Не знаю, что себе домысливали Вовкины секьюрити, но после Светкиных визитов я смотрела в глаза охранников с преувеличенной смелостью, с нарочитым превосходством. А сама сгорала от стыда. И понимание того, что исключительная вина за эту ситуацию лежит на мне, делало положение особенно унизительным.
Иногда я смотрела на Свету, на ее некрасивое лицо, приплюснутый нос, худющие руки и костлявые ноги и мысленно вопрошала: кто ты? Человек или чертик? Бес-искуситель, который с равным успехом и мужчину, и женщину губит. Суккуб и инкуб в одном лице. И как символичны твои красивые груди и задница! Все остальное лишнее, не имеет значения! Ну и конечно же сатанинский жар, исходящий от паха. Жар такой, словно, подобно джедаям из «Звездных войн», Светка владела энергетическим жезлом. Стоило ей обнять меня, и я чувствовала, что мы вполне обойдемся без мужчин с их примитивными выпуклостями.
Мой рассказ затянулся. Но потерпите еще чуть-чуть. Мы уже приблизились к той точке, ради которой я вдавалась в столь непотребные подробности.
Вовик часто использовал мою квартиру для светских тусовок. Приглашались деловые партнеры, нужные чиновники, светские львицы. На правах хозяйки я встречала гостей в ослепительном вечернем платье, каждый раз новом. И ради этих сладостных мгновений я терпела всю эту напыщенную публику в своей квартире.
Однажды в самый разгар вечеринки Вовик шепнул мне на ухо, что хочет немедленно трахнуть меня.
— Разве что запереться в ванной, — хмыкнула я.
— Получится наспех, а хочется с чувством и с толком, — ответил он. — Мы сейчас сбежим в гостиницу.
Бросить гостей в собственной квартире, а самим сбежать, чтобы заняться любовью. Наши отношения находились уже на той стадии, когда романтические затеи навевают скуку, а не подогревают чувства. Но конечно же я согласилась.
Кто-то с протокольной физиономией и прижатым к уху сотовым топтался в холле и, увидев, как мы выходим из квартиры, с удивлением вскинул брови.
— Мы сейчас, — успокоил его Вовик.
Протокольная физиономия расслабилась, вернувшись к разговору. Мы спустились вниз, пробежали мимо озадаченного консьержа, и «лэнд круизер» понес нас по вечерней Москве.
— Ты сумасшедший! — я заставила себя смеяться.
Потакать Вовкиным прихотям — вот чем мне хотелось заниматься.
— Владимир Федорович, а куда едем? — ненавязчивым тоном поинтересовался водитель.
— В «Балчуг-Кемпинский», — ответил Вовик.
— «Второй», я «Первый». Едем в «Балчуг», — передал по рации сидевший впереди охранник «хвосту».
— «Первый», я понял, — отозвались из второго «лэнд круизера».
И тут мне в голову пришла сумасбродная идея. Я наклонилась к Вовику и шепнула:
— А давай поедем к Светке.
— Супер! — откликнулся он. — Позвоним ей, пусть дует в «Балчуг».
— Ты не понял, — прошептала я. — Давай поедем к ней. Я хочу побывать у нее.
— Вик, — поморщился Вовик. — Ты себе представляешь, что это такое? Она сидит в какой-нибудь грязной норе на продавленном диване…
— Я хочу увидеть это. Если не понравится, возьмем ее с собою в «Балчуг».
— Ну, хорошо, — Вовик нехотя вытащил мобильник.
Светка отказалась принимать нас у себя, и Вовик договорился, чтобы она вышла из дома на улицу, где мы ее подберем и захватим с собою. Оказалось, она снимала квартиру в центре, на Таганке.
— Меня это не устраивает, — заявила я. — Звони и скажи, что мы поднимемся к ней домой.
— Зачем тебе это? — спросил Вовик.
— Я хочу посмотреть, как это происходит, — ответила я. — Хочу увидеть эту квартиру.
Он посмотрел на меня как на сумасшедшую.
— Зачем тебе это?
— Вов, очень нужно. Мне очень нужно, — промолвила я и, прильнув к нему, замурлыкала капризным голосом.
Он снова набрал Светкин номер и взялся ломать ее сопротивление. Угловым зрением я замечала невозмутимые крепкие затылки водителя и охранника и говорила себе, что мне наплевать на то, что они обо мне думают. Слушая Вовкины увещевания, я поняла, что он вот-вот потерпит фиаско, и вырвала из его руки трубку.
— Алло, Свет, это Вика. Ну, чего ты, в самом деле…
— Вик, да я не ждала никого! Сама как чухня выгляжу! В квартире бардак!
— Да перестань, Свет! Мы столько времени знакомы! Ну, пожалуйста, ну, прошу тебя! Понимаешь, к нам гости приперлись, надоели нам, как собаки! Ну, пожалуйста.
