда летают по ванной комнате, серыми бабочками кружатся над унитазом, оседая на безукоризненно белой плитке. Такое ощущение, что мы с Бонни очутились в сувенирном стеклянном шарике, внутри которого всегда снегопад. Мы стоим на коленях, перепачканные золой, глотаем и вдыхаем пепел, всхлипываем и чихаем. Бонни задыхается, плюется, отряхивается и вдруг, словно ощутив присутствие возлюбленного супруга, бросается на пол и начинает стенать:
— Ронни, милый, ну где же ты? Ронни, ответь мне! Ронни, зачем ты так со мной поступил? Зачем? Зачем?
Я пытаюсь поднять ее и усадить на единственное в этом помещении сиденье, но она с воплем вырывается и без сил валится на коврик.
— И почему я в твоем списке только третья, после матери и сестры? Неужели я так мало для тебя значила?
— Он просто не хотел тебя беспокоить, Бонни. Твой муж понимал, что его последнее поручение не из легких, и предпочел бы, чтобы его исполнил кто-то из родственников… Рональд хотел остаться в твоей памяти живым и красивым, а не в таком виде…
Я красноречивым жестом указываю на покрытые золой коврик, стены, стаканчики для полосканий, кусочки мыла, полотенчики для рук.
Бонни обращает ко мне лицо, совершенно почерневшее, все в туши и пепле, — лицо мальчишки-трубочиста, и спрашивает:
— Ты действительно так думаешь?
— Да, — отвечаю я, глядя ей прямо в глаза.
— Ты на самом деле считаешь, что он меня немножко любил, совсем чуть-чуть, что даже в постели этой шлюхи он меня капельку любил?
Ничего подобного у меня и в мыслях не было, но я продолжаю уверенно кивать.
— Тогда поклянись памятью своего отца! И если ты лжешь, то пусть он прямиком попадет в ад.
Терять мне, конечно, нечего, потому что с вероятностью в пятьдесят процентов папочка именно там и находится. И все-таки она перегнула палку! Разве можно смешивать двух покойников? Я колеблюсь, но в конце концов вяло вытягиваю руку и клянусь.
— Видишь ли, — терпеливо поясняю я, — то что мужчины нас бросают, еще не значит, что они разлюбили. Просто Рональд не был создан для прочных отношений, потому-то он и закончил свои дни в постели шлюхи! Это прекрасное доказательство того, что к стабильности, к полноценной семейной жизни он был не способен. Теперь-то ты понимаешь, что он тебе не лгал? Рональд был честен с тобой, предельно логичен до самого конца. Не случайно он умер в грязи и разврате, увяз в омуте греха. А ты бы предпочла, чтобы он еще раз женился, купил в рассрочку дом и наплодил детей, который радостно резвились бы на лужайке между пластиковым бассейном и барбекюшницей? Подумай, Бонни, неужели тебе и впрямь бы этого хотелось?
Бонни неуверенно мотает головой.
— Вот видишь, он поступил честно. Ты можешь гордиться им. И, смею тебя заверить, он постоянно о тебе думал, потому и упомянул в своем завещании. В мыслях он все время возвращался к тебе…
Бонни поднимает голову и шепчет, что я, безусловно, права. Она преждевременно поставила на Рональде крест. Будь она терпимее к его шалостям, снисходительнее к его заблудшей душе, ищущей спасения, он бы умер теперь в ее объятиях. А может быть, не умер вовсе… Это она, Бонни, своими бесконечными стенаниями, своей неуемной ревностью приблизила его несчастный конец.
— Ну что ты, — возражаю я. — Ты не виновата в его смерти. Каждый человек хозяин своей судьбы.
— Это я его погубила. Я была нечуткой, категоричной, беспощадной! А он такой был красивый… такой красивый, как сейчас вижу эти глаза ягуара, зеленые с золотой каемкой. — И Бонни, лежа на почерневшем от пепла коврике, содрогается от невыносимой любви.
Потом она вскакивает, бежит к себе в комнату, берет с ночного столика свадебную фотографию в серебристой рамке и, прижимая ее к груди, просит у Рональда прощения, за то, что позволила себе усомниться в его любви, не оценила его честности и благородства, за то, что ввергла его в пучину смерти и в бездну унитаза.
— О прости же меня, — шепчет Бонни, сжимая в руках все, что осталось от их великой любви.
Вдруг она замолкает. Ее осеняет:
— Я же не спустила? Не слила воду?
В самом деле.
— Значит, не все потеряно? Не все потеряно! У меня еще есть шанс все исправить…
Она стремглав несется в ванную, склоняется над тем, что едва не стало последним пристанищем Рональда, созерцает сероватую лужицу с черными прожилками, мчится на кухню, возвращается оттуда с черпаком и пустой бутылкой из-под «Перье» и принимается переливать останки покойного мужа, сопровождая церемонию нежным словами и бесконечными извинениями.
— Вот увидишь, любимый, больше мы не расстанемся. Никогда, я тебе обещаю… Отныне мы заживем с тобой в мире и согласии. Я сделаю все, что ты попросишь. Ты будешь мною доволен…
Прислонясь к дверному косяку, я ошалело наблюдаю за очередной процедурой захоронения Рональда. Бонни пропускает сквозь черпак кубометры воды и выливает жидкий пепел в бутылку, приправляя собственными слезами. Интересно, что она собирается делать с бутылкой? Все-таки Рональд был прав: нервы у безутешной вдовы явно не в порядке. За какую-то четверть часа она умудрилась извлечь останки любимого из погребальной урны, бесцеремонно вывалить их в толчок, перепачкать ими коврик, осыпать проклятиями и поцелуями, процедить и поместить в бутылку.
То ли еще будет!
Это случилось само собой.
Она вдруг стала нормально с Ним разговаривать.
И простила Его.
Все стало ей безразлично: Его вечный треп, постоянное бахвальство, гордо выпяченная грудь. Она перестала обращать внимание на Его, мягко говоря, странные поступки. В конце концов, Он был ее папочкой, и с Его причудами оставалось только смириться. Что толку бунтовать, прогонять Его, обзывать последними словами — Он всегда выходил сухим из воды.
Он был ее папочкой, такова данность.
Что она могла иметь против папочки, который без устали твердил: ты самая красивая, самая сильная, и во всей «Галери Лафайет» не сыскать второй такой принцессы, и во всей школе не найдется другой такой умницы… Что взять с такого папочки? И теперь, когда Он таял и силы Его убывали с каждым днем, она прекрасно это понимала.
И засыпала Его вопросами. Она должна узнать все, пока Он еще жив. Чтобы не осталось пробелов и недомолвок.
И Он ответил на все ее вопросы без утайки. Даже на самые древние, терзавшие ее с самого детства, те, которые она не смела Ему задать, не имела права. Они кучкой белых камешков копились в ее душе. И был среди них один, мучивший ее больше других.