Она сдалась и назвала адрес.
Мы домчались так быстро, что переодеться она не успела и встречала нас, растрепанная, бледная, с воспаленными глазами, с постоянно шмыгающим носом, в трениках и футболке, заляпанных краской.
Квартира оказалась двухкомнатной. В узеньком полутемном коридоре стоял стул, на спинке висела мужская куртка, а подле стояли огромные черные ботинки «Camelot». Светка прижала палец к губам и, кивнув на закрытую дверь, шепнула:
— Там подруга работает. У нее сейчас клиент.
Я почувствовала некоторое разочарование, потому что представляла себе по-другому мужчин, посещающих дома терпимости. Холерики астеничного типа, непременно в костюмах, с галстуками, — такими рисовало воображение мужчин, которые тайком пробираются к проституткам.
А мужчина в спортивной куртке и «камелотах» может и не таиться, а идти в публичный дом, весело насвистывая, как в рекламе средства для повышения потенции.
— Проходите туда, — Светка показала на открытую дверь, в которую упирался коридорчик. — Прямо в одежде, там и разденетесь.
Стараясь не шуметь, мы прошли в комнату. Здесь обстановка оказалась именно такой, как я и ожидала. «Стенка» из ДСП со слониками и книжками из школьной программы на полках, небольшой диван, накрытый пледом, — все это напоминало о благополучии 70-х — 80-х годов ушедшего века. А теперь говорило о драме. Перемены застали врасплох, и хозяин не нашел иного способа выживания, кроме как превратить квартиру в притон. Какие-нибудь старички кое-как сводят концы с концами, прибавляя к пенсии разницу между ценами на аренду квартиры на Таганке и в Бутово, где они ютятся в маленькой комнатушке. А здесь на произвол блудливых сластолюбцев оставлены книги, наука которых оказалась не впрок, брошены фарфоровые слоники, которые не сберегли казавшееся незыблемым благополучие.
А может, старичков нет в живых. А их дочь, оставшись одна, не сумела приспособиться к самостоятельной жизни и теперь работает в соседней комнате.
Да, именно так я все это себе и представляла. И конечно же современная двуспальная кровать, занимавшая половину комнаты, являлась завершающим штрихом к сюжету чужой драмы.
Вот сюда и пробираются тайком астеничные холерики в костюмах, галстуках и кепи, надвинутых на глаза.
Я с мазохистским упоением «узнавала» картину, многие годы будоражившую воображение, и не сразу заметила нечто, что дополняло печальную историю неожиданным образом. Все пространство между диваном и стеной занимали поставленные ребром холсты на подрамниках. А в углу стояла деревянная тренога, накрытая мятой простыней, сквозь которую проступал четырехугольный контур. Я взглянула на эту простыню, захватанную перепачканными краской руками, перевела взгляд на Свету, на ее старенькую футболку и треники в пятнах, и догадка поразила меня:
— Это ты?! Ты рисуешь?! — воскликнула я.
— Да, — Света шмыгнула носом и, небрежно взмахнув рукою, добавила: — Это тоже все мое.
Только тогда я заметила полотна, украшавшие стены. Три ярких жизнеутверждающих натюрморта с цветами и еще две картины, о которых следует сказать особо.
Первая размещалась над изголовьем кровати. То есть над постелью, над тем самым траходромом или, как говаривал Вовик, «местом имения», подле которого стояла коробочка с презервативами и лубрикантами. На картине были изображены Мадонна с младенцем. Святая Мария, прервав шитье, устремила взгляд куда-то вдаль поверх голов внешних соглядатаев. А мальчик, широко расставив руки, прикрывал маму и ревностным взглядом смотрел непосредственно в глаза зрителя.
Он не был златокудрым ангелочком Рембрандта или да Винчи, он не был заморышем Боттичелли. Со Светкиной картины на зрителя пристально смотрел аппетитный мальчуган лет десяти-двенадцати. Поражал его взгляд, тревожный и волнующий. Взгляд отрока, еще не знающего о своей судьбе, но уже чувствующего, что на том пути, куда влечет его сердце, не сносить головы.
А пока он только ограждал свою мать от подозрительных незнакомцев.
Взгляд Мадонны был полон скорбного знания и суровой решимости. Это был взгляд матери, смирившейся с выпавшей ее сыну долей, взгляд матери, видевшей в каких-то незримых пока еще далях Голгофу.
Вторая картина находилась на стене слева от балкона. Она представляла собой вид из окна художника, городской пейзаж, выполненный в удручающе серых тонах. Но на ближнем плане, на краю подоконника, перед которым как бы находился зритель, стояла стеклянная банка с кистями, щедро напоенными розовой краской.
